Саша жевал лимон, Владимир Петрович читал заголовки с газетной «скатерти», а дядя Петя всматривался в светящиеся окна на самых верхних этажах.
– Ну что, други мои, по второй? – предложил Ваня. – Пусть твоя «япошка», Леха, живет-поживает в этом гараже, и пусть у тебя с крыши не капает… и с конца тоже!
Он рассмеялся. Семенов ответил на тост великодушной улыбкой, дав понять, что оценил шутку.
Снова молча выпили, закусили лимоном. Веселья пока не намечалось, и это было странно.
– Дядь Петь, сыграй чего-нибудь! – предложил скромный Саша.
– Да, действительно, – присоединился Иван. – А то тишина какая-то нездоровая. Замути что-нибудь эдакое, как ты умеешь, отработай коньячок-то!
«Музыкант» отвел взгляд от верхних этажей дома и смерил заказчика тяжелым взглядом.
– Чего изволите? – без улыбки спросил он.
– Ну, что-нибудь массовое, народное, чтобы душа развернулась! Как в прошлый раз, помнишь, у Николашки рождение сына отмечали! Или ты еще не выпил нужного количества на выступление?
Дядя Петя улыбнулся одними уголками губ.
– Чтобы душа развернулась, говоришь… Знаешь, у иного индивида душа как солнечная батарея: выйдет на орбиту, развернется так, что гуманоидам на альфа Центавра видно. А иной засранец всю жизнь колупается в своей норке, как мышь навозная, собирает крошки, складывает их в ямку, набивает пузо и тоже все время думает, что у него душа есть. И ведь попробуй докажи ему, что он бесполезный для общества мудак! Не поймет!
В гараже повисла еще более нездоровая тишина. Владимир Петрович отвлекся от газетных страниц, глянул на дядю Петю из-под бровей и едва заметно улыбнулся. Иван и Саша были озадачены. Голос подал только виновник торжества. Семенов поставил опустошенный стаканчик, вынул сигарету, закурил и, сверкнув стальным зубом, поинтересовался:
– Ты это о ком?
– Так, о людях, – отмахнулся дядя Петя.
– О которых?
– О всяких.
Семенов усмехнулся:
– Ну, тогда скажи еще что-нибудь об этих людях, не стесняйся, здесь все свои.
Дядя Петя начал тихонько наигрывать музыкальную тему из фильма «Эммануэль».
– Люблю счастливых людей, – говорил он поверх мелодии. – Иной дуралей не знает, что он дуралей, считает себя центром вселенной и не напрягает нервную систему рефлексиями по поводу чести и совести. Спит спокойно, видит сладкие сны, а утром просыпается и гадит кому-нибудь в душу. Ночью опять спит как младенец, а неудачи свои объясняет чьими-нибудь происками и завистью. Скажи мне, друг Алексей, отчего такая сволочь крепче в этой жизни держится, чем все прочие?
«Эммануэль» все еще застенчиво переливалась в мехах аккордеона, настраивая на лирический лад, но Семенов вдруг помрачнел.
– Слышь, мужик, – сказал он, – не грузи, а? У меня сегодня праздник, я пашу как сволочь с утра до вечера, а ты мне расслабиться мешаешь. – Семенов обернулся к остальным с вопросом: – Он всегда такой чудик?
Мужчины покачали головами.
– Ну, так если пришел, пей молча и радуйся жизни. Не хочешь – вали!
И Семенов снова стал разливать коньяк. Впрочем, на дядю Петю его выпад не произвел должного впечатления. Бывший преподаватель музыкального училища и дипломант всесоюзных и международных конкурсов по-прежнему пиликал на аккордеоне и мечтательно смотрел в окна дома.
Следующий заход обошелся без его участия. Семенов из принципа ему не налил, а озадаченный Иван лишь толкнул в плечо, пробормотав: «Какая муха тебя укусила сегодня?» Веселье пока так и не началось. Впрочем, через несколько минут о его гипотетической возможности можно было совсем забыть.
Мужчины тихо переговаривались между собой, обсуждая летние покрышки, чьи-то лошадиные силы и способы вентиляции гаража, и никто не заметил, что дядя Петя прекратил играть, опустил руки и стал напряженно вглядываться во что-то наверху. Он даже вышел немного из гаража, приложил ладонь к глазам, заслоняясь от света уличного фонаря. Так он стоял несколько долгих секунд, потом тихо пробормотал:
– Вот же черт…
Его услышал только Саша, не участвовавший в общем разговоре.
– Что там, дядь Петь?
Молчание в ответ. Дядя Петя лишь сильнее сощурил глаза. Затем в какие-то считанные секунды выражение его лица претерпело кардинальные и молниеносные изменения: от любопытствующего до испуганного.
– Дядь Пе… – хотел повторить свой вопрос Александр, но не успел.
– Ах ты ж зараза!!! – заорал Петя. – Разойдись!!!
Он запрыгнул обратно под крышу гаража. Все присутствующие успели лишь повернуть головы в его сторону.
Через мгновение на капот и лобовое стекло семеновской «тойоты-камри» как-то буднично, без всякого пафоса и особого шума рухнуло что-то тяжелое и длинное. Оно разбило стекло и, спружинив, частично провалилось в салон. Зрителям этого необычайного зрелища потребовалось какое-то время, чтобы сообразить, что же это упало.
Сообразив, они присели от ужаса.
– А-а!! – завыл Ваня.
– Ёп… твою в три бога душу… – выдавил Владимир Петрович, хватаясь за подбородок.
Семенов ничего не сказал, он лишь отпрыгнул к дальней стене гаража и раскрыл рот, словно выброшенная из воды рыба.
– Блин, это ж Катерина… – резюмировал Александр.
Они еще немного постояли молча, созерцая кошмарную картину: голова, руки и туловище женщины свалились внутрь на пассажирское сиденье машины, рыхлые ягодицы и голые ноги лежали на капоте. Все было усыпано стеклянной крошкой и забрызгано кровью.
– Звоните в милицию, – сказал дядя Петя.
Никто не пошевелился.
Екатерина Сабитова жила с тридцатилетним сыном Пашенькой. Он купил квартиру в этом доме год назад и забрал с собой мать, обитавшую тогда в старой «хрущевке» на заводской окраине. Парень был менеджером какой-то крупной телекоммуникационной компании, зарабатывал неплохо, но жениться не торопился (чей-то длинный чесоточный язык пустил слух, что девушки как сексуальные объекты его вообще не интересовали), а потому не видел никаких для себя неудобств, если стареющая маман займет маленькую комнатку слева от туалета. Тем более если она время от времени будет стирать ему трусы, жарить котлеты и мыть полы.
Жила Екатерина не сказать чтобы тихо-мирно, но особых проблем соседям не доставляла. Разве что иногда вечерами колотилась в двери, умоляя позвонить в милицию, «чтобы забрали эту суку и сволочь», то есть любимого сыночка, – а так в целом все было вполне ничего. Сыночек, отмечавший дома с друзьями очередную победу над действительностью, порой запирал мамашу в ее комнатушке, не позволяя даже сходить в туалет. Если вместо побед поводом для загулов были поражения, то маман могло достаться и на орехи: по старой русской традиции (о которой и упоминал в гараже дядя Петя) Пашенька отказывался нести моральную ответственность за собственные провалы и предпочитал оттопыриться на «козе отпущения». Синяки и ссадины в критические дни сыночка частенько появлялись на Екатеринином лице.
Она терпела несколько месяцев, уповая на помощь Господа и участкового милиционера, но в конце концов собрала вещи и умотала, оставив на столе записку, в которой известила непутевого отпрыска о своем скоропостижном отъезде в деревню к двоюродной сестре. Взбешенный Пашенька поймал мать уже на автовокзале – там же в зале ожидания устроил форменный разнос, едва не засветив в глаз, забрал ее чемодан и, схватив за локоть, поволок в машину. Первая попытка бегства не удалась.
Весь общественный актив двора, знакомый с ситуацией, рано или поздно ожидал взрыва. Те сознательные граждане, которые считали своим долгом вмешаться, видели, что лишь вредят. Все по той же старой русской традиции Пашенька Сабитов угрожал расправой всякому, кто сунет свой сопливый нос в чужие дела, и однажды расправу действительно едва не учинил: убеленный сединами Владимир Петрович как-то раз остановил Пашеньку на парковке во дворе, когда тот выходил из машины.
– Слушай, мальчик, – сказал он, стараясь говорить негромко, но твердо, – ты не прав.
– Вы о чем?
– Я о твоей матери. Ты приличный молодой человек, но ведешь себя, извини, как…
Пашенька выдернул руку из цепких стариковских объятий.
– Петрович, ты вроде тоже приличный мужик, и я тебя иногда невыносимо уважаю, но не пошел бы ты со своими советами?
Владимир Петрович отказывался отступать без боя.
– Паша, ты редкая сука, понимаешь? Как ты только такую должность в такой солидной фирме занял! Твой начальник-то хоть знает?
– Он еще большая сука, чем я, – вроде бы дружелюбно усмехнулся Павел, но через секунду переменился в лице. – Слушай меня, старый хрыч, и своим сочувствующим передай: занимайтесь своими делами. У нас с матерью все в порядке, а если что-то не в порядке, мы сами разберемся. Ферштейн?
Он схватил Владимира Петровича за ворот рубашки, притянул к себе.
– Вы меня достали, друзья…
Это было в конце лета. После того разговора Катерина Сабитова появилась во дворе в огромных солнечных очках. Что за ними скрывалось, было понятно всем.
В сентябре она практически не появлялась на людях. Лишь изредка соседи по верхним этажам видели ее сидящей на балконе с книгой на коленях или с сигаретой в дрожащей руке. Примерно в то же время по телевизору показывали документальный фильм о знаменитой в прошлом актрисе Нине Сазоновой, которая, по слухам, жила с сыном в аналогичных условиях. Единственное, что отличало эти две истории, – то, что у Сабитовой сынок был вполне респектабельным типом, и ни имущественных, ни наркологиче–ских, ни иных видимых причин третировать стареющую мать у него не было.
«Что же с ним произошло?» – подумал тогда Владимир Петрович, задумчиво глядя на экран.
Так ничего он и не придумал. В теплый и тихий октябрьский вечер Екатерина Сабитова упала на кремовую «тойоту-камри», принадлежавшую бизнесмену Семенову.
Место трагедии оцепили милиционеры. Рядом стояла карета «скорой помощи», толпились зеваки, услышавшие дикие вопли, и очевидцы самого происшествия. Дядя Петя давал показания первым. Он видел, как Катерина перед смертью курила на балконе восьмого этажа.
– Курила как-то странно, – говорил он, теребя ремень аккордеона, – нервно как-то. Свешивалась вниз все время, как будто что-то хотела прокричать. Я минуты две за ней наблюдал.
– Что потом? – спрашивал милиционер.
– Потом она бросила сигарету вниз, перекрестилась, залезла на табурет и… Короче, потом я заорал, чтобы все разбежались. Мы только успели отскочить – вон видите, что с машиной стало?..
– Вижу.
К месту происшествия подошел еще один милиционер – местный участковый, на которого при жизни уповала погибшая. Это был тридцатипятилетний, подтянутый и вроде вполне добродушный парень. Во всяком случае, проблем с ним ни у кого из местных жителей пока не возникало.
Он подошел к очевидцам, со всеми обменялся рукопожатиями. Было видно, что он расстроен. Парень снял фуражку, вытер вспотевший лоб.
– Господи, что вы тут опять натворили?
Дядя Петя вместо ответа указал рукой на капот машины. Тело погибшей уже вытащили наружу и теперь укладывали в черный пакет.
– Сам не видишь, Ген? – добавил Владимир Петрович.
– Черт бы вас побрал, – беззлобно сказал тот. – Вечно что-то происходит. Мне тут у вас дежурить, как в солдатской казарме, чтобы друг друга не поубивали в одну прекрасную ночь?
– Может быть, имеет смысл, – сказал дядя Петя.
– Ага! – возмутился Геннадий. – Вот щас несколько кварталов брошу и займусь только вами! Жене с дочерью скажу, чтобы считала меня коммунистом.
– У тебя на несколько кварталов только один такой дом, – спокойно продолжил дядя Петя. – Уникальный, можно сказать. С этим ты не будешь спорить.
Геннадий не ответил. Он снова нацепил фуражку на макушку (она была ему мала), задрал голову, посмотрел наверх.
– Сынуля был дома? – спросил он после недол–гого молчания.
– Не появлялся. Кажись, нету его, иначе давно бы здесь нарисовался.
– Звонили?
– Звони сам. Здесь желающих нет. Да и номером его никто не обзавелся. У тебя-то он хоть есть?
– Найдем.
Гена подошел к остальным наблюдателям. Владимир Петрович, Саша, Ваня и Семенов стояли у ворот гаража, в гробовом молчании допивая коньяк. Хуже всех выглядел бизнесмен: он, пожалуй, готов был смириться с тем, что его машина пострадала в результате «наступления обстоятельств непреодолимой силы», но он и представить себе не мог, что на капот любимой тачки рухнет чье-то тело. Теперь эта картина будет преследовать его бессонными ночами.
– Ваша «тойота»? – обратился к нему участковый.
Семенов лишь молча кивнул.
– Сожалею. Но советую утешиться: этой женщине повезло гораздо меньше.
– Да мне пох… – буркнул «потерпевший». – Не могла на пару метров левее или правее?..
Гена посмотрел на него грустно и даже немного брезгливо.
– Не напивайтесь пока. Вы все свидетели.
– Я еще не начинал.
– И не начинайте.
Он обернулся к дяде Пете, который уже закончил давать показания.
– Пойдем сходим наверх?
– Один боишься? – улыбнулся аккордеонист.
– Ты поговори у меня. На пятнадцать суток наговоришь.
– Пошли, бояка.
Они оставили место происшествия. Когда огибали угол дома, Геннадий спросил:
– Слушай, этот владелец машины – как он?
– В смысле?
– В смысле, что за тип?
– Засранец, – пожал плечами дядя Петя. Гена больше не задавал вопросов, потому что коротких и емких характеристик, какими награждал людей дядя Петя, всегда было достаточно. Из термина «засранец» вытекало все остальное, с чем порядочному человеку лучше не иметь ничего общего.
Они вошли во двор, направились к подъезду.
– Опять у вас один фонарь на всю площадку! – проворчал Геннадий. – Из рогаток по ним стреляете?
Дядя Петя в ответ улыбнулся:
– Откуда только такое чудо у нас выискалось? И фонари-то он считает, и жителей по именам скоро всех запомнит.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4