И сердце мое не выдержало. Буркнув: «Нехорошо все же это – так поступать с людьми!» – я спустился в мастерскую.
Пока я беседовал с женой, Мурата рассматривал только что отшлифованный штамп. Увидев меня, он пригладил свои красиво причесанные на пробор волосы и сказал:
– По пятьдесят сэн за штуку пойдет?
Цена была подходящая. Значит, сто тысяч шайб будут стоить пятьдесят тысяч иен, а триста тысяч – сто пятьдесят тысяч иен. Если вдвоем работать на ножном прессе, месяца будет предостаточно.
– Заработок неплохой, но… – замялся я, на что Мурата, не поняв меня, возразил:
– Разумеется, продукция пойдет не сразу, но постепенно дело наладится. – Он снова вынул из портфеля чертежи. Корпус от карманного фонарика, кнопка гудка, зеркало заднего вида и т. д. Детали автомобилей оккупационной армии. Невольно я внутренне насторожился.
Но Мурата, словно ища моего расположения, сказал:
– Честно говоря, если и до конца следующего месяца не налажу выпуск шайб – не сносить мне головы!
Я знал это по заводу в Оомори, у меня были там приятели-прессовщики. Только когда капитал пойдет в оборот, можно успокаиваться. Но мне показалось странным, что, имея такую выгодную работу, Мурата обращается к услугам другой мастерской. Об этом я его и спросил.
– Вы о моей мастерской? Я сдал ее в аренду. Что поделаешь, такие жестокие времена. Чуть зазеваешься – и хоть в петлю лезь! – Тон его был доверительным.
– Я согласен! – решился я.
– Ну и отлично! – обрадовался Мурата. – Я пришлю вам еще одного прессовщика. Сам-то я занят денежными делами.
«Что ж, конечно, должен же кто-то заниматься и этим», – подумал я и спросил:
– Сколько же надо ему платить?
– Ну, это моя забота! Деньги пусть вас не волнуют. Просто будьте с ним поприветливей! – Он засмеялся, обнажив ряд золотых зубов.
Ивамото пришел за готовой продукцией на следующее утро после визита Мураты. Я мучился от бессонницы всю ночь и еще лежал, закутавшись в одеяло.
– Сколько можно спать? Смотри, скоро смеркаться будет! Ты так мхом порастешь! – Не спрашивая разрешения, он прошел в мастерскую, послышался лязг открываемого замка. Когда я в ночном кимоно спустился в мастерскую, то увидел лишь грязные следы на полу. Сам же Ивамото уже был на улице – грузил продукцию на велосипед. Когда вчера вечером он заглянул ко мне справиться о делах, я старался вести себя как обычно, но Ивамото, видимо, что-то заподозрил.
– Постой! – крикнул ему я. И в эту минуту откуда-то выскочила моя жена – босая, растрепанная – и, оттолкнув меня, бросилась в мастерскую. Ее лицо было мертвенно-бледным.
Она схватила молоток, лежавший у наковальни, и подскочила к Ивамото:
– Ты что, надуть нас хочешь? Только попробуй, возьми! – И она замахнулась на штамп, который хотел забрать Ивамото.
– На помощь! – закричал Ивамото истошным голосом.
– Плати за форму! – не унималась жена.
– Ладно, ладно. Что с вами поделаешь. Подставляйте руки. – Ивамото, казалось, смирился. – Вот тебе пять тысяч. Посчитай хорошенько! – Он достал из кошелька монеты и швырнул их на землю. Материал стоил четыре тысячи, заготовки – около трех тысяч, так что за вычетом задатка Ивамото должен был мне одиннадцать тысяч иен. Но жена стремглав бросилась подбирать раскатившиеся со звоном монеты. «Как нищенка», – подумал я и почувствовал, что закипаю ненавистью к Ивамото, да и сам Ивамото тоже был хорош.
– Ну ладно, пойдем куда-нибудь закусим. Разговор есть, – процедил я, едва сдерживая себя. Ивамото, нахмурив свои густые седеющие брови, хмыкнул:
– Меня не проведешь! Попользовался, а теперь в кусты? Тоже барин выискался. Между прочим, это я дал тебе две тысячи, когда у тебя не было даже на табак! Собака – и та добро помнит!
Жена не смогла смолчать:
– Ах, ты еще и задаток вспомнил?! Чтоб ты сдох под забором! Убирайся!
– Ну и злая у тебя баба! – как-то бесцветно проронил Ивамото. Схватив последний штамп, он как бы между прочим бросил: – Смотри, сколько бы веревочке ни виться!..
Стукнувшись головой о столб, он ушел. Я вышел на улицу и долго смотрел ему вслед. Ивамото брел прочь по дороге, раскачиваясь из стороны в сторону всем своим грузным, круглым, словно пивной бочонок, телом. Меня переполняла горечь. Почему мы не умеем жить, помогая друг другу? Невольно на глаза навернулись слезы.
Даже меня поразил Нагаяма, которого привел Мурата. Ему было лет двадцать шесть. Нагаяма носил модную клетчатую рубашку, грязно-небесного цвета брюки, лаковые ботинки. Являлся он на работу не раньше десяти часов. За поясом – полотенце, будто идет не на работу, а в баню. Но это не все. Деньги ему платили в другом месте, а вот обедом мне приходилось его кормить. А он еще кочевряжился. Однажды жена подала крокеты, а он и говорит: «Слушай, отец! Мне бы одной начинки, без картошки!» – и скривился. Но и это еще не все. По соседству, через один дом, была овощная лавка, и работала там одна краснощекая девица. Я не мог ни на минуту отлучиться из мастерской, поэтому посылал Нагаяму то за материалом, то за заготовками, вот он и бегал к этой девице. Есть такая песня: «Если любишь, нипочем и дорога в 10 ри…», но однажды я увидел, как он утирает нос розовым бумажным платочком; я подумал, что и дома у него живет любовница.
А вернется – начнет жонглировать мандаринами и мурлыкать что-то себе под нос. Волосы растрепаны, нос крючком, просто смотреть стыдно. «Послушай, ты можешь быть посерьезнее?» – сказал я как-то ему. «Отстань со своей моралью! Сам хорош. Работаешь на войну!» – парировал он.
Нагаяму уволили с «Кавасаки Т. Дэнки» после реконструкции завода, и он хорошо понимал, каково быть в моей шкуре. Так что вряд ли он хотел оскорбить, но слова его задели меня за живое. «И в самом деле, – подумал я, – ради чего я живу? Ведь не ради того, на что намекнул Нагаяма? У меня же жена и дети – это так, я был без работы – это тоже так, но ни то ни другое не является оправданием». Я мучился сознанием собственной беспомощности – словно не мог остановить сорванца, играющего с огнем прямо у меня под носом.
Прошло около недели, и Мурата привез листовое железо. На нем был отличный пиджак, правда, как мне показалось, немного тесноватый. Мне почудилось, что Мурата чем-то расстроен. «Пусть Нагаяма разрежет», – сказал он. Я уже сам хотел было сбегать за Нагаямой, но Мурата махнул рукой: «Оставь. Подумать только, этот разгильдяй – младший брат моей жены, и я еще должен заботиться о нем!..» Мурата обхватил голову, на висках выступили капли пота.
В это время в мастерскую своей развинченной походкой вошел Нагаяма, руки в карманах. Обстановка накалялась. «Ты, балбес! Тебя бы на мое место!» Лицо у Мураты исказилось. Задыхаясь от гнева, он схватил Нагаяму за руку и вышвырнул из мастерской. Нагаяма растерянно заморгал. Мурата был в такой ярости, что я невольно посочувствовал Нагаяме. Что толку бранить за молодость?
Вскоре Мурата вернулся, протирая носовым платком очки. На его узком лице с заострившимся подбородком проступила усталость. Близорукие навыкате глаза были обведены густой синевой. Я молчал, не зная, что сказать.
– Проходите, пожалуйста! Ну и хватка же у вас! – выдавил я наконец. Мурата надел очки и поднял голову, потом взял в руки штамп и стал внимательно рассматривать его края.
– Я собираюсь уехать. По финансовым делам, на несколько дней, – проговорил он глухим голосом. Неожиданно Мурата добавил: – Да-а, американцы – большие любители женщин. Пригласишь для них гейшу на вечерок – налетишь на кругленькую сумму. Но без этого ничего не добьешься. А, да что говорить об этом! – и горько улыбнулся.
Он достал заготовленный конверт с десятью тысячами иен.
– Что-то вы плохо выглядите. Вам надо отдохнуть, – посочувствовал я.
– Ничего. Все в порядке! Передавайте жене привет. Я опаздываю на поезд… – Поглядев на часы, Мурата торопливо ушел.
Не знаю, что сказал Мурата Нагаяме, но после этого Нагаяма стал как шелковый. Удивительное дело! За два дня он сделал все, что нужно, и даже в размерах не напутал, ну прямо квалифицированный прессовщик. И в прессовочной мастерской, связанной с нами, все было прекрасно: изготовили сто тысяч шайб. Как-то раз Нагаяма решил угостить ребят из мастерской и пришел ко мне попросить взаймы.
– Мурата еще не возвращался? – спросил он. Боясь, что мой отказ может помешать работе, я дал ему и на чай, и на сладости, и на табак и при этом старался делать радушное лицо.
Мурата обещал уехать на несколько дней, но вот уже прошла неделя.
– Наверное, сегодня вернется! – ответил я. Глаза у Нагаямы покраснели от постоянного недосыпания, в нем не осталось и следа былой бодрости, каждый вечер он делал сверхурочную работу. Я знал по себе: не поешь – не поработаешь. И молча выложил пятьсот иен. Да, трудно держать человека на работе. Тут не до смеха!
Нагаяма ушел, а жена окликнула меня из глубины дома. С напильником в руке я вошел в комнату, где посередине стоял старый сломанный комод. На драном тюфяке сидела жена, сжавшись в комочек, рядом с ней на татами валялась детская сберегательная книжка.
– Что случилось? – спросил я.
– Кончились деньги, – со злостью ответила жена. Она родилась в префектуре Нагано, а потом судьба свела ее со мной. Даже тогда, когда у нас в доме еще была прислуга, жена все равно вставала каждое утро в четыре утра и кипятила мне чай. Такова была моя жена – упорная, но неумная. Стоило завестись деньгам, как она начинала ломать голову, какое кимоно, какой пояс ей бы купить. Жена была некрасивой: низенькая, лицо как груша. А когда она размалевывала свою физиономию, то и вовсе смотреть тошно было, и все же я ни в чем никогда не упрекнул свою жену. Ведь что она видела со мной? Даже в Кабуки я ее ни разу не сводил.
– Я думал, что у нас есть около тысячи иен! – сказал я невозмутимо и отвел глаза.
Это просто взбесило ее:
– Не придуривайся! На, посчитай сам! – Она швырнула мне в лицо сберегательную книжку. В молодости мы частенько спорили из-за пустяков, дело доходило даже до битья посуды. И за двадцать лет совместной жизни я понял, что, когда жена начинает хныкать как побирушка, лучше не доводить дело до ссоры. От Ивамото мы получили пять тысяч иен, от Мураты – двадцать пять тысяч, итого тридцать тысяч иен. При нынешней жизни это все равно что капля в море. Однако ссорой ничему не поможешь.
– А что, если снять деньги с книжки? – спросил я.
– Нет, ты уж займи где-нибудь до приезда Мураты!
Я вдруг неожиданно вспомнил о ломбарде. Но свяжешься с ростовщиками – значит, выкладывай пятьдесят иен в месяц, а это все равно что выброшенные деньги. Жена сразу же найдет куда их потратить, а чтобы заработать столько же, прольешь немало пота и крови. Встретиться с женой Мураты, рассказать ей о нашем бедственном положении? Может, она посочувствует. А может, даст бог, и Мурата уже вернулся… Что-то надолго он там застрял; наверное, дел по горло. Послал мне только свою визитную карточку откуда-то из Цуруми, а это далековато. Я решил, что надо рассказать все Нагаяме, и отправился в прессовочную мастерскую, где тот сейчас работал.
За моим домом была водосточная канава, от которой исходило ужасное зловоние. Через нее перекинут деревянный мосточек без перил, и стоило перейти через него, как перед глазами возникали заводские трубы. Они хорошо были видны даже в пасмурный день. Трубы стояли в ряд, словно вцепившись в землю железной арматурой. Неподалеку маячило уцелевшее при пожаре общежитие завода «F-дэнки», заводские краны, рядом прилепились и маленькие мастерские. Я заглянул в мастерскую, где работал Нагаяма. Там не было ни забора, ни конторы, да и сама мастерская напоминала заброшенный склад. И вообще она производила странное впечатление – может, оттого, что молодые ребята, работавшие у Кобаяси, вместо того чтобы работать, гоняли лодыря, болтали без умолку.
– Что, уже закрылись? – с недоумением спросил я. Тогда Кобаяси, спавший в углу мастерской, поднялся и вышел ко мне. Мы с ним были знакомы давно, и, когда бы я его ни встретил, у него всегда были не застегнуты брюки, в руках – неизменная газета с отчеркнутой красным карандашом заметкой о велогонках.
– Как там Нагаяма? – спросил я.
– Да он же должен быть у тебя. Разве не приходил? Вот дела! – удивился Кобаяси, подняв небритый распухший подбородок. И дальше я услышал такое, во что поверить было просто невозможно, но это оказалось правдой. Недавно к Кобаяси заходили ребята из Иокогамы. Они посмотрели мою работу и показали для начала свои шайбы Гровера – десять тысяч штук. Каждая штучка у них завернута в вощеную бумагу, и шайбы упакованы в коробку. Коробка плотно закрыта и залита сверху воском. И если хоть одна шайба окажется некондиционной, можно возвратить всю партию.
– Что, завидно, наверное? – спросил Кобаяси.
Я верил и не верил своим ушам. Я выбиваюсь из сил, работаю как проклятый, изготовил уже тридцать тысяч шайб – да мне все завидовать должны! Я выдавил из себя улыбочку. Но Кобаяси отвернулся от меня:
– Да. Серьезные ребята. Может, это и жестоко, но я выхожу из игры!
Я подошел к ящику из-под мандаринов, где лежала моя продукция, и положил на дрожащую ладонь шайбу. «Пусть она немного погнута, – подумал я, – все равно она стоит этих денег». Конечно, крупные заводы, оборудованные специальными автоматическими станками, электропечами, термометрами, – совсем другое дело. Но в такой крохотной мастерской, как моя, рассчитывать на качество не приходится.
– Что же делать? Не хочется сдаваться. И ведь задарма работать не заставишь…
Но Кобаяси скрестил на груди руки с равнодушным видом. Когда все шло гладко, мы с ним были даже приятелями, а теперь его точно подменили – словно совсем чужой человек. Что ж, если все это правда, лучше продать по дешевке и заготовки, и оборудование, потому что продолжать работу – все равно что самому себе рыть могилу.
– Подожди пару дней! Не снимай штампов! – крикнул мне вдогонку Кобаяси, но я уже не слушал его. Я хотел встретиться с Муратой и поговорить с ним начистоту. Интересно, когда Нагаяма приходил клянчить денег, он знал, что работа приостановлена?
1 2 3