OCR Диана; SpellCheck Yalo
«ЧЕЛОВЕК, заставлявший мужей ревновать. Книга 2»: АСТ; Москва; 1995
ISBN 5-88196-380-6
Оригинал: Jilly Cooper, “The Man Who Made Husbands Jealous”
Перевод: А. Яковлев
Аннотация
Лизандер Хоукли – простодушный и добрейший малый, который желает счастья всем женщинам – красавицам и дурнушкам, «звездам» и домохозяйкам, юным и не очень. Чтобы они были любимы и желанны, Лизандер готов на все, но при этом заставляет их мужей ревновать.
Джилли Купер
Человек, заставлявший мужей ревновать
Книга 2
34
Погруженный в партитуру, Борис по-настоящему не ощущал еще волнения до тех пор, пока не увидел «Альберт-холл», увитый кабелями телевидения Би-би-си. Огромная толпа стояла даже не в надежде купить лишний билетик, а хотя бы для того, чтобы мельком взглянуть на прибытие Гермионы и Раннальдини. В дирижерской уборной он с трудом надевал фрак. Когда руки бьет дрожь, трудно пристегнуть накрахмаленный пластрон. «Вот так бы затвердела и моя верхняя губа», – подумал он. Галстук оказался очень длинным и таким белым, что лицо и зубы на его фоне выглядели желтыми. Надев пиджак, он почувствовал себя, как в сауне.
– Помощь нужна? – в дверях показалась голова Боба с прилизанной прической.
– Если мои руки так трясутся здесь, то мы начнем престиссимо и пробежим все за десять минут, – сказал Борис сквозь зубы, а затем покраснел: – Можно как-нибудь дать знать Рэчел?
– Я уже ей позвонил, – сообщил Боб. Затем, решив, что маленькая ложь в таком случае не грех, добавил: – Она дарит тебе свою любовь и желает удачи.
– Ее любовь, о Господи, а что она скажет, если я провалюсь, и как справиться с Гермионой?
– Гермиона свое откричала, – зловеще произнес Боб.
Кроме того, что его жена напилась в стельку, она еще и наотрез отказалась выступать.
– Господи, кто же будет петь вместо нее? – Я подумал и позвонил Сесилии.
– Боже мой! – Борис побледнел еще больше. – Она же совсем неуправляема. Поднимает юбку во время чужого исполнения, чтобы отвлечь внимание.
Боб захохотал:
– Сегодня вечером она хорошо отыграет. Ведь это же прекрасный шанс сбить спесь с Раннальдини и Гермионы. Только я рискую своей головой и браком.
Тени под глазами Боба были глубокими. «А бедный малый действительно положил голову на плаху», – подумал Борис.
Вечер был удушающе жарким. Леди сидели с переносными вентиляторами, раздувающими их челки. Лондонский «Мет» настраивался, и словно птицы чирикали в лесу. Микрофоны свисали как пауки, выброшенные из окна. В бельэтаже, партере и отделанных золотом и красными занавесями ложах люди возбужденно говорили на многих языках. На площадке променада людей было битком, в основном бородатые молодые люди с яркоглазыми и румяными подружками. Многие из них поднимали знамена с надписями: «РАННАЛЬДИНИ ДИРИЖИРУЕТ О'КЕЙ» и «МЫ ЛЮБИМ ГЕРМИОНУ». В воздухе носились бумажные стрелки. Би-би-си была разгневана заменой. Ричард Бейкер, ведущий променад-концерта по телевидению, и Питер Баркер, ведущий по радио, спешно стали переписывать свои тексты, когда на рострум поднялся Боб и заявил, что Раннальдини и Гермиона выступать не будут.
Послышались протестующие крики, в перерыве которых он успел объявить о замене, назвав имена Бориса Левицки, русского композитора и дирижера, широко известного в своей стране, и одной из величайших оперных див мира – Сесилии Раннальдини.
– Так что, – перекрикивал зрителей Боб, – вы можете не сворачивать знамена Раннальдини.
Аудитория в оцепенении его оглядела, а затем опять поднялся вой. Одни, проделав несколько тысяч миль, требовали деньги обратно. Другие с шумом покидали зал.
– Я их ненавижу, – пробормотал Борис.
– Они еще больше возненавидят себя, когда поймут, что пропустили, – уверял его Боб, поправляя сзади полы фрака Бориса, со спокойным лицом, скрывавшим панику. А вдруг Борис действительно не справится? – «Реквием» был одним из самых сложных музыкальных произведений. Хор за розовым занавесом дружно возмущался. Ведь все юные сопрано и альты сделали прически и купили черные платья. У них, может быть, никогда больше не будет шанса петь или лежать под великим Раннальдини.
– О день гнева, о день бедствия, – пропел виолончелист за передним пюпитром, чуть было не лишившийся вчера Страдивари в квартире Раннальдини. – Боба линчуют, если Борис сорвет концерт.
– Борис хороший, – сказал его сосед, открывая партитуру.
– У него нет опыта публичных выступлений.
– Если не смотреть вниз, высота не страшна.
Ларри Локтон был так взбешен, что уже четвертый раз бежал в бар за виски. В предвкушении спроса «Кетчитьюн» только что предприняла большую кампанию по републикации легендарного исполнения Гермионой и Раннальдини «Реквиема» в 1986 году.
– Единственное, в чем можно быть уверенным, так это в том, что Раннальдини обязательно подведет. Мы в антракте уйдем.
– Его не будет, – сказала Мериголд, посмотрев в программку. – Исполнение длится девяносто минут без перерыва. Бедный Борис. Интересно, что же случилось с Гермионой и Раннальдини?
– Надеюсь, что-нибудь серьезное, – проворчал Ларри.
На часах было семь тридцать. Борис попытался успокоиться, глубоко вздохнув и напрягшись, чтобы очистить мысли.
– Удачи, – пожелал ему Боб. – И может, Господь будет с тобой, – прошептал он.
Участники концерта поднялись. Борис упал на ступеньках, и к нему бросились четверо солистов. Но их растолкала огромная Монализа Уилсон, сверкающая огненно-красным шифоном.
– Я счастлива, что ваш мега-Сталин уже ни на что не способен, – пробормотала певица Борису. – Он пугал меня до смерти.
В зале раздались смешки, когда она по-матерински отряхнула ему брюки и поправила галстук.
– Мы им покажем, что без них даже лучше, – тихо проговорила загорелая Сесилия, одетая в костюм для ночного клуба и усыпанная золотыми блестками. «А мальчик-то очень привлекательный, – подумала она, – и сравнительно нетронутый».
Огромнейшая аудитория из всех когда-либо виденных «Альберт-холлом», была разочарована, но все же заметила, что Борис смертельно бледен, молод, а знатоки к тому же вспомнили о его бегстве из России. К нему начало потихоньку устанавливаться хорошее отношение.
Поднявшись на рострум, Борис увидел ряды и ряды одетых в черное мужчин и женщин под уходящими ввысь трубами органа. Он обратил внимание на жемчужную поверхность барабана и отливающие золотом медные – именно им предстоит играть важную часть в предстоящие девяносто минут. Смычки струнных были готовы наброситься на инструменты.
Борис их торжественно оглядел. Ноты партитуры, казалось, плавали перед его глазами – 278 сложных страниц. Опустив свою темноволосую голову, он поцеловал первую страницу и двинул ее вверх. Соловьи в «Курие элейсон» редко были так тихи и немногословны. Увы, какой-то налетчик после перестрелки сбежал из Кенсингтонского банка, и за ним погнался караван полицейских машин, оглашая своими сиренами все окрестности; это сфорцандо окончательно уничтожило вдохновение и собранность Бориса.
Первые удары грома в «Дне гнева» оказались какими-то рваными. Волосы были мокрыми от пота. Зрители обменивались понимающими взглядами. Два раза Борис терял нить партитуры, а однажды ее страницы просто разлетелись, как вспугнутые бабочки, но лондонский «Мет» спасал его, пока он их собирал.
Его техника владения палочкой была не выигрышна. Когда им овладевали эмоции, он замедлял темп. В «Рекордаре», когда Сесилия и Монализа начали изысканный дуэт, оплетая голос голосом, он был так тронут, что, взяв палочку обеими руками, начал громко подпевать, пока не вспомнил, где он. И постепенно оркестр, хор и спрессованный зрительный зал разделили его страсть и испуг.
Ранним вечером в Парадайзе разбушевавшийся Лизандер звонил из своей машины Джорджии.
– Я, должно быть, за последнее время отупел, – сказал он. – Раннальдини уклонился от променад-концерта, и Борис собирается занять его место – «Рекреация» Верди или что-то в этом роде. Рэчел хотела было записать это в моей машине, а я был настолько глуп, что сослался на предстоящее свидание с тобой и предложил ей убираться подобру-поздорову. И еще я пофлиртовал прошлым вечером с Флорой.
– Все нормально, – Джорджия закрутила кран.
– А вообще нам пора развлечься. С Рэчел уж очень скучно, – заявил Лизандер, успокаиваясь. – Она просто в бешенстве, но пока наблюдает за Борисом, не распространяется о вредности продуктов.
Рэчел была не просто в бешенстве. Ее захлестывала зависть к прекрасному дому Джорджии, богатству, красоте и любовнику, сдерживаемому только Флорой. В общем, она безумствовала. Изводило также переживание за Бориса, выступавшего сейчас перед большой и незнакомой аудиторией, и было стыдно, что из-за ревности она желала ему провала.
Небольшое застолье на террасе в начале вечера сопровождалось руганью, поскольку из ванной, в которой Флора принимала душ, полилась вода, но никто не подумал вылить ее в сад или мыть ею машину. Пытаясь превратить все в шутку, Лизандер сказал, что это похоже на мочеиспускание Артура, и потом смеялся, не прекращая.
Джорджия в старом купальнике и желтом шифоновом шарфе, скрывающем засосы, удивлялась тому, какая же Рэчел хорошенькая. Как девочки, пережившие в старших классах сильное и неразделенное увлечение, она была очень сдержанна в своих оценках.
С ненакрашенными глазами под большими очками, в поношенных черных брюках и длинной кофте с плечиками, скрывавшими фигуру, она выглядела несчастной.
По дороге в гостиную к телевизору Джорджия сделала ошибку, показав ей новые желтые в цветочек обои в столовой.
– Интересно, сколько тропических деревьев было вырублено, чтобы произвести это, – холодно сказала Рэчел. – Я предпочитаю сама разрисовывать стены.
Положение не улучшила и Флора. Она ввалилась с огромной порцией водки с тоником и тут же закурила. Наглухо застегнутая рубашка скрывала от матери следы любви.
– В твоем возрасте не стоило бы курить, – проворчала Рэчел.
Она уже слышала историю про то, как Флору вытошнило в трубу Бориса, и то, как он восхищался ее сексуальностью и талантом, так что никак не была расположена полюбить ее.
– Если я хочу убить себя, то должна это сделать, заявила Флора, целуя Лизандера вместо приветствия.
– Но ты же наносишь вред и легким других. Ну-ка прочь, псина, – приказала Рэчел, пожелавшая смотреть телевизор, сидя на тахте.
Динсдейл злобно заворчал.
– Боюсь, он не послушается, – извиняющимся тоном произнесла Джорджия.
– Блохи, мам, просто ужасны, – Флора хлопнула себя по ляжкам. – Их на лужайке, как капель росы.
Подчеркнуто поджав под себя длинные ноги, Рэчел уселась в кресло. Ричард Бейкер как раз рассказывал зрителям, что Раннальдини и Гермиона, видимо, не появятся.
– Черт побери, как вы думаете, почему Раннальдини отказался? – спросила Джорджия, разливая остатки «Мюскадета» по стаканам.
Одна только Флора могла ответить на этот вопрос, но она молчала.
– Должно быть, получил приглашение, от которого не смог отказаться, – кисло заметила Рэчел. – От какой-нибудь девицы, с которой еще не трахался.
Коснувшись этой темы, она продолжила разговор о неразборчивости Раннальдини.
– Он всегда пытался меня затащить в постель и Хлою трахал, нынешнюю наложницу Бориса.
Лицо Флоры хранило абсолютную невозмутимость, но это была маска. Только теперь, после месяца, проведенного с Раннальдини, она начинала понимать, как скучает без него. Да какого черта она еще и здесь должна подвергаться ограничениям «Багли-холла»? Мысль о невыполненном каникулярном задании действовала угнетающе, а тут еще эта тупая сучка безостановочно поливает Раннальдини.
Когда же зазвучал «Реквием», Рэчел переключила свое презрение на Бориса. За каким дьяволом на нем красные подтяжки? Почему он не постриг ногти? Посмотрите на эти волосы, падающие на спину. Наверняка работа Хлои. Смотрите, как болтаются фалды. А теперь он ведет слишком быстро, ну вот, слишком медленно – он, всегда такой сверхэмоциональный, да почему же он не держит такт?
– Почему бы вам не заткнуться и не послушать? – пробормотала Флора.
– Борис дирижирует изумительно, – сказал Лизандер к концу «Dies irae», – но для меня это звучит как азбука Морзе.
Поцеловав Джорджию и убедившись, что выпивки достаточно, он улизнул в Ратминстер развлечься.
– Я и не думала, что у Сесилии такой чудесный голос и что она так хороша, – вздохнула Джорджия.
– Раннальдини спит с ней всякий раз, когда она приезжает, – встряла Рэчел.
«Я ее убью», – подумала Флора.
– О, да там и Мериголд, – удивилась Джорджия когда камера прошлась по лицам зрителей. – Ну разве она не великолепна?
– Любой может выглядеть великолепно, если столько тратить на одежду, – прошипела Рэчел, – а то, что ее маньяк-муж заливает по ночам дом светом прожекторов, – просто возмутительная трата энергии.
Она была в панике – в любую минуту камера могла показать Хлою, такую белокурую и красивую, как никогда. Но на экране царил бросивший ее муж, который после концерта вернется в объятия Хлои.
«Реквием» близился к концу. Телевизионщики, которые пришли посмеяться, были в экстазе от предчувствия рождения новых звезд. Великолепно поставленный Корделией свет усиливал общее ощущение, хотя сквозь путаницу «Agnus Dei» и «Sanctus» Борису пришлось пробираться почти в полной темноте.
Раскинув руки, словно юный распятый Христос со слезами, заполнившими его библейские черные глаза, опустив взволнованное, бледное, измученное лицо, он как бы просил чуда у оркестра, хора и солистов. А те, хоть и отработали уже более часа без перерыва, так же как и зрители, мечтали, чтобы представление не кончалось.
После раскатов грома, когда вспыхнули юпитеры и вознеслись звуки медных, вновь запела Сесилия, божественно завывая и делая драматически эффектные паузы там, где ее дивный голос был уже бессилен. Завораживающим соловьиным шепотом, подобно жрице, выводила она пианиссимо двадцать девять трелей на ноте до:
«В день страшного суда Господь извлек мою душу со дна вечной смерти»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45