Все замечательно, удобный сайт
— Мы ее найдем.— Боюсь, она мертва.— Она жива.— Я боюсь.— Не нужно бояться.— Ничего не могу с собой поделать.— Я знаю.
* * *
Полчаса (лейтенанту Холдейну хватало дел в других комнатах) Лаура читала написанный от руки дневник Дилана, по существу, подробное описание дней и ночей, которые Мелани провела в этом доме.К тому времени, когда детектив вернулся на кухню, Лаура была ни жива ни мертва от ужаса.— Это правда. Они прожили здесь как минимум пять с половиной лет, во всяком случае, столько времени он вел дневник, и Мелани, насколько я поняла, ни разу не выходила из дома.— И она каждую ночь спала в камере отсечения внешних воздействий, как я и думал?— Да. Вначале восемь часов каждую ночь. Потом восемь с половиной. Девять. К концу первого года проводила в камере по десять часов ночью и еще два — во второй половине дня.Лаура захлопнула дневник. Один только вид аккуратного почерка Дилана приводил ее в ярость.— Что еще?— С самого утра она час медитировала.— Медитировала? Такая маленькая девочка? Да она не могла знать даже значения этого слова.— По сути, медитация не что иное, как направление разума внутрь себя, отсечение материального мира, поиск покоя через внутреннее уединение. Я сомневаюсь, что он учил Мелани буддистской медитации или любой другой, основанной на философских или религиозных принципах. Скорее всего, он учил ее, как сидеть неподвижно, уходить в себя и ни о чем не думать.— Самогипноз.— Да, конечно.— Но зачем он ее этому учил?— Не знаю.Она поднялась со стула, нервная, взволнованная. Не могла усидеть на месте, ей хотелось двигаться, ходить, расходовать энергию, которая так и рвалась из нее. Но кухня была слишком мала. Пять шагов, и Лаура уперлась бы в стену. Она направилась к двери в коридор, но остановилась, осознав, что не сможет пройти через дом, мимо тел, по крови, мешая полицейским и сотрудникам службы коронера. Прислонилась к разделочному столику, взялась за край руками, яростно сжала, словно надеялась, что тем самым избавится от части своей нервной энергии, «сольет» ее в керамическую поверхность.— Каждый день после медитации Мелани проводила несколько часов, обучаясь методам управления волнами, которые излучает мозг.— Сидя на электрическом стуле?— Думаю, что да. Но…— Но что?— Электрический стул использовался не только для этого. Я думаю, с его помощью она училась не чувствовать боли.— Повторите еще раз.— Я думаю, Дилан использовал электрический шок, чтобы научить Мелани блокировать боль, выдерживать, игнорировать, как это делают восточные мистики, те же йоги.— Зачем?— Может, для того, чтобы позднее блокировка боли позволила ей проводить больше времени в камере отсечения внешних воздействий.— Так в этом я не ошибся?— Нет. Он постепенно увеличивал время ее пребывания в камере, и к третьему году она иной раз оставалась на плаву трое суток. К четвертому году — четверо или пятеро суток. А совсем недавно… буквально на прошлой неделе, он продержал ее в камере семь суток.— С катетером?— Да. И на капельнице, через которую в вену подавался раствор глюкозы, чтобы избежать слишком большой потери веса и обезвоживания организма.— Святой боже.Лаура промолчала. Она с трудом сдерживала слезы. Ее мутило. Глаза жгло, словно в них насыпали песку. Лицо горело. Она подошла к раковине, открыла холодную воду, которая полилась на груду грязной посуды. Подставила под струю сложенные лодочкой ладони, плеснула в лицо. Оторвала несколько сухих полотенец от рулона, который висел на стене, вытерла лицо и руки.Лучше ей не стало.— Он хотел научить ее противостоять боли, чтобы она легче выдерживала удлиняющиеся периоды пребывания в камере. — Холдейн словно размышлял вслух.— Возможно. Но уверенности в этом нет.— Но какие болевые ощущения может вызвать пребывание в этом резервуаре? Я думал, физических ощущений при этом нет вовсе. Вы сами так говорили.— При нормальной продолжительности пребывания болевых ощущений нет. Но, если вы собираетесь продержать человека в камере отсечения внешних воздействий несколько дней, может начать трескаться кожа. Начнут появляться язвы.— Ага.— И этот чертов катетер. В вашем возрасте у вас, скорее всего, не было столь тяжелого заболевания, чтобы вам ставили катетер.— Нет, никогда.— Видите ли, через пару дней катетер вызывает воспаление уретры. Это болезненно.— Могу себе представить.Ей хотелось выпить. Она практически не пила. Разве что изредка позволяла себе бокал вина. «Мартини». Но сейчас она бы с радостью напилась.— К чему он стремился? — спросил Холдейн. — Что пытался доказать? Зачем он все это с ней проделывал?Лаура пожала плечами.— Должна же у вас возникнуть хоть какая-то идея.— Никакой. В дневнике не описываются эксперименты, нет ни слова о его намерениях. Это всего лишь описание каждодневного состояния, с указанием продолжительности эксперимента и установки, на которой он проводился.— Вы видели бумаги в его кабинете, разбросанные по полу. В них наверняка больше информации, чем в дневнике. Может, из них мы что-то узнаем?— Возможно.— Я просмотрел несколько листов, но мало что смог разобрать. Технический язык, психологический жаргон. Для меня это что греческий. Если я сделаю ксерокопии, сложу их в ящик и пришлю вам через пару дней, вы сможете их просмотреть, систематизировать, высказать свое мнение?Она замялась:— Я… не знаю. Мне и от дневника стало дурно.— Разве вы не хотите знать, что он делал с Мелани? Если мы ее найдем, вы должны это знать. Иначе не сможете избавить ее от психологической травмы, нанесенной ей пребыванием в этом доме.Он говорил правильно. Для того чтобы подобрать правильное лечение, ей предстояло проникнуть в кошмар дочери и сделать его своим.— А кроме того, в этих бумагах могут быть какие-то зацепки, которые позволят определить, с кем он работал, кто мог его убить. Если нам удастся это выяснить, мы, возможно, сможем понять, кто и куда увез Мелани. Не исключено, что в бумагах вашего мужа вы найдете ту самую крупинку информации, которая поможет нам найти вашу дочь.— Хорошо, — устало ответила она. — Когда вы подготовите ксерокопии, отправьте их мне домой.— Я понимаю, это будет нелегко.— Вы чертовски правы.— Я хочу знать, кто финансировал пытки маленькой девочки во имя каких-то там исследований. — Лауре показалось, что в голосе лейтенанта слышится жажда мщения, которую не положено выказывать слуге закона. — Я очень хочу это знать.Он хотел сказать что-то еще, но в этот момент в кухню из коридора вошел полицейский.— Лейтенант?— В чем дело, Фил?— Вы ищете маленькую девочку, не так ли? — Да.— Похоже, ее нашли.Сердце Лауры словно сжали железные пальцы. Грудь пронзила боль. Она хотела задать самый важный для нее вопрос, но не смогла, потому что горло не пропускало воздух, а язык и губы не желали пошевельнуться.— Сколько лет? — спросил Холдейн. Лаура хотела задать совсем другой вопрос.— Они полагают, восемь или девять.— Приметы? — спросил Холдейн. Опять не тот вопрос.— Каштановые волосы. Зеленые глаза, — ответил полицейский.Оба мужчины повернулись к Лауре. Она знала, что смотрят они на ее каштановые волосы и зеленые глаза.Попыталась что-то сказать. Но дар речи не возвращался.— Живая? — это был тот самый вопрос, который не удалось озвучить Лауре.— Да, — кивнул полицейский. — Патрульная машина засекла ее в семи кварталах отсюда.Горло разжалось, язык и губы обрели подвижность.— Она жива? — Лаура боялась поверить услышанному.Полицейский кивнул:— Да. Я же сказал. Жива.— Когда? — спросил Холдейн.— Полтора часа тому назад. Холдейн побагровел.— И за это время никто мне не сказал. Черт побери!— Ее же заметил обычный патруль. Они понятия не имели, что девочка как-то связана с этим расследованием. Это выяснилось несколько минут тому назад.— Где она? — спросила Лаура.— В «Вэлью медикэл».— В больнице? — Сердце Лауры заколотилось о ребра. — Что с ней? Она ранена? Как сильно?— Не ранена, — ответил коп. — Насколько я понял, ее нашли бредущей по улице, голую, словно в трансе.— Голую, — повторила Лаура. Вернулся страх, связанный с насильниками, растлителями малолетних. Она привалилась к разделочному столику, вновь ухватилась пальцами за край, боясь, что ноги не удержат ее и она сползет на пол, попыталась глубоко вдохнуть, но горло опять перехватило. — Голую?— Она не понимала, где находится, не могла говорить, — продолжил Фил. — Они подумали, что она в шоке, а может, под действием наркотиков, и отвезли ее в больницу.Холдейн взял Лауру за руку:— Поехали. Не будем терять времени.— Но…— Что «но»?Она облизала губы.— А если это не Мелани? Я не могу обретать надежду, чтобы тут же ее потерять.— Это она, — настаивал лейтенант. — Здесь мы потеряли девятилетнюю девочку, в семи кварталах отсюда они ее нашли. Таких совпадений не бывает.— Но если…— Доктор Маккэффри, что с вами?— Что, если это не конец кошмара?— Не понял.— Что, если это только начало?— Вы спрашиваете меня, думаю ли я, что… после шести лет пыток…— Думаете ли вы, что она сможет стать нормальной девочкой? — У Лауры сел голос.— Не надо сразу ожидать худшего. Надежда есть всегда. Вы ничего не узнаете наверняка, пока не увидите ее, не поговорите с ней.Лаура упрямо покачала головой:— Нет. Не сможет она стать нормальной. Не сможет после того, что сделал с ней родной отец. После стольких лет насильственной изоляции. Она, должно быть, очень больная маленькая девочка, с сильнейшим психическим расстройством. И нет даже одного шанса на миллион, что она станет нормальной.— Нет, — мягко ответил он, понимая, что голословные утверждения обратного только разозлят Лауру. — Едва ли мы увидим здоровенькую, полностью адаптированную к действительности девочку. Она будет больной, испуганной, возможно, замкнувшейся в собственном мире. Достучаться до нее будет сложно, может, и не удастся. Но вы не должны забывать об одном.Лаура встретилась с ним взглядом.— О чем?— Вы ей нужны.Лаура кивнула.Они покинули залитый кровью дом. Дождь все лил, ночь осветила молния, сопровождаемая громовым раскатом.Холдейн усадил ее в седан. Поставил на крышу мигалку. Они помчались в «Вэлью медикэл» с включенными мигалкой и сиреной, в шипении шин по залитому водой асфальту, с летящими из-под колес брызгами. 6 В отделении интенсивной терапии дежурил Ричард Пантагельо, молодой врач с густыми темными волосами и аккуратной темно-русой бородкой. Он встретил Лауру и Холдейна в приемном отделении и повел их в палату девочки.Шли они по пустынным коридорам, лишь изредка им попадались скользящие, словно призраки, медицинские сестры. В десять минут пятого утра в больнице царила тишина.На ходу доктор Пантагельо тихим голосом, почти шепотом, вводил их в курс дела:— У девочки нет ни переломов, ни порезов, ни ссадин. Только один синяк, на правой руке. Прямо над веной. Судя по характеру синяка, я бы сказал, что он — результат неумелого введения иглы для внутривенного вливания.— В каком она состоянии? — спросил Холдейн.— Я бы сказал, что она в трансе. Никаких признаков травмы головы нет, хотя с того самого момента, как ее привезли в больницу, она не может или не хочет говорить.Подстраиваясь под ровный тон врача, но не в силах полностью изгнать озабоченность из голоса, Лаура спросила:— Как насчет… изнасилования?— Я не смог найти ни одного признака надругательства над девочкой.Они обогнули угол и остановились перед закрытой дверью в палату 256.— Она там. — Доктор Пантагельо сунул руки в карманы белого халата.Лаура все еще обдумывала ответ врача на ее вопрос об изнасиловании.— Вы не нашли признаков надругательства над девочкой, но это не означает, что ее не могли изнасиловать.— Никаких следов спермы в вагинальном тракте. Ни синяков, ни кровотечения на половых губах или стенках влагалища.— Так и должно быть, если она не один год была жертвой растлителей малолетних.— Разумеется. Но ее девственная плева не тронута.— Значит, ее не насиловали, — подвел черту Холдейн.У Лауры вновь сжалось сердце, когда она увидела печаль и жалость в добрых карих глазах врача. И в голосе, когда он заговорил, звучала печаль:— С ней не совершался нормальный половой акт, в этом можно не сомневаться. Но… разумеется, я не могу этого утверждать. — Он откашлялся.Лаура видела, что этот разговор дается молодому доктору ничуть не легче, чем ей. Она хотела, чтобы он замолчал, но понимала, что должна услышать все, должна знать все, а его обязанность — рассказать обо всем.Прокашлявшись, он продолжил с того места, где остановился:— Я не могу полностью исключить оральный секс.Горестный бессловесный вскрик сорвался с губ Лауры.Холдейн взял ее за руку, и она привалилась к нему.— Спокойно. Спокойно. Пока мы даже не знаем, что это Мелани.— Она, — мрачно ответила Лаура. — Я уверена, что она.Лаура хотела увидеть дочь, ей не терпелось встретиться с ней после стольких лет разлуки. Но она боялась открыть дверь и войти в палату. За порогом ее ждало будущее, и она страшилась того, что в этом будущем ее ждет только душевная боль и отчаяние.Медсестра прошла мимо, не взглянув на них, намеренно избегая их взглядов, не желая соприкасаться с еще одной трагедией.— Мне очень жаль. — Пантагельо вытащил руки из карманов халата. Хотел утешить Лауру, но, похоже, боялся прикоснуться к ней. Вместо этого взялся за стетоскоп, висевший на груди, повертел. — Послушайте, если это поможет… ну, по моему мнению, ее не растлевали. Я не могу этого доказать. Просто чувствую. А кроме того, растление малолетних обычно сопровождается синяками. Порезами, другими травмами. Отсутствие следов насилия указывает на то, что ее никто не трогал. Действительно, я готов на это поспорить. — Он улыбнулся. Ей хотелось верить, что улыбнулся, хотя улыбка эта больше смахивала на гримасу. — Готов поспорить на год моей жизни.— Но, если к ней не прикасались, — Лаура глотала слезы, — почему она бродила по улицам голой?Ответ пришел к ней до того, как Лаура закончила озвучивать вопрос.— Должно быть, она находилась в камере отсечения внешних воздействий, когда в дом проник убийца или убийцы.
1 2 3 4 5 6 7 8
* * *
Полчаса (лейтенанту Холдейну хватало дел в других комнатах) Лаура читала написанный от руки дневник Дилана, по существу, подробное описание дней и ночей, которые Мелани провела в этом доме.К тому времени, когда детектив вернулся на кухню, Лаура была ни жива ни мертва от ужаса.— Это правда. Они прожили здесь как минимум пять с половиной лет, во всяком случае, столько времени он вел дневник, и Мелани, насколько я поняла, ни разу не выходила из дома.— И она каждую ночь спала в камере отсечения внешних воздействий, как я и думал?— Да. Вначале восемь часов каждую ночь. Потом восемь с половиной. Девять. К концу первого года проводила в камере по десять часов ночью и еще два — во второй половине дня.Лаура захлопнула дневник. Один только вид аккуратного почерка Дилана приводил ее в ярость.— Что еще?— С самого утра она час медитировала.— Медитировала? Такая маленькая девочка? Да она не могла знать даже значения этого слова.— По сути, медитация не что иное, как направление разума внутрь себя, отсечение материального мира, поиск покоя через внутреннее уединение. Я сомневаюсь, что он учил Мелани буддистской медитации или любой другой, основанной на философских или религиозных принципах. Скорее всего, он учил ее, как сидеть неподвижно, уходить в себя и ни о чем не думать.— Самогипноз.— Да, конечно.— Но зачем он ее этому учил?— Не знаю.Она поднялась со стула, нервная, взволнованная. Не могла усидеть на месте, ей хотелось двигаться, ходить, расходовать энергию, которая так и рвалась из нее. Но кухня была слишком мала. Пять шагов, и Лаура уперлась бы в стену. Она направилась к двери в коридор, но остановилась, осознав, что не сможет пройти через дом, мимо тел, по крови, мешая полицейским и сотрудникам службы коронера. Прислонилась к разделочному столику, взялась за край руками, яростно сжала, словно надеялась, что тем самым избавится от части своей нервной энергии, «сольет» ее в керамическую поверхность.— Каждый день после медитации Мелани проводила несколько часов, обучаясь методам управления волнами, которые излучает мозг.— Сидя на электрическом стуле?— Думаю, что да. Но…— Но что?— Электрический стул использовался не только для этого. Я думаю, с его помощью она училась не чувствовать боли.— Повторите еще раз.— Я думаю, Дилан использовал электрический шок, чтобы научить Мелани блокировать боль, выдерживать, игнорировать, как это делают восточные мистики, те же йоги.— Зачем?— Может, для того, чтобы позднее блокировка боли позволила ей проводить больше времени в камере отсечения внешних воздействий.— Так в этом я не ошибся?— Нет. Он постепенно увеличивал время ее пребывания в камере, и к третьему году она иной раз оставалась на плаву трое суток. К четвертому году — четверо или пятеро суток. А совсем недавно… буквально на прошлой неделе, он продержал ее в камере семь суток.— С катетером?— Да. И на капельнице, через которую в вену подавался раствор глюкозы, чтобы избежать слишком большой потери веса и обезвоживания организма.— Святой боже.Лаура промолчала. Она с трудом сдерживала слезы. Ее мутило. Глаза жгло, словно в них насыпали песку. Лицо горело. Она подошла к раковине, открыла холодную воду, которая полилась на груду грязной посуды. Подставила под струю сложенные лодочкой ладони, плеснула в лицо. Оторвала несколько сухих полотенец от рулона, который висел на стене, вытерла лицо и руки.Лучше ей не стало.— Он хотел научить ее противостоять боли, чтобы она легче выдерживала удлиняющиеся периоды пребывания в камере. — Холдейн словно размышлял вслух.— Возможно. Но уверенности в этом нет.— Но какие болевые ощущения может вызвать пребывание в этом резервуаре? Я думал, физических ощущений при этом нет вовсе. Вы сами так говорили.— При нормальной продолжительности пребывания болевых ощущений нет. Но, если вы собираетесь продержать человека в камере отсечения внешних воздействий несколько дней, может начать трескаться кожа. Начнут появляться язвы.— Ага.— И этот чертов катетер. В вашем возрасте у вас, скорее всего, не было столь тяжелого заболевания, чтобы вам ставили катетер.— Нет, никогда.— Видите ли, через пару дней катетер вызывает воспаление уретры. Это болезненно.— Могу себе представить.Ей хотелось выпить. Она практически не пила. Разве что изредка позволяла себе бокал вина. «Мартини». Но сейчас она бы с радостью напилась.— К чему он стремился? — спросил Холдейн. — Что пытался доказать? Зачем он все это с ней проделывал?Лаура пожала плечами.— Должна же у вас возникнуть хоть какая-то идея.— Никакой. В дневнике не описываются эксперименты, нет ни слова о его намерениях. Это всего лишь описание каждодневного состояния, с указанием продолжительности эксперимента и установки, на которой он проводился.— Вы видели бумаги в его кабинете, разбросанные по полу. В них наверняка больше информации, чем в дневнике. Может, из них мы что-то узнаем?— Возможно.— Я просмотрел несколько листов, но мало что смог разобрать. Технический язык, психологический жаргон. Для меня это что греческий. Если я сделаю ксерокопии, сложу их в ящик и пришлю вам через пару дней, вы сможете их просмотреть, систематизировать, высказать свое мнение?Она замялась:— Я… не знаю. Мне и от дневника стало дурно.— Разве вы не хотите знать, что он делал с Мелани? Если мы ее найдем, вы должны это знать. Иначе не сможете избавить ее от психологической травмы, нанесенной ей пребыванием в этом доме.Он говорил правильно. Для того чтобы подобрать правильное лечение, ей предстояло проникнуть в кошмар дочери и сделать его своим.— А кроме того, в этих бумагах могут быть какие-то зацепки, которые позволят определить, с кем он работал, кто мог его убить. Если нам удастся это выяснить, мы, возможно, сможем понять, кто и куда увез Мелани. Не исключено, что в бумагах вашего мужа вы найдете ту самую крупинку информации, которая поможет нам найти вашу дочь.— Хорошо, — устало ответила она. — Когда вы подготовите ксерокопии, отправьте их мне домой.— Я понимаю, это будет нелегко.— Вы чертовски правы.— Я хочу знать, кто финансировал пытки маленькой девочки во имя каких-то там исследований. — Лауре показалось, что в голосе лейтенанта слышится жажда мщения, которую не положено выказывать слуге закона. — Я очень хочу это знать.Он хотел сказать что-то еще, но в этот момент в кухню из коридора вошел полицейский.— Лейтенант?— В чем дело, Фил?— Вы ищете маленькую девочку, не так ли? — Да.— Похоже, ее нашли.Сердце Лауры словно сжали железные пальцы. Грудь пронзила боль. Она хотела задать самый важный для нее вопрос, но не смогла, потому что горло не пропускало воздух, а язык и губы не желали пошевельнуться.— Сколько лет? — спросил Холдейн. Лаура хотела задать совсем другой вопрос.— Они полагают, восемь или девять.— Приметы? — спросил Холдейн. Опять не тот вопрос.— Каштановые волосы. Зеленые глаза, — ответил полицейский.Оба мужчины повернулись к Лауре. Она знала, что смотрят они на ее каштановые волосы и зеленые глаза.Попыталась что-то сказать. Но дар речи не возвращался.— Живая? — это был тот самый вопрос, который не удалось озвучить Лауре.— Да, — кивнул полицейский. — Патрульная машина засекла ее в семи кварталах отсюда.Горло разжалось, язык и губы обрели подвижность.— Она жива? — Лаура боялась поверить услышанному.Полицейский кивнул:— Да. Я же сказал. Жива.— Когда? — спросил Холдейн.— Полтора часа тому назад. Холдейн побагровел.— И за это время никто мне не сказал. Черт побери!— Ее же заметил обычный патруль. Они понятия не имели, что девочка как-то связана с этим расследованием. Это выяснилось несколько минут тому назад.— Где она? — спросила Лаура.— В «Вэлью медикэл».— В больнице? — Сердце Лауры заколотилось о ребра. — Что с ней? Она ранена? Как сильно?— Не ранена, — ответил коп. — Насколько я понял, ее нашли бредущей по улице, голую, словно в трансе.— Голую, — повторила Лаура. Вернулся страх, связанный с насильниками, растлителями малолетних. Она привалилась к разделочному столику, вновь ухватилась пальцами за край, боясь, что ноги не удержат ее и она сползет на пол, попыталась глубоко вдохнуть, но горло опять перехватило. — Голую?— Она не понимала, где находится, не могла говорить, — продолжил Фил. — Они подумали, что она в шоке, а может, под действием наркотиков, и отвезли ее в больницу.Холдейн взял Лауру за руку:— Поехали. Не будем терять времени.— Но…— Что «но»?Она облизала губы.— А если это не Мелани? Я не могу обретать надежду, чтобы тут же ее потерять.— Это она, — настаивал лейтенант. — Здесь мы потеряли девятилетнюю девочку, в семи кварталах отсюда они ее нашли. Таких совпадений не бывает.— Но если…— Доктор Маккэффри, что с вами?— Что, если это не конец кошмара?— Не понял.— Что, если это только начало?— Вы спрашиваете меня, думаю ли я, что… после шести лет пыток…— Думаете ли вы, что она сможет стать нормальной девочкой? — У Лауры сел голос.— Не надо сразу ожидать худшего. Надежда есть всегда. Вы ничего не узнаете наверняка, пока не увидите ее, не поговорите с ней.Лаура упрямо покачала головой:— Нет. Не сможет она стать нормальной. Не сможет после того, что сделал с ней родной отец. После стольких лет насильственной изоляции. Она, должно быть, очень больная маленькая девочка, с сильнейшим психическим расстройством. И нет даже одного шанса на миллион, что она станет нормальной.— Нет, — мягко ответил он, понимая, что голословные утверждения обратного только разозлят Лауру. — Едва ли мы увидим здоровенькую, полностью адаптированную к действительности девочку. Она будет больной, испуганной, возможно, замкнувшейся в собственном мире. Достучаться до нее будет сложно, может, и не удастся. Но вы не должны забывать об одном.Лаура встретилась с ним взглядом.— О чем?— Вы ей нужны.Лаура кивнула.Они покинули залитый кровью дом. Дождь все лил, ночь осветила молния, сопровождаемая громовым раскатом.Холдейн усадил ее в седан. Поставил на крышу мигалку. Они помчались в «Вэлью медикэл» с включенными мигалкой и сиреной, в шипении шин по залитому водой асфальту, с летящими из-под колес брызгами. 6 В отделении интенсивной терапии дежурил Ричард Пантагельо, молодой врач с густыми темными волосами и аккуратной темно-русой бородкой. Он встретил Лауру и Холдейна в приемном отделении и повел их в палату девочки.Шли они по пустынным коридорам, лишь изредка им попадались скользящие, словно призраки, медицинские сестры. В десять минут пятого утра в больнице царила тишина.На ходу доктор Пантагельо тихим голосом, почти шепотом, вводил их в курс дела:— У девочки нет ни переломов, ни порезов, ни ссадин. Только один синяк, на правой руке. Прямо над веной. Судя по характеру синяка, я бы сказал, что он — результат неумелого введения иглы для внутривенного вливания.— В каком она состоянии? — спросил Холдейн.— Я бы сказал, что она в трансе. Никаких признаков травмы головы нет, хотя с того самого момента, как ее привезли в больницу, она не может или не хочет говорить.Подстраиваясь под ровный тон врача, но не в силах полностью изгнать озабоченность из голоса, Лаура спросила:— Как насчет… изнасилования?— Я не смог найти ни одного признака надругательства над девочкой.Они обогнули угол и остановились перед закрытой дверью в палату 256.— Она там. — Доктор Пантагельо сунул руки в карманы белого халата.Лаура все еще обдумывала ответ врача на ее вопрос об изнасиловании.— Вы не нашли признаков надругательства над девочкой, но это не означает, что ее не могли изнасиловать.— Никаких следов спермы в вагинальном тракте. Ни синяков, ни кровотечения на половых губах или стенках влагалища.— Так и должно быть, если она не один год была жертвой растлителей малолетних.— Разумеется. Но ее девственная плева не тронута.— Значит, ее не насиловали, — подвел черту Холдейн.У Лауры вновь сжалось сердце, когда она увидела печаль и жалость в добрых карих глазах врача. И в голосе, когда он заговорил, звучала печаль:— С ней не совершался нормальный половой акт, в этом можно не сомневаться. Но… разумеется, я не могу этого утверждать. — Он откашлялся.Лаура видела, что этот разговор дается молодому доктору ничуть не легче, чем ей. Она хотела, чтобы он замолчал, но понимала, что должна услышать все, должна знать все, а его обязанность — рассказать обо всем.Прокашлявшись, он продолжил с того места, где остановился:— Я не могу полностью исключить оральный секс.Горестный бессловесный вскрик сорвался с губ Лауры.Холдейн взял ее за руку, и она привалилась к нему.— Спокойно. Спокойно. Пока мы даже не знаем, что это Мелани.— Она, — мрачно ответила Лаура. — Я уверена, что она.Лаура хотела увидеть дочь, ей не терпелось встретиться с ней после стольких лет разлуки. Но она боялась открыть дверь и войти в палату. За порогом ее ждало будущее, и она страшилась того, что в этом будущем ее ждет только душевная боль и отчаяние.Медсестра прошла мимо, не взглянув на них, намеренно избегая их взглядов, не желая соприкасаться с еще одной трагедией.— Мне очень жаль. — Пантагельо вытащил руки из карманов халата. Хотел утешить Лауру, но, похоже, боялся прикоснуться к ней. Вместо этого взялся за стетоскоп, висевший на груди, повертел. — Послушайте, если это поможет… ну, по моему мнению, ее не растлевали. Я не могу этого доказать. Просто чувствую. А кроме того, растление малолетних обычно сопровождается синяками. Порезами, другими травмами. Отсутствие следов насилия указывает на то, что ее никто не трогал. Действительно, я готов на это поспорить. — Он улыбнулся. Ей хотелось верить, что улыбнулся, хотя улыбка эта больше смахивала на гримасу. — Готов поспорить на год моей жизни.— Но, если к ней не прикасались, — Лаура глотала слезы, — почему она бродила по улицам голой?Ответ пришел к ней до того, как Лаура закончила озвучивать вопрос.— Должно быть, она находилась в камере отсечения внешних воздействий, когда в дом проник убийца или убийцы.
1 2 3 4 5 6 7 8