Деньги, вырученные им осенью за быков, таяли, – в Питере жизнь была дорога́, – и когда Кольцов приехал в Москву, у него оставалось всего полтораста рублей.Новый год он встречал в шумной и веселой компании у Боткина. Было много народу, произносились пламенные речи, звенели бокалы. Васенька Боткин, как говорил Щепкин, тряхнул мошной: стол был заставлен дорогими винами и диковинными закусками.В разгар веселья Клюшников предложил Алексею поехать в маскарад, и тот с радостью согласился.Пестрота и веселый шум маскарада его ошеломили. Какая-то маска в сером домино подхватила Кольцова и увлекла за собой. Это была стройная и, как ему показалось, красивая женщина. В ее фигуре и голосе почудилось что-то знакомое. Пора было уезжать, и Клюшников звал Кольцова одеваться. Таинственная незнакомка приоткрыла маску…– Варенька! – обрадованный, изумленный, он протянул руки.Но ее уже не было: пестрая толпа масок разделила их, и он уехал с маскарада, так и не узнав, как попала сюда Варвара Григорьевна.Между тем решение дела в земельном департаменте затянулось. Кольцов прожил все деньги и написал отцу письмо с просьбой выслать хотя бы на дорогу. Василий Петрович грубо ответил, что раз он промотал вырученные деньги, то пусть и делает, что хочет, а денег на дорогу он и не подумает высылать.Алексей занял деньги у Боткина и в начале марта с тяжелым сердцем поехал в Воронеж. 2 Рваные тяжелые облака непогожего мартовского утра мчались над темными деревьями. Скучный великопостный звон висел над сонным и неуютным городом. Крестясь и чертыхаясь, шлепали по мутным, рябым от ветра лужам воронежские обыватели.Увязая в мокром грязном снегу, во двор кольцовского дома въехала ямская тройка. Из-под рогожного верха кибитки вылез усталый, хмурый Кольцов и, захватив небольшой мешок, пошел к крыльцу.– С приездом! – сдернув шапку, подскочил работник.Кольцов кивнул головой.– Все ли подобру-поздорову?– Благодарение богу, оченно вас заждались…Никого не встретив в сенях, Кольцов прошел в столовую горницу. За столом сидел отец и сосредоточенно листал потрепанную и замусоленную записную книжицу.– А-а! – поглядел поверх очков. – Алексей Васильичу! А мы уж вас ждали, ждали да все жданки поели, ждамши-то…– Здравствуйте, батенька! – снимая шапку и кладя на пол мешок, поклонился Алексей.– Это что ж, – ехидно прищурился старик, указывая на мешок, – в мешке-то выручку, что ль, привез? Скажи, пожалуйста! Шутка сказать: две сотни быков, одни хвосты на воз не покладешь, а перевернул в капитал и – на-кось! – все быки в мешке!– Батенька… – начал было Кольцов.– Ну чего – батенька? – оборвал отец. – Чего? Профинтил денежки-то? В трактире, стало быть, продымил с питерскими сударушками!– Зачем вы так говорите? – вспыхнул Кольцов. – Ведь вы знаете, в гуртах падеж случился, знаете, что негодных быков навязали мне, – вы все знаете… Зачем же еще тираните? А что я долго в Москве да в Питере пробыл, так вам тоже известно: по вашим же делам. Все ноги обтопал и дела обернул в вашу пользу. Вот, нате!Он достал из кармана сверток с бумагами и положил на стол перед отцом. Василий Петрович смахнул бумаги на пол.– Что дела! – закричал визгливо, пиная ногой сверток. – Плевал я на дела! Деньги подай! Где, сукин сын, деньги?– А что их, денег-то ваших было? – резко сказал Кольцов, подходя вплотную к отцу. – От ста двадцати шести быков одни кожи в Москву привезли, на остатних на живодерню за ради Христа уговорил за бесценок… Вот и вышло ваших денег семьсот рублев. Так мне-то пить-есть надо ай нет?– Да ты что, очумел? – попятился Василий Петрович. – Ты что, идол, на отца этак-то?– Нет! – крикнул Кольцов. – Я нисколько не очумел, а вот вам, батенька, стыдно на родном сыне спекуляторствовать!– Да как ты смеешь! – замахнулся Василий Петрович.– Бейте! – хрипло сказал Кольцов. – Бейте, а я вам всю правду выложу… Это с чего вы меня в царского холуя перевернули? Вы старый человек, батенька, вам грех… Все зубы скалят, один я ни сном, ни духом! Встречаю в Москве нашего Капканщикова Карпа Петрова, а он мне: – «Ну что, брат, каково твой песельник царский?» – «Какой такой песельник?» – «Да как же, батька твой намедни хвастал: государь император тебя быдто в Питер позвал, песельник быдто ему сочинять!»– Ну, и что за беда? – отступая, буркнул старик. – Экося! Ну и прибавил… Ну и что?– А то, что это вам не быки и не свиньи! А тут вы свои шибайские ухватки раз и навсегда оставьте!Василий Петрович вдруг остыл. Он погладил рукой скатерть и даже зевнул, перекрестив рот.– Ну, шабаш! Пошумели… будя! Ты, я слыхал, отделяться хошь?– Откуда вы слышали? – удивился Кольцов.– Да вот, стало быть, сорока на хвосте принесла…Кольцов пожал плечами.– Ну, чего ж молчишь? – поглядел исподлобья отец. – Сказывай!– Батенька! – горячо заговорил Алексей. – Вы умный человек, батенька…. Вы поймете меня, я в ноги вам поклонюсь! Нету мне пути в торговле, руки не лежат к коммерции… Отпустите меня, я в Петербург поеду… Я учиться хочу!– Во-он чего!.. – насмешливо протянул старик. – А мы слыхали, ты в Питере-то уж свой человек, вроде и на жительство там прописался…Василий Петрович молча глядел на сына и барабанил пальцами по столу.– Вы сами, батенька, затеяли этот разговор… И я на коленях прошу и умоляю вас: выделите меня!Василий Петрович встал, прошелся из угла в угол, поправил лампадку.– Ну так и так… Что ж с тобой поделаешь. Раз желаешь отделяться – отделяйся, бог с тобой, я не препятствую. Сбирай пожитки, иди… спорить не будем.– Батенька! – радостно воскликнул Алексей. – Я и от дома, и от наследства откажусь, мне ничего не надо… Я ничего с вас не спрошу!– А с меня и спрашивать нечего, – нахмурился старик. – С богом.– И я уж ни на что ваше не посягну, – с жаром продолжал Кольцов. – Только дайте мне на выдел тысяч пять денег, и я…– Че-го-о?! – заорал отец. – Денег? Пять тысяч?! – он схватился за край стола, скомкал в кулаке скатерть. – Пять тысяч? А рака печеного не хочешь? Рака! Рака!– Да ведь как же…– А так же! – не слушая, хватил кулаком по столу. – Денег захотел… Что же они, твои питерские-то?– Так… Поговорили, что меду наелись. – Алексей поглядел на отца, усмехнулся. – А ведь было время, когда вы, батенька, разговаривали со мной куда ласковее нонешнего. Оно и немудрено: полиции боялись, долги за полу хватали. Дела-то все позапутали, вот и пришлось Алешке их распутывать, да перед какими людьми в Москве, в Питере кланяться, да подличать, да выпрашивать! А теперь Алешка последнее дело оправдал, вы чисты, долгов нету, полиция за бороду не схватит… Теперича Алешка пошел вон со двора!..– Вон! – закричал старик, топая ногами. – Вон, дерзкой!Кольцов поднял мешок.– Не кричите, – сказал, – уйду… Только про питерских, – остановился в дверях, – про друзей моих – молчите! Не смейте светлые их имена в нашем навозе марать! 3 «Ну, – стоя на крыльце, раздумывал Алексей, – вот и поздоровался с родителем… Что ж, пойти к маменьке, что ли, поклониться…»Прасковьи Ивановны дома не оказалось: она говела и еще спозаранку ушла к обедне.Он зашел к Анисье. Она стояла возле окна, читала какое-то, видимо, интересное письмо.– Здравствуй, сестренка, – входя, окликнул ее Алексей.Анисья резким движеньем спрятала письмо в карман.– Ах, это ты, – отозвалась равнодушно. – Приехал? Я так и догадалась. Как услыхала – батенька ногами затопал, – ну, думаю, верно, Алеша приехал… Тебе что?– Как «что»? – не понял Кольцов. – Ничего. Вот приехал, проведать зашел, а ты как чужая: «Тебе что?» Да ты будто и не рада вовсе, что я вернулся?– Нет, что ж, я ничего… Так просто. Ты вошел, я испугалась. Чего это ты с мешком-то?– Да вот, отец со двора гонит. Да что об этом толковать, песня не новая… Что это ты читала?– Так… от подружки.– Ох, Аниска! – он шутливо погрозил пальцем. – Лукавишь, девка!– А чего мне лукавить? – с досадой сказала Анисья. – Вот выдумал!Кольцов подошел к фортепьяно, провел пальцем по запыленной крышке, открыл, ее, потрогал клавиши.– Я тебе с Карпом Петровым ноты из Москвы посылал. Шубертовы песни. Получила ли?– Получила, спасибо.– Прелесть какие песни! Ты уже, наверно, какие-нибудь разучила?– Нет, не разучивала. – зевнула Анисья. – Да и напрасно посылал: какая я певица!– Да тебя подменили, что ли? Не поешь, к фортепьянам, вижу, не прикасаешься – вон пылища-то какая на крышке… Что ты, Анисочка? Ах, постой… – Кольцов потер лоб. – Мне в Москве Карп Петров говорил, да я не поверил… Замуж идешь?– Выдумают тоже! – принужденно засмеялась Анисья.– Да нет! – Кольцов хотел обнять сестру, но та увернулась. – Нет, я ведь что хочу сказать: это хорошо, что замуж, да гляди, чтоб человек был, и не кукла. Главное – не ошибись.– Ну что ты, в самом деле, привязался? – зло воскликнула Анисья. – Ведь говорю нет, значит – нет!Он не узнавал сестру, терялся в догадках – что с ней?– Полгода дома не был, а как все перевернулось, боже мой!И что-то еще хотел сказать, но в комнату с хохотом и криками, толкая друг друга, вбежали Анисьины подружки.– Аниска! Аниска! – кричала толстенькая, черноволосая девушка, одна из бесчисленных дочерей купца Мелентьева. – Ох, что расскажу-то… Варька от офицера назад приехала!Увидев Кольцова, она запнулась.– Здравствуйте, Алексей Васильич!Девушки примолкли и стали у дверей табунком, перешептываясь и фыркая.– Иди, иди, Алеша! – бесцеремонно выпроводила Анисья. – У нас свои дела, девичьи… Иди! 4 Еще в Петербурге он стал покашливать. Сырая мгла столицы давила на грудь, затрудняла дыханье.– Нет, Алексей Васильич, – заметил однажды Белинский, – не про нас с вами этот северный Вавилон…В Москве, когда встречали у Боткина Новый год, Кольцов не поостерегся: разгорячась в жаркой зале, вышел на балкон прохладиться, а потом пролежал с неделю, и Кетчер пользовал его припарками и какой-то им самим составленной микстурой. Друзья хотели позвать прославленного московского лекаря, но Кольцов отказался:– Не в коня корм! Все, как на собаке, заживет…Придя от Анисьи в свою каморку, он почувствовал боль в груди. Потерев больное место, вздохнул, вскрикнул от боли и закашлялся. Красноватые потемки поплыли перед глазами. Тяжело дыша, подошел к окошку. У избы, где жили работники, дрались две собаки, работники, гогоча, швыряли в них палками. Над голыми деревьями сада летали вороны. Сгорбившись, медленно прошла от обедни мать. Он подумал о ней с нежностью, – ему было жаль эту измученную бессловесную женщину; однако горячей сыновней любви к ней он не чувствовал никогда.«Боже мой, вот яма, вот тоска!..»Оделся и вышел на улицу. Серый туман расползался над городом. Верхушка каланчи еле виднелась в безрадостном небе.Было воскресенье.Поев после обедни постных пирогов с грибами и луком, воронежские обыватели гуляли по Большой Дворянской. Кольцов углубился в свои невеселые мысли и, низко опустив голову, медленно брел по улице, не замечая знакомых и не отвечая на поклоны. Прохожие оборачивались, качали головами, глядели ему вслед. Кое-кто даже останавливался и, злобно ухмыляясь, бормотал:– Ах, гордец! Щелкопер, писака…«Варенька! – думал Кольцов. – Когда же это она приехала?» Он вспомнил московский маскарад, свою неожиданную встречу с ней. Серое домино манило и убегало, ускользая…«Почему же от офицера? От какого офицера?» Мысли мучительно путались.– Алексей Васильич! – рослый, круглолицый молодой человек в дорогой шубе шел навстречу, приветливо улыбаясь. – Что это вы, голубчик? На вас лица нету!Кольцов остановился.– Ах, Иван Алексеич! – сказал, узнав Придорогина. – Простите ради бога, задумался…– Сочиняли что-нибудь, наверно? Помешал?– Да нет, не беспокойтесь, – смутился Кольцов. – Так, нездоровится что-то, хожу, – места не найду.– Давненько не видели вас. В Питере изволили быть?– Да, и в Питере, – рассеянно ответил Кольцов.– Знаете что? – останавливаясь и решительно беря Кольцова под руку, воскликнул Придорогин. – Я вашу меланхолию вмиг разгоню! Идемте к Добровольским, у них нынче чтение литературное, – поспешно прибавил он, видя, что Кольцов хочет отказаться. – А вам-то как рады будут! 5 У Добровольских бывали литературные собрания. Они, впрочем, ничем почти не отличались от обычных обедов, устраиваемых гостеприимными супругами: все тот же карточный стол, чай с закуской, и нескончаемые разговоры, сплетни и пересуды городских новостей. Литературная часть собрания состояла из чтения Дацковым сочиненной для «Губернских ведомостей» заметки о воронежском театре или какой-нибудь стихотворной безделки из альбома Ивана Иваныча Волкова, слывшего в Воронеже за стихотворца с направлением самым сатирическим, какому «не приведи господи на язычок попасть».Когда Кольцов с Придорогиным вошли в гостиную, все уже были в сборе. Долинский мрачно сидел в углу, дымя неизменной трубкой; Волков рассказывал хозяйке что-то, видимо, не совсем пристойное: Эмилия Егоровна жеманно хихикала и хлопала веером по руке расходившегося анекдотиста. Чиновник казенной палаты Баталин, заложив руки за фалды мешковатого засаленного фрака, ходил по комнате. Это был неуклюжий человек с бугристой и словно заспанной физиономией, с жесткими волосами, растущими почти от сросшихся на переносье бровей. Некоторым образом он считал себя причастным к литературе: в «Москвитянине» иногда печатали его пустые и вздорные заметки под названием «Письма из провинции».– Ба, ба! Кого мы видим! – восторженно приветствовал гостей Добровольский. – Алексей Васильич! Какими судьбами! Вот уж подлинно гость дорогой!– Из Питера-с? – осклабился Дацков, придвигая свой стул поближе к Кольцову.– Да, был и в Питере и в Москве, – сказал Кольцов.– Ну что там литературные светила наши? – юлил Дацков. – Чай, всех повидали, всех послушали?– Там у них сейчас в «Отечественных записках» Белинский коноводит, – мрачно заметил Долинский. – Он там всем киселя дает…– Уж вы скажете! – прыснул Дацков. – В каком смысле киселя?– Да в каком? В самом обыкновенном, – отрубил Долинский. – Под зад.– Экой вы, Степан Яковлич! – Дацков потрепал по коленке Долинского. – Господин Белинский друг Алексею Васильичу, а вы этак…– Да я ничего, – пустил дымовое облако Долинский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43