Раевский Борис Маркович
Товарищ Богдан
Борис Маркович Раевский
Товарищ Богдан
В этой книге собраны рассказы о самых разных людях: о стойких революционерах, о мужественных солдатах, о замечательных спортсменах и о наших советских ребятах. И все-таки они связаны друг с другом. Потому что у каждого человека бывают в жизни такие минуты, когда подвергаются испытанию его воля, решительность, честность.
Как поступит герой рассказа в положении, требующем от него напряжения всех физических и душевных сил? И как бы на его месте поступили вы?
Для среднего и старшего возраста.
СОДЕРЖАНИЕ
ВОСЕМЬ ПРУТЬЕВ
1. Господин Неизвестный
2. Старый друг
3. Студент
4. Невеста
5. Передача
6. Восемь ночей
7. Побег
8. Коля-парикмахер
9. На дачу
10. Через границу
11. Хозяин книжного магазина
12. "Ви есть без паспорт..."
13. Мистер Рихтер
14. Лондонские ночи холодные
САМОЕ СТРАШНОЕ
ВОСЕМЬ ПРУТЬЕВ
1. Господин Неизвестный
Во владимирской тюрьме в первый же день Бабушкина привели к начальнику.
- Значит, господин Неизвестный? - сказал тот, с любопытством оглядывая нового арестанта. - Имя, фамилию - забыл? Откуда родом - забыл? Где живешь забыл?
- Все забыл, - подтвердил Бабушкин. И чуть усмехнулся, одними глазами: - У меня, ваше благородие, с детства память хилая!
Ух, как взорвался после такой же фразы жандарм, арестовавший его в Покрове! Но у начальника владимирской тюрьмы нервы, очевидно, были покрепче.
- Ничего, голубок! Мы тебе память вправим, - бодро пообещал он. - У нас на сей счет - профессора!..
Бабушкина провели в соседнюю комнату. Заставили раздеться.
Тюремщик, невысокий, толстенький, сел за стол и на листе бумаги сверху крупно написал: "Приметы господина Неизвестного". Другой тюремщик, помоложе, с усиками, подошел к Бабушкину и, обмеряя его рулеткой, как портной, стал диктовать:
- Рост два аршина четыре вершка, длина ног - аршин с вершком, длина рук - четырнадцать вершков с половиною, телосложение среднее...
Толстяк за столом быстро записывал.
- Форма головы, - продолжал усатый, - удлиненная. Форма ушных раковин правильная; цвет волос - русый, прическа - косой пробор с левой стороны; глубина глазных впадин - в норме, цвет глаз - серо-голубой...
Он диктовал долго. Как дотошный ветеринар о лошади, описал подробно все "статьи" Ивана Васильевича. Указал, что усы - широкие, без подусников, бороду бреет, очков не носит; нос - прямой, переносица с небольшим выступом...
"Ишь ты! - Бабушкин с удивлением ощупал пальцами свой нос. - И впрямь выступ..."
А тюремщик диктовал дальше. Сообщил, что господин Неизвестный имеет привычку щуриться, заставил Бабушкина пройтись по камере и отметил, что походка у господина Неизвестного "тихая, спокойная" и весь он производит "обманчивое впечатление человека кроткого".
Потом толстяк провел черту и записал: "Особые приметы". Жирно подчеркнул эти слова красным карандашом.
"Значит, чем я отличаюсь от других людей? - подумал Бабушкин. Интересно, чем же?"
Усатый внимательно оглядел Бабушкина и продиктовал:
- Первое: припухлые, красноватые веки...
"Так, - подумал Иван Васильевич. - И тут мне купеческое наследство подпортило".
Да, с детства, с тех пор, как он чуть не ослеп, работая в лавке у купца, - слишком тяжелые ящики и бочки таскал на голове, они "на мозг давили", сказал врач, - с тех пор на всю жизнь сохранились у Бабушкина воспаленные веки. И очень мешали ему. Слишком уж заметно...
Усатый тюремщик заставил Бабушкина открыть рот и продиктовал:
- Второе: сломан нижний левый крайний коренной зуб.
Потом на Бабушкина нацелил свой аппарат маленький суетливый старичок фотограф. Снял его и в профиль и анфас.
"Одну бы карточку матери послать, - подумал Бабушкин. - Все бы толк!"
Как сокрушалась мать, когда они виделись последний раз! Уговаривала хоть сфотографироваться. Чтоб портрет на память остался.
Ивану Васильевичу очень хотелось тогда хоть чем-то порадовать мать. Ведь так редко он видит ее. И так мало хорошего в ее жизни. Все стирает белье на чужих кухнях. Но он отвел глаза.
"Нет, - сказал матери. - И не проси..."
Фотографироваться подпольщику нельзя. Суровы законы конспирации. Фотография может попасть в руки сыщиков, облегчит им поиски...
Бабушкина увели в камеру.
Но перед тем начальник тюрьмы сказал ему:
- Вы у нас в "неизвестных" долго не походите! Сделаем известным! На всю Россию!
Начальник велел напечатать триста листков с "приметами" господина Неизвестного и шестьсот фотографий его: триста - в профиль и триста - анфас. На каждый листок с приметами наклеили по две фотографии и в конвертах со строгой надписью "совершенно конфиденциально" разослали по всей России.
Способ давно проверенный. В каком-либо из городов таинственного арестанта опознают. И по инструкции сразу сообщат во владимирскую тюрьму, кто этот "господин Неизвестный".
"Да, - подумал Бабушкин. - Не удастся мне долго морочить головы тюремщикам".
Так оно и вышло. Дежурный в екатеринославской охранке, получив запечатанный сургучом секретный пакет и взглянув на фотографию, чуть не подпрыгнул на стуле от радости. Так вот где беглец! А они-то искали его и в Смоленске, и в Питере, и в Москве.
Тотчас была отстукана телеграмма: "Неизвестный" - это "особо важный государственный преступник" Бабушкин.
Начальник владимирской тюрьмы приказал привести его к себе.
- Так-с! - улыбаясь, сказал начальник. - Всегда приятно, когда неизвестное становится известным. В этом и заключается познание мира. Не так ли... - и, торжествуя, добавил: - Господин Бабушкин?!
Иван Васильевич промолчал.
- А мне даже жаль с вами расставаться, - любезно продолжал начальник. Крайне редко в нашей глуши бывают "особо важные". Все больше мелюзга, шушера всякая.
- Мне тоже жаль расставаться, - в тон ему любезно ответил Бабушкин. - Я уже обмозговал план побега из вашей симпатичной тюрьмы - и вот... - он развел руками.
Начальник побагровел. Но сдержался. Не обругал, не затопал ногами. Позвал тюремщика.
- Отправить в Екатеринослав. По месту надзора. И усилить конвой. Да-с, - повернулся начальник к Бабушкину, - два года назад вам удалось оттуда улизнуть. Но теперь не выйдет! Дудки!
2. Старый друг
В екатеринославском жандармском управлении ротмистр Кременецкий, польский дворянин с холеным, красивым лицом, шутливо воскликнул:
- А, снова свиделись! Понравилось на царских хлебах жить?!
Потом вдруг совсем другим, хриплым голосом остервенело заорал:
- Теперь ты, сволочь, от меня не отвертишься! В Сибирь закатаю! Агитируй там волков да медведей!
Бабушкина поместили в общую камеру, где сидело восемнадцать политических.
И вот радость: среди узников Иван Васильевич увидел огромного плотного мужчину с могучими плечами и широкой - веером - бородой. Хотя глаза арестанта были скрыты темными стеклами очков, Бабушкин сразу узнал его:
- Василий Андреевич!
Да, это был Шелгунов, его старый друг еще по Питеру, участник ленинского кружка.
Они обнялись, расцеловались.
- Что у тебя с глазами? - тревожно спросил Бабушкин, подсев на нары к Шелгунову и глядя на темные стекла его очков.
- Плохо, Ваня, - ответил тот. - Слепну...
- А врачи?..
- Врачи говорят - лечиться надо. Долго, систематически: год, а может, и два. В больницах, на курортах. Ну, а как подпольщику лечиться? - Шелгунов усмехнулся. - Из тюрьмы да в ссылку, из ссылки - в тюрьму... В тюрьме, правда, тоже строгий режим, питание по часам - три раза в день, и спать рано укладывают, а все-таки тюрьма и курорт маленько отличаются друг от друга!
Заметив, что Бабушкин погрустнел, Шелгунов хлопнул его по колену и бодро сказал:
- А в общем, унывать не стоит! Вот грянет революция - потом полечимся!*
______________
* Шелгунов действительно дожил до Великой Октябрьской революции. Его стали лечить лучшие врачи, но было слишком поздно, он уже ослеп, вернуть зрение ему не смогли.
Бабушкин и Шелгунов наперебой расспрашивали друг друга о партийных делах, о товарищах по Питеру, о ссылке.
Как давно они не виделись! Подумать только! Почти семь лет. С тех пор как Шелгунова арестовали вместе с Лениным в морозную декабрьскую ночь. Оказалось, Шелгунов пятнадцать месяцев просидел в одиночной камере петербургской "предварилки". Потом был выслан на Север, в Архангельскую губернию. После ссылки в столицу не пустили, стал жить под "гласным надзором" здесь, в Екатеринославе...
- В Екатеринославе? - перебил Бабушкин. - А я как раз незадолго до того уехал отсюда!..
- Да, я знаю, - улыбнулся Шелгунов. - Меня тут так и называли: заместитель Трамвайного.
...В тюремной камере медленно тянулись день за днем. Друзья подолгу шепотом беседовали. Будто чуяли: скоро придется расстаться.
И вправду - вскоре "особо важного государственного преступника" Бабушкина перевели в четвертый полицейский участок.
3. Студент
Массивная железная дверь захлопнулась с лязгом, тяжело, как дверь несгораемого шкафа.
Бабушкин огляделся. В новой камере он был не один. На нарах сидел худощавый, болезненный на вид юноша с огромной лохматой шевелюрой и свалявшейся бородой. Парень раскачивался из стороны в сторону, и губы его шевелились, словно он шептал какие-то заклинания или бормотал наизусть стихотворения. Рядом валялась синяя студенческая тужурка.
На Бабушкина он не обратил никакого внимания, даже не поднял головы.
В камере было грязно, пол не подметен, на нарах разбросаны дырявые, скомканные носки, носовые платки, одеяло сползло на пол.
Бабушкин, ни слова не говоря, снял пиджак, стал подметать.
Лохматый парень по-прежнему сидел на нарах, раскачивался и что-то бормотал.
"Молится? - подумал Бабушкин. - Или больной?"
Попросил у надзирателя ведро воды, тряпку и стал мыть щербатый каменный пол.
Студент поднял взлохмаченную голову, несколько минут удивленно наблюдал за Бабушкиным. Ехидно спросил:
- Выслужиться хотите? Заработать благодарность от начальника тюрьмы?
Иван Васильевич пропустил мимо ушей злую иронию студента.
- Жить надо по-человечески! Всегда и везде, - спокойно ответил он, продолжая мыть пол.
Два дня заключенные почти не говорили друг с другом. Бабушкин недоверчиво приглядывался к лохматому студенту. Не шпик ли, нарочно подсунутый охранкой к нему в камеру? Хотя... Такого чудного вряд ли станут подсаживать.
- Кто вы? - однажды спросил Бабушкин студента. - За что сидите?
- Исай Горовиц, - студент шутливо щелкнул каблуками. - Задержан за участие в манифестации.
- Горовиц? - недоверчиво переспросил Бабушкин. - А у вас сестры нет?
- Как же! Есть! Она сама недавно из тюрьмы.
- А как ее зовут? - все так же недоверчиво продолжал допрашивать Бабушкин.
Он знал подпольщицу Густу Горовиц. Когда-то они вместе работали в Екатеринославе.
- Сестру зовут Густа Сергеевна, - ответил студент.
"Так", - подумал Бабушкин.
Все как-то очень гладко сходилось. Это настораживало. Бабушкин пристально, в упор поглядел в глаза студенту. Стал дотошно расспрашивать: какая из себя Густа, как ходит, как говорит.
- Экзамен! - засмеялся студент. - Пожалуйста! Не возражаю!
Он подробно описал наружность сестры, сказал, что у нее привычка: когда слушает, барабанит ногтями по столу.
- А какое ее любимое словечко?
- "Принципиально"! - усмехнулся студент. - У Густы все "принципиально". По-моему, она даже воздухом дышит "принципиально".
Все было правильно. Бабушкин обрадовался.
- Надо передать ей записку.
- А как? Сквозь стену?
Бабушкин не ответил. Постучал кулаком в железную дверь.
- Ну? - заглянул в "глазок" надзиратель. - Чего буянишь?
- Послушай, старина, - сказал Бабушкин. - Хочешь заработать?
- Это смотря как...
- Да очень просто: передай записочку. Вот его сестре.
- Это смотря чего в записочке. Ежели про политику - и не заикайся.
- Какая тут политика?! - воскликнул Бабушкин.
Протянул тюремщику клочок бумаги. Всего несколько слов.
"Мы живы, здоровы. Горовиц. Бабушкин".
- Ну, живы-здоровы - это ладно, - сказал надзиратель.
С тех пор Иван Васильевич стал подолгу беседовать со студентом. Бабушкин узнал, что Горовиц - совсем еще неопытный, "зеленый" новичок, впервые принявший участие в студенческих "беспорядках".
- Хотите бежать? - однажды неожиданно спросил он студента.
- Что вы, что вы! Как отсюда убежишь? Невозможно!
Бабушкин улыбнулся:
- Один умный человек меня учил: нет таких тюрем, из которых нельзя бежать. Нужно лишь желание, настоящее желание!
На всякий случай он не сказал, кто этот умный человек. Прикрыл глаза, и память тотчас вырвала из темноты высокий лоб, чуть прищуренные глаза, острую бородку. Как давно он не видел "Николая Петровича"! И сколько еще не увидит?!
Да, надо обязательно бежать. И пробраться за границу, к Ленину. Не такое сейчас время, чтоб рассиживать в тюрьмах! У партии каждый человек на счету. Бежать. Непременно!
- Нужно лишь настоящее желание, - повторил Бабушкин.
Он с нетерпением ждал ответа от Густы Горовиц.
Вскоре узникам передали записку. В ней была всего одна фраза:
"Добейтесь разрешения на передачи".
Бабушкин ликовал.
- Строчите нижайшую просьбу начальнику полицейского участка, - весело сказал он студенту. - Я бы сам написал, да у меня здесь родных нет. А впрочем, мне бы все одно не разрешили.
Через два дня Горовицу сообщили распоряжение начальника:
"Дозволяется получение питательных предметов, как-то: колбасы, сала, хлеба; а также подушки, штанов и исподнего. До выдачи заключенному означенных вещей производить тщательный досмотр".
4. Невеста
Спустя несколько дней надзиратель, отворив в двери железную "форточку", через которую узникам передавали пищу, сказал:
- Горовиц! Готовьсь к свиданью! Невеста пожаловала.
- Невеста? - изумленно воскликнул Исай. - Какая?
Бабушкин, крепко стиснув ему локоть, шепнул:
- Молчите...
- Какая! - передразнил надзиратель. - Обнаковенная. Видать, соскучилась...
Форточка со скрежетом захлопнулась.
- Это недоразумение! - сказал Бабушкину студент. - У меня нет никакой невесты. И никогда не было!
- А теперь будет! - усмехнулся Бабушкин.
Он усадил взволнованного студента на табурет.
1 2 3 4 5 6 7