Первые два-три года заведующий питомником писал нам письма. Он сообщал, что у Дианки и Вольфа были щенки. Эти щенки отличались редкой выносливостью и здоровьем, а главное – из них вышли замечательные сыщики.
Потом мы перестали получать вести о собачьем питомнике. Только позже, стороной, мы узнали, что питомник этот стал знаменит на весь Казахстан. Собаки его без ошибок находили преступников. Спрятаться от них не было никакой возможности. На воров они нагнали такого страху, что в самой Алма-Ате кражи почти совсем прекратились.
Через несколько лет мы опять вернулись в АлмаАту. Я первым делом пошла в питомник. Служащий сказал мне, что Дианки и Вольфа уже нет в живых. Они состарились и умерли.
– А дети их? – спросила я. – Можно их посмотреть?
– Сейчас собаки все на ипподроме. Там нынче выставка и состязания служебных собак.
Я побежала на ипподром. Громадные павильоны его были забиты народом, как в дни больших скачек.
Было очень интересно. Сначала показывали молодых щенят, которые только недавно начали учиться. Они старательно исполняли свои номера: прыгали через барьеры, влезали по лестницам на вышки, доставляли через поле вьючки со снарядами. Их заставляли отыскивать спрятанные вещи и выполнять много других поручений.
Вдруг прибежал кассир, который продавал билеты у входа, и громко закричал, что у него украли все деньги из кассы.
Публика заволновалась, все стали хвататься за карманы, щупать, целы ли у них деньги.
За ворами сейчас же пустили собаку. Она обнюхала кассу и бросилась в ряды, где сидела публика. Пробежала один, другой, третий ряд. В четвёртом, в самой середине, сидела богато одетая, расфранчённая женщина. На ней была большая, с огромное решето, шляпа – самая модная в то время.
Собака подбежала к этой даме, обнюхала её – и вдруг кинулась прямо к ней на плечи. Женщина загораживалась руками и тоненьким, каким-то смешным голосом возмущалась:
– Что такое? Что за безобразие! Я буду жаловаться…
– Конечно, безобразие, – зароптали в публике. – Разве такая дама может украсть?
– Она же давно тут сидит, с самого начала…
– Собака ошиблась… Где же служащие, что они смотрят?
– Этак собака может любого человека ни за что изуродовать!
Но собака не понимала этих возгласов и продолжала своё дело. Вот она добралась до модной шляпы, вцепилась в неё зубами, рванула – и стащила шляпу вместе с волосами.
– Ой, что же это? – крикнула какая-то женщина рядом со мною.
– Какой ужас! – поддержала её другая.
Но тут мы все увидели, что у дамы под большой шляпой и под длинными волосами – другие волосы, коротко остриженные, как у мужчин. Глянули вниз, а там собака уж растрепала шляпу, парик, вытащила аккуратно связанную стопку денег и, держа её в зубах, уставилась на даму.
Тогда дама тут же при всех сняла через голову платье. Под платьем оказалась форменная тужурка, сапоги, брюки.
– Да это же служащий! – догадался кто-то.
Все захохотали, захлопали в ладоши. Каждому хотелось погладить умную собаку, но служащий сказал, что посторонним не разрешается ласкать служебных собак.
После этой сценки было показано ещё несколько представлений. Собаки проявили в них прекрасную выучку, сообразительность, смелость и замечательное чутьё.
А потом был парад.
Перед публикой одну за другой проводили лучших, отличившихся собак, называли их имена, перечисляли их подвиги и объявляли награды. Музыка играла туш.
– Джой и Спай! – с торжеством в голосе объявил распорядитель парада. – Дети Вольфа и настоящей волчицы Дианы. Они только что вернулись с московской выставки. Там они заслужили высшие награды – большие золотые медали. На этом состязании они идут вне конкурса, потому что здесь им нет равных.
Все шумно захлопали в ладоши и стали подниматься с мест, чтобы получше разглядеть знаменитостей. Музыка снова заиграла туш.
Перед зрителями стояли два огромных красавца волка.
Я любовалась ими и вспоминала Дианку и Тома.

Ольга Перовская
Мишка
В маленьком домике лесного кордона все спали. Под горой рокотала река, ворочала тяжёлые камни. Вдруг сквозь гул послышались голоса, понукавшие лошадей:
– Нн-о! Но-о, Гнедой! Айда! Э-э-эй!
Тяжёлая подвода въехала на крутой подъём, дотащилась до кордона и стала.
Лошади опустили головы и шумно дышали.
Отец обошёл домик и кнутовищем постучал в окошко.
– Сейчас открою! – откликнулась из комнаты мама.
Пока она одевалась, отец и его товарищ, Федот Иванович, отвязали что-то лежавшее врастяжку на телеге, осторожно положили на землю и стали распутывать верёвки.
Соскучившийся по дому Гнедой нетерпеливо толкал носом запертые ворота.
Наконец ворота распахнулись. Телега въехала во двор и остановилась у сарая.
– Что вы так долго не возвращались? – спрашивала мама, помогая убирать поклажу. – Я думала, уж не случилось ли чего.
– Как же, случилось. Задержались на два дня. Зато смотри, кого привезли! Это ребятам в подарок.
И они показали на что-то, в темноте похожее на телёнка.
– Батюшки! Да где же вы его поймали? Довезли-то как, такого маленького? Ну, давайте его сюда, в сарайчик. А кормить его не надо? Может, он есть хочет?
– Нет, сейчас он не станет есть: слишком его растрясло. Пускай он лучше отдохнёт, а завтра дадим ему молока.
Отец уложил «подарок» на солому, укутал его попоной и припёр дверь сарайчика большим камнем.
– А ты куда? Пошёл отсюда, дурень! – прикрикнул он на лохматого дворового пса Майлика.
Майлик давно уже старался обратить на себя хозяйское внимание. Едва под горой послышались голоса, он помчался встречать. Он расцеловал в морды Гнедого и Машку, облизал хозяйские сапоги, облетел волчком, крепко поджав хвост и закинув голову, весь двор – словом, из кожи лез вон, чтобы получше выразить свою радость и любовь к приезжим. А когда отец привалил к сарайчику камень, Майлик обхватил его лапами и силился откатить на прежнее место.
– Одурел от радости, – засмеялся отец. – А может, он и вправду хочет забраться в сарайчик? Задушит ещё малыша…
– Нет, это он так, перед тобой выслуживается, помогает. Пошёл, пошёл, Майлик! Не суйся, куда не спрашивают.
Все поднялись на крыльцо и вошли в дом. Разбудили Соню и меня.
Мы сбегали с ведёрком к реке.
На крыльце зашумел самовар. Мама стала жарить лепёшки. За чаем отец рассказал, как «подарок» остался один в лесу, возле убитой кем-то матери.
– Ведь вот какой народ подлый! Знают, что весной у них маленькие. Нельзя в это время охотиться. Нет, всё-таки стреляют. Убили у него мать, а он и толчётся вокруг неё. Да и правда, куда же ему, такому, деваться? А убивать тоже жалко. Ну вот мы и решили с Федотом Ивановичем взять его с собой. Пускай растёт с ребятами.
Мама очень это одобрила.
Ей с первого взгляда понравился маленький «подарок», и она сразу же стала его верной защитницей.
Юля и Наташа тоже проснулись. Услыхали, что отец с матерью говорят про какой-то «подарок», и повысовывали из-за двери свои заспанные рожицы.
– Мама, – басом справилась Наташа, – а есть его можно, этот подарок?
– Нет, – ответила Юля, – он живой.
– Мама, а кто он такой?
– Мама, это нам, что ли, привезли? А ну-ка, где он? Где он, мама?
– Спите, спите! – строго прикрикнула мать. – Завтра увидите.
Ничего не поделаешь, пришлось им дожидаться завтра.
Мама проснулась рано, чуть только забрезжил рассвет. Встала, разбудила Соню и меня, и мы все вышли во двор.
Лошади всю ночь стояли на выстойке без корма. Они успели уже обсохнуть от пота и были голодные. Увидев нас, они тихонько заржали.
Мы сняли с них сбрую и погнали вниз к реке. Они напились, прибежали обратно во двор и, став у плетёной кормушки, принялись громко жевать клевер.
Соня подоила корову и выпустила её за ворота. Корова отправилась в горы пастись.
А мама зашла в дом, отлила в ведёрко парного молока и позвала младших сестёр:
– Ну вы, сони! Вставайте, пойдёмте нашего гостя кормить.
Юля мигом вскочила, накинула платье и башмаки и побежала за мамой.
Она вся дрожала, но не столько от утреннего холода, сколько от возбуждения.
Дверь сарайчика была открыта настежь, и Соня ласково говорила кому-то:
– Ну, ну, дурачок, будет тебе…
Рядом с ней на соломе стоял маленький олень и сосал её пальцы.
Юля захлебнулась от восторга.
Она подсела к оленёнку и стала поглаживать его мордочку и ножки, заглядывала ему в глаза и без конца задавала вопросы:
– Отчего у него такие тоненькие ножки?.. Сколько ему лет?.. А где его мать и отец?.. Он на телеге приехал?.. Смотрите, смотрите, как лижет руку! – Она растроганно засмеялась. – Проголодался, значит.
Мама дала ему палец и вместе с мордочкой малыша опустила руку в ведро. Оленёнок понял, засосал палец и стал тянуть молоко.
Он жадно глотал, захлёбывался и фыркал, когда молоко попадало ему в ноздри. Мы шёпотом обсуждали каждое его движение.
– Смотри, как он ноги широко расставил. Это чтобы не упасть.
– А они всё равно у него гнутся – вот-вот поломаются.
– Да нет, это он – чтобы побольше влезло.
– А ведро как толкает! Как телята, когда сосут корову.
– Так что же, ведро ему корова, что ли? Вот глупый!
Мы с Юлей затряслись от смеха. А Соня строго посмотрела на нас и сказала:
– Сами вы больно умные! Даже не знаете, кто это такой.
– Нет, знаем: оленёнок.
– Сами вы оленёнки! Это вовсе марал. Такой азиатский олень. Я про него всё знаю, в Брэме прочитала – там всё про них сказано.
После такого сообщения мы затихли и с уважением стали оглядывать этого «марала».
У него были длинные ножки с острыми копытцами, тоненькая шея и круглая широкая головка с большими, как лопухи, ушами. Он беспрестанно встряхивал и шевелил ими. Глаза у него были как крупные сливы, лоб широкий, а нос маленький, с раздувающимися ноздрями. Ростом он был с новорождённого жеребёнка.
Мягкую, пушистую шкурку его так и тянуло погладить. По обе стороны спины на ней проглядывали белые пятнышки. Хвоста не было вовсе: так, коротенький толстый огрызок и вокруг него белое пятно, словно тут подвесили салфетку.
– Как его зовут, мама?
– Его зовут Мишка, потому что его поймали возле села Михайловки, – опять не вытерпела Соня. – Так назвали его вчера вечером, когда вы уже спали.
Удивительно она любила выгружать свои знания: не успели мы опомниться, как она уже рассказала нам всё о Мишке так, как будто она сама его поймала и привезла.
А Мишка тем временем выпил молоко, нагнул ведёрко, вытянул последние капли, забавно завертел своим огрызком-хвостом и начал толкать ведро головой.
От сильного толчка ведро выкатилось из сарая. Мишка вышел за ним, опять всунул в него голову и стал вертеться вокруг, возя его по двору.
Он надеялся, что ведро, как мать-олениха, если хорошенько его поддать, возьмёт да и спустит ещё молока.
На крылечко вышла коротышка Наташа. Она только что проснулась и хмуро оглядывала двор.
Там всё ещё гремел ведром Мишка.
Вдруг он взмахнул мордочкой и сразу всеми четырьмя ногами отскочил в сторону. Потом оглянулся вокруг, боком-боком подскочил к Майлику, нагнул перед ним голову и стал выбрыкивать какие-то диковинные прыжки.
Майлик встал, раскрыл глаза от удивления, поглядел на танцора, да как рявкнет: а-рр! Мишка так и взвился ракетой. Бросился к маме, спрятался за её спину и, опасливо высунув голову в сторону Майлика, запищал: ик-ик-ик…
Ноздри у него раздулись, ушки насторожились, а бока так и ходили: он порывисто дышал от испуга.
Наташа залилась басистым хохотом и затопала ногами от восторга:
– Пищит, как кошка… А Майлик… Он как даст ему!..
Когда вскипел самовар и мы все пошли в дом, Мишка полез на крыльцо вслед за нами. Пока пили чай, он, стуча копытцами, ходил по комнате и обнюхивал всё, что попадалось ему на глаза. Совал мордочку в окна, под кровать, обнюхивал стоявшие на лавке кринки. Потом обошёл вторую комнату и наконец, выбрав уютное местечко (как раз на пороге, у всех под ногами), опустился на колени и лёг.
Рядом с ним на полу лежала бумажка. Мишка захватил её губами и, громко шурша, принялся жевать.
Четырёхлетняя Наташа долго и серьёзно смотрела, как он ест бумагу. Потом решительно слезла со стула, взяла краюху хлеба и стала выколупывать мякиш. Сопя подтолкнула меня. Юля закрылась газетой, чтобы не показать, как ей смешно.
– Ты чего это? – спросила мама.
– Он голодный же, – мрачно ответила Наташа. – Смотри, бумагу ест.
– Да нет, это он просто так. Мы уже кормили его. Больше он не хочет.
– Нет, хочет! Раз бумажку ест, значит, хочет.
Она подсела к Мишке и протянула ему корку. Он прожевал бумагу, а потом взял корку и так жадно захрумкал ею, как будто в самом деле не ел три дня.
Наташа просияла:
– Смотри, как ест! А ты сказала: не будет.
После чая мы играли за домом на лужайке, а Мишка остался с мамой и целый день ходил за ней хвостиком – то в чулан, то в сарай, то к печке, сложенной в углу двора. А когда мама готовила обед, он смирно лежал около плиты и шевелил ушами.
Оставаться одному во дворе ему было неприятно, боязно и скучно. Перебегая за мамой двор, Мишка сталкивался с Майликом. Он махал в его сторону головкой и сердито топал ногой: старался показать, что не забыл утренней ссоры.
Майлик на всё выразительно отвечал: арр-рр…
В полдень Мишка сильно проголодался и всё время вертелся у мамы под ногами, нетерпеливо толкая её головой в живот: давай молока, да и только.
Должно быть, он вообразил, что она – его мать-олениха и поэтому обязана кормить его.
Мама, смеясь, отмахивалась от него и поскорее приготовляла ему еду.
Когда она поставила ведро на землю, Мишка уже сам, без пальца, сунул голову в ведро и начал пить.
От жадности он при первых же глотках толкнул ведро и опрокинул его набок.
Всё молоко вылилось.
– Ах ты, идол этакий! – рассердилась мама. – Я для него старалась, а он взял да и перевернул ведро.
Но как ни ворчи, а молоко подавай! А то он опять уже нацелился бодаться. Пришлось налить ему новую порцию. Первое время Мишка, как привязанный, ходил за мамой, много ел и спал.
На нас, детей, он не обращал никакого внимания, хотя мы изо всех сил старались ему понравиться.
Правда, он не отказывался принимать у нас из рук яблоки, хлеб и всякую всячину, но всё это с таким презрительным видом, как будто он делал нам большое одолжение.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4