Евгеньева Лариса (Прус Лариса Евгеньевна)
Сестры
Лариса ЕВГЕНЬЕВА
(Лариса Евгеньевна Прус)
Сестры
С тех пор как Эля себя помнила, она постоянно слышала: "Какая милая! Какая красивенькая! Какая симпатичная!"
А соседский старичок до недавнего времени, встречая ее, трепал пухлую Элину щеку и восклицал: "Очаровашка!"
В раннем детстве у Эли был один страшный страх: чтобы не купили брата.
"Если купите брата, - говорила она, топая ногой, - я его отдам злому Бармалею!"
Так продолжалось лет до пяти. Затем Эля бояться перестала и говорила, хитренько жмурясь: "Не ку-упите. Зачем он вам?" - "Конечно, незачем, если у нас есть такая дочурочка-чурочка, доценька-бегемоценька!"
Эля капризно отмахивалась от маминых поцелуев, но если бы мама перестала ее целовать - она бы, конечно, обиделась.
Самое интересное, что сестра у нее таки появилась. Именно тогда, когда она и думать забыла о всяких там братиках-сестричках, о детских своих страхах не вспоминала, а если и вспоминала, то, разумеется, с усмешкой. Самая настоящая сестра, и не какая-то там уа-уа три пятьсот, как называют младенцев, а вполне взрослая девчонка, Элина ровесница.
Все началось с той страшной телеграммы. Эля поздно вернулась с катка и медленно поднималась к себе на этаж в ожидании предстоящей нахлобучки. В конце концов, думала она, пора это поломать! Она уже абсолютно взрослая и имеет полное право гулять хоть до полуночи. Взяли моду - в половине десятого быть дома! Скажи кому - засмеют! "Вот сейчас и поломаю, - решила Эля. - И нечего откладывать".
У Ольги Петровны, Элиной мамы, которая открыла дверь, было заплаканное, опухшее лицо и красные глаза. Но это не меняло дела. Стоило Эле задержаться на какой-нибудь лишний час, как в доме начинались истерики и слезы. Ограбили, зарезали, цыгане увезли! А цыгане, между прочим, выступают теперь в театре "Ромен". Да-с. Поломать, и именно теперь!
- Надя с Колей погибли...
Эля удивленно смотрела на мать, не понимая, о каких Наде и Коле она говорит.
Был один Коля, девятиклассник, у них во дворе, а с девочкой Надей она ходила когда-то в детский сад, но при чем...
- Дядя Коля и тетя Надя.
Мамина родная сестра и ее муж.
Эля подошла к столу и взяла телеграмму. "КОЛЯ И НАДЯ РАЗБИЛИСЬ МАШИНЕ КИРОЧКА ОСТАЛАСЬ ДОМА КАКОЕ СЧАСТЬЕ ПРИЕЗЖАЙТЕ МАМА".
Мама - значит бабушка. Это ясно. Но при чем здесь счастье?
- Ма, при чем тут счастье какое-то?.. И вообще странная телеграмма. Может, кто-то подшутил?
- Ты соображаешь, что ты говоришь?! - выкрикнула сквозь слезы Ольга Петровна.
- А что? У нас в классе Храповицкий, противный такой мальчишка, сплетник ужасный, полкласса перессорил, ну, так ему прислали картиночку такую самодельную - крест, венок и надпись: "Твоя смерть ходит за тобой по пятам. Ищи себе место на кладбище". Ну, Храповицкого знаешь?
- Я ничего не знаю... ничего не понимаю... Какому Храповицкому?
Побросав в сумку какую-то одежду, Ольга Петровна с треском закрыла молнию.
- Ой, мам, ты вообще соображаешь, что ты говоришь? Храповицкого она не знает! Ты ж сама мне все уши им прожужжала: и здоровается он с тобой, и аккуратный, и улыбка у него располагающая! А это такой притворщик, такой зану...
Ольга Петровна толкнула ее в кресло:
- Сядь! И молча сиди! Молча!
Эля замолчала, надувшись. А мать села в кресло напротив и тихо заплакала, вытирая слезы рукой.
Эля услышала, как в прихожей открылась дверь, и в комнату быстро вошел отец.
- Одевайся, такси ждет, - сказал Сергей Львович жене и взял сумку.
- А я? - спросила Эля, прикидывая, что же лучше - поехать и пропустить контрольную по алгебре или остаться совсем одной и...
- Ты остаешься.
Хлопнула входная дверь, потом дверь лифта. Значит, остаться совсем одной.
Эля достала из морозилки пакет замороженной клубники и стала есть по одной ягодке-ледышке, пока не опорожнила весь пакет. Потом до часу ночи она слушала магнитофон, пока не начали стучать в стену соседи. Утром, конечно, проспала и, завтракая прямо из банки с зеленым горошком, подумала, что не такое уж это счастье - остаться совсем одной.
Родители позвонили через день. Голос у матери был усталый и грустно-спокойный.
- Похоронили вчера. Они в гости поехали на своей машине. Занесло на льду на повороте - и прямо под самосвал. Кира тоже хотела с ними поехать, но ее в последнюю минуту дома оставили, у нее горло побаливало. Вот бабушка и написала в телеграмме, что это счастье. Ну, ладно. Как ты там?
- НорМалек.
- Мы приезжаем завтра. С Кирой.
- Ага. Сколько она у нас будет?
- Все время.
- Это как? - не поняла Эля.
Ответил уже отец. Наверное, он тоже слушал.
- Кира теперь будет жить у нас.
- А... а почему у нас? Почему... почему не у бабушки?
- Мы решили, что вместе вам будет лучше. Ведь вы сестры.
- Ага.
Эля молчала, не зная, что сказать еще. Новость была слишком неожиданной.
- Как ты там? Не голодаешь?
- Не-а.
Она уже почти опустошила холодильник, съев две банки консервированного горошка, банку сайры, банку печеночного паштета, и сейчас как раз собиралась открывать какие-то неизвестные консервы с затерявшейся этикеткой.
- Денег хватило?
- Каких еще денег?
- Мы оставили. На столе под вазой.
- Не видела я никаких денег.
В трубку крикнула уже мать:
- Господи! Как можно быть такой беспомощной, такой несообра...
И гудки. Наверное, кончились монеты.
Эля положила трубку и пошла в свою комнату, по дороге выдернув двадцатипятирублевую бумажку из-под вазы. В нижнем ящике письменного стола она нашла альбом, распухший от фотографий, и почти на каждой была Эля - во всех видах. Улыбающаяся, смеющаяся, серьезная, позирующая, стриженная то так, то эдак, гладко причесанная, с челкой, с хвостом...
Ей пришлось долго перебирать фотографии, пока она наконец не нашла вот эту, старую: капризуха лет двух, толстая, курчавая, похожая на негритенка, сидит, выставив голые пятки и бессмысленно глядя перед собой. С обратной стороны надпись: "Дорогим Оле, Сереже и Эленьке от Кирочки".
Значит, сестра. Эту самую Киру она не видела ни разу. Дядя Коля был военным, они часто переезжали, жили то на севере, то, наоборот, на юге... Сестра. Эля положила альбом на место и задумалась, подперев голову рукой. Теперь с ней будет жить сестра. Хорошо это или плохо?
С одной стороны, можно посплетничать и все такое прочее. Будет ей домашняя подружка. Однако с другой - жила она без домашней подружки и еще сто лет проживет. С нее хватит и Зайца, ее школьной подружки Вали Зайцевой. Опять-таки, с одной стороны, оно, конечно, веселее: иногда читаешь, например, что-нибудь смешное до чертиков или комедию какую по телику показывают, так и хочется подтолкнуть кого-нибудь, хохоча. Но пока дотащишься до телефона, пока растолкуешь Зайцу, в чем дело, - вместо смеха получится одно раздражение. А тут сестра прямо под боком! С другой стороны, однако, а вдруг этой самой Кире окажется смешно именно тогда, когда ей самой смеяться вовсе не захочется? Будет тут надоедать со своим хихиканьем. Непонятно, совсем непонятно.
Однако, поразмыслив еще, Эля пришла к окончательному выводу: иметь дома сестру совсем неплохо. Она представила, как заходит сестра, толстая, курчавая, как отваливается у нее челюсть при виде Эли - стройной, с рыжеватыми локонами и васильковыми глазами. А потом Эля берет ее за руку и ведет в свою комнату. И открывает шкаф. А там платьев, платьев! Туфель, босоножек, шлепанцев!.. Эля дарит ей какое-нибудь платье - впрочем, какой смысл, все равно ведь на нее ничего не налезет! Но сестра и так влюбляется в Элю с первой минуты. Так что ее любовь Элю даже немного утомляет. Она носит за Элей школьную сумку, отшивает приставучих мальчишек... Ну, что еще?.. Еще она... Но Эля так и не успела подумать.
В замке повернулся ключ, и в прихожей зазвучали голоса. Они приехали.
Эля смотрела на девчонку, смуглую, худющую и черноглазую, и девчонкин вид совершенно не вязался с тем портретом, который сложился в ее воображении.
- Здравствуйте, - сказала девчонка.
- Привет, - независимо отозвалась Эля.
- Поцелуйтесь, сестрички, - сказала Ольга Петровна, подталкивая Киру к дочери.
Девочки шагнули друг к другу и неловко ткнулись носами. Ну, раз у Эли появилась сестра, значит, хочешь не хочешь, а придется с этим считаться.
Собственно, первое время ее как будто не было вовсе. Эле она совершенно не докучала. Была тихой, молчаливой, задумчивой, часто ходила с красными глазами, хотя Эля не видела, чтобы она плакала. Все это было понятно, и Эля, конечно же, ее жалела: такое горе!
Придя впервые в класс вместе с Кирой, Эля прямиком направилась к Серикову, за которым она сидела, и попросила:
- Слушай, Серый, поменяй квартиру, а?
- Это как? - не понял Сериков.
- Вон сзади свободное местечко, видишь? Рядом с Волнухиной. А здесь мне сестру посадить надо.
- Ага, побегу, - сказал Сериков, не двигаясь с места.
- Интересно, на кого ж он тогда будет каждый урок оборачиваться? ехидно поинтересовался вездесущий Храповицкий.
- Как на кого? На Волнухину.
Сериков побагровел, а Эля переменила тактику.
- Слушай, Серенький, - медовым голоском проговорила она, - я ведь прошу о личном одолжении, понимаешь? Лич-ном. И если ты меня уважаешь... хоть на чуть, ты ведь мне не откажешь, правда?
- Я тебя уважаю, - пробормотал Сериков.
- Знаешь, Серенький, слова - это фук. Фук, понятно тебе? Человек может доказать что-нибудь только делом. Ага.
- Пусть Заяц к Волнухиной идет, - проговорил Сериков, собирая тетради, впрочем не ожидая ответа на свое абсурдное предложение.
Эля и не ответила.
- Давай занимай, - кивнула она Кире, однако Киры рядом не было.
Эля даже руками всплеснула: пока она уламывала Серикова, эта дурочка примостилась рядом с Волнухиной! Усадив наконец Киру впереди себя, Эля вздохнула спокойно: теперь уж никто не скажет, что она мало заботится о сестре.
И даже замкнутый и понурый Кирин вид, можно сказать, не раздражал Элю, хотя она терпеть не могла нытиков и молчунов. Конечно, Кира разговаривала и отвечала на вопросы, но между ней и остальными явственно ощущалась словно бы преграда. Будто она находилась за стеклом прозрачным, но непроницаемым. Впрочем, родители предупредили Элю, чтобы та не относилась к Кире как-то по-особенному, выделяя или подчеркивая свое сочувствие. Главное, не надо быть назойливой. Нужно просто быть собой.
- Ты ведь добрая девочка, правда? - полуутвердительно спросила у нее мать.
- О чем разговор, муттер! - согласно кивнула Эля.
Разумеется, она будет оставаться собой. По правде, она понятия не имела, как надо вести себя в подобных случаях, что нужно: сочувствовать, вздыхать, гладить по голове?.. Поэтому совет матери быть просто собой пришелся как нельзя кстати. Она и была собой. И появление сестры поначалу почти не изменило ее жизнь. Сестра была скучноватой, это верно, зато малообременительной.
Эля может сказать совершенно точно, когда сестра впервые улыбнулась, - так разителен был контраст замкнутого, печального лица и широчайшей улыбки в тридцать два зуба! Это было, когда пришла Заяц. Заяц, пропустив из-за ангины уроки, завалилась, однако же, в кино, а по дороге домой заглянула к Эле - переписать задание и поделиться восторгом по поводу сногсшибательной комедии.
- Так она, значит, раз-раз-раз, а он подбежал, а его вдруг по голове бу-ум! - кричала Элина подружка, корчась на диване от хохота. - А он глазами, знаешь, шнырь-шнырь, ну, умора! А ее раз - и нет, тут вместо нее выскочили те, и пошла потеха! По башке его хрясть! А он весь в торте стоит, прямо кусками с него валится... этот, ну, торт! А тот одной левой его шварк! А этот, ну, который... ну, этот, он уже на люстре качается!.. Комедия, братцы мои, полный завал!
- Это ты полный завал, Заяц, - еле выговорила Эля, тоже валяясь от смеха.
Зайцева тоже хохотала, щуря свои оттянутые к вискам, действительно заячьи какие-то глаза.
- Ладно, чао-какао - и покедова! - вскочив с дивана, помахала она рукой.
- Я тебе дам "покедова"! А фокус-покус? Без фокуса не отпущу! - И Эля закричала голосом распорядителя циркового манежа: - А сейчас - смертельный номер! Фокус-покус! Дрессированный заяц играет на барабане!
Зайцева вся подобралась, насторожилась и, оттопырив локти, быстро-быстро застучала по невидимому барабану. А ее лицо вдруг превратилось в уморительную наивно-глуповатую заячью мордочку.
- Заяц, шагом... арш! - скомандовала Эля.
Выбрасывая вперед плечо и припадая на одну ногу, все с тем же удивленно-глуповатым видом Зайцева замаршировала по комнате.
- Ать! Ать! - командовала Эля. - Заяц, грызи морковку!
Сморщив нос и вздернув верхнюю губу, крепко ухватив воображаемую морковку, Зайцева принялась ее грызть, настороженно косясь по сторонам.
И вдруг они услышали смех. Смеялась Кира, запрокинув голову и чуть не сползая со стула. Она была в комнате все это время, но Эля о ней и думать забыла, настолько тихо и незаметно она себя вела - прямо мебель какая-то, а не человек. Но теперь Эля могла видеть, что ее сестра - вовсе не мебель, мебель не умеет смеяться так громко и заразительно, сверкая зубами. Зайцева тоже смотрела озадаченно: похоже, ее тоже поразила перемена, происшедшая с Кирой.
- Ну, я пошла... Пока, девочки, - наконец сказала она, хотя до сих пор тоже обращалась к одной лишь Эле, как будто, кроме их двоих, в комнате никого не было.
С этой минуты Кира понемногу стала оттаивать. У нее начал проявляться свой характер, и этот характер не всегда радовал Элю. Например, она оказалась упрямой. И все старалась делать по-своему. Даже в мелочах она не желала уступать. Письменные задания, например, не только трудные, но и сущую чепуху, она готовила только с черновиком. По сути, делала двойную работу.
- Я так привыкла, - ответила она на Элино замечание.
- Глупо!
- Мама с папой требовали.
- Но ведь их уже нет, правда?
Кира смотрела в сторону, вся побелев.
- Пардон, прости то есть, - сказала Эля, решив никогда больше не лезть с советами. За твои советы на тебя же волком смотрят.
А однажды утром она проснулась от холода. Форточка была открыта настежь, Кира в майке и трусах, стоя на коврике, делала зарядку.
1 2 3 4