Евгеньева Лариса (Прус Лариса Евгеньевна)
Лягушка
Лариса ЕВГЕНЬЕВА
(Лариса Евгеньевна Прус)
Лягушка
Лицо у нее было бледное, словно картофельный росток. И глаза какие-то бесцветные. Она ненавидела эти глаза. Она ненавидела это лицо. Она ненавидела этот лагерь, куда ее посылали каждый год.
Посылали, усылали, засылали... Избавлялись. Так, во всяком случае, она думала. С глаз долой, из сердца вон. Что ж, они, по крайней мере, очень и очень в этом раскаются. Когда-нибудь. Возможно, не очень скоро, но она подождет.
Давным-давно, у каких-то первобытных народностей, она читала, был обычай: сажать старикашек на саночки и увозить в какую-нибудь безлюдную местность. Везли, везли, старикашки дорогой сваливались - там и оставались. Конечно, они знали, зачем их везут, - такой обычай. Жуткое дело. А еще у других первобытных туземцев, она читала, так там вообще был обычай съедать своих старух. Дарвин, "Путешествие на корабле "Бигль". Все это с голодухи, конечно. Но Римму она бы не съела даже с голодухи. На саночках - пожалуйста!
Она представила, как везет Римму на саночках, метет пурга, лепит снегом в лицо - ледяным, колючим... Все это она представила очень даже живо, но зато никак не могла вообразить Римму старухой. Она представила Римму в седом косматом парике, а на белом гладком лице - несколько линий черным карандашом, которые должны изображать морщины. Она фыркнула. Да это же Римма в роли старухи Изергиль! В студенческом театре! Лёку оставили у соседей, а сами отправились, расфуфырившись. Впрочем, она не фуфырилась. Она села в последнем ряду, а отец - в первом. Она не знает, что он там видел из своего первого ряда, но то, что она видела из последнего, было ужасно.
Тряся своими лохмами, Римма завывала, вопила и визжала - это была не старуха Изергиль, а вообще какая-то шекспировская ведьма. Или нет - просто дурочка. "Ду-роч-ка", - повторила она мстительно.
Библиотекарша, поскрипывая гравием, молча прошла мимо, поднялась на крыльцо и стала отпирать замок. Дина встала со скамейки, одернула юбку и пошла вслед за библиотекаршей. На прошлой смене в библиотеке сидела Анна Елисеевна, очень милая женщина. Но Дине, честно сказать, поднадоели ее ахи да охи. "Ты не читаешь книги, а глотаешь", - без конца твердила она Дине. И еще: "Разве есть какая-то польза от такого сумасшедшего чтения?!" Как будто эту пользу можно измерить калориями или килограммами! "Во-первых, человек становится умнее, а во-вторых, просто интересно. Во-первых, интересно, - исправила сама себя Дина. - А все остальное постольку-поскольку".
Милая Анна Елисеевна не могла придумать ничего лучшего, как начать спрашивать у Дины о содержании прочитанных книг. Все это, конечно, с самыми лучшими побуждениями, но, оставшись в лагере на вторую смену (точнее, будучи оставлена), Дина с облегчением увидела, что вместо милейшей Анны Елисеевны в библиотеке появилось новое лицо - довольно-таки серая особа неопределенного возраста. Имени ее Дина так и не узнала, улыбаться новая библиотекарша, похоже, вообще не умела, но зато никаких охов и ахов по поводу ее сумасшедшего чтения не было и в помине. Библиотекарша равнодушно кивала в ответ на Динино "здрасьте", равнодушно заполняла формуляр, переглядывала отобранные книги и так же равнодушно встречала Дину через три дня с кипой книг, уже прочитанных.
Запах книг, какая-то особая тишина и прохлада - тоже особая... Прошелестит страница, скрипнет стеллаж, жужжа, забьется о стекло муха... Дина могла бы проводить здесь не часы - дни! Даже эта небогатая лагерная библиотека - четыре стеллажа - казалась ей пещерой чудес. Можно было начать смотреть книги по порядку, с первого стеллажа, методично просматривая одну за другой. Тогда не будет ощущения, что она прозевала что-то интересное. А можно, наоборот, со скучающим видом прохаживаться между стеллажами и вдруг: а ну-ка, ну-ка, что там за яркий такой корешок? Давай выползай на свет божий! Можно было так, а можно - эдак. Все зависело от настроения.
Сегодня, например, Дина настроилась на свободную охоту. Она прошла к третьему стеллажу и, не глядя, вытащила нетолстую книжку, чуть выдававшуюся из плотного ряда. Внезапно дыхание у нее перехватило, а ладони стали мокрыми. Она держала в руках... Нет-нет, может, ей показалось? От жары, что ли, померещилось? Дина чуть ли не носом уткнулась в книжку, осторожно лаская ее пальцами; новехонькая, ни разу, видно, не читанная, без единого пятнышка... Сэлинджер! "Над пропастью во ржи"! Дина въявь держала свою мечту.
В прошлом году она прочла эту книгу впервые. Самое смешное - что ее взяла для себя в библиотеке Римма. Книга была страшно затрепанной, в противных жирных пятнах, полурассыпавшаяся, без начала. Неприятно было даже взять ее в руки. Однако Дина взяла, прочла первую страницу и уже не могла оторваться до самого конца. Она хотела перечитывать ее снова и снова, однако Римма отнесла книгу в свою взрослую библиотеку через несколько дней.
Римма, конечно, не знала, что Дина тоже прочла эту книгу. В детской библиотеке ее выдавали только в читалке, а читалку Дина отчего-то не любила. С книгой она любила оставаться совсем одна.
С тех пор Дина заболела этой книгой. Но она прекрасно знала, что книги ей не иметь. Не маленькая, знает не хуже других, что такое "книжный бум" и сколько стоят хорошие книги у всяких там спекулянтов! Но ведь она держит сейчас эту книгу, ее книгу, в руках. И это вовсе не сон. Вот, пожалуйста, самая настоящая библиотека, самые настоящие стеллажи - и никого нет. "И никого нет", - повторила она чуть ли не вслух и, еще не успев осмыслить, быстрым движением засунула книгу под пояс юбки, прикрыв сверху просторной блузкой.
Дело было сделано. "Вот если бы в библиотеке сидела сейчас Анна Елисеевна, - подумала она с запоздалым раскаянием, - тогда, конечно..." И вдруг снова испуг - не испуг, ужас! - буквально пригвоздил ее к полу. С другой стороны стеллажа, в просвет между двумя полками, на нее смотрело что-то марсианское. Что-то жуткое, невиданное и необъяснимое. Но даже при всей нереальности происходящего она отметила: смотрело с интересом. Но тут завизжала за окном малышня, кашлянула библиотекарша, скрипнула стулом - и наваждение развеялось. Стало ли от этого лучше - вот вопрос!
Марат Павлов из их отряда наблюдал за Диной сквозь свои огромные дымчатые очки. Она могла поклясться, что в библиотеку никто не входил! Что он там, со вчерашнего дня сидел? А в висках стучало: "Он видел! видел! видел!" Пылая лицом, Дина пошла к выходу.
- Я ничего не буду брать, - бросила она библиотекарше.
Та молча и равнодушно глянула и снова склонилась над столом.
Значит, Марат Павлов. Он был не из их школы, но Дина его знала. Из года в год они встречались на городской олимпиаде по литературе, так что вполне успели примелькаться друг другу.
- Слушай, чего ты там слямзила?
Опять он подкрался к ней неслышно, испугав до полусмерти!
- Ты чего? - остановившись, крикнула она визгливым от страха и стыда голосом. - Ты чего за мной шпионишь? Чего вышныриваешь? Как этот... тать! На цыпочках...
- Ну, даешь! - протянул он озадаченно. - Мне ж интересно. Никто за тобой на цыпочках не шпионит, это у меня просто лапти такие. - Он поднял ногу и продемонстрировал кед на толстой резиновой подошве. - Бесшумные! Так что ты там сля... позаимствовала?
- Не твое дело.
- Брось, я ведь тоже как-никак интересуюсь. Стоящее?
Быстро оглянувшись - аллея была пуста, - она вытащила книжку.
- Ничего. Есть вкус, - похвалил Марат. - Слушай, а я что недавно приобрел: "Историю пиратства"! Пошли мы, значит, с папашкой к профессору папашка по делу, а я просто так. Ну, знакомый его, живой такой старикан. Книг у него - жуть. Да он и сам не знает, что у него есть, а чего нет. Точно! Нужна ему эта "История пиратства"! Книги воровать не грех, закончил он убежденно.
- Не знаю...
- Не знаешь! А заимствуешь! Первый раз, что ли?
Она молча кивнула.
- А я, слушай, и Буссенара, и второй том Майн Рида, и "Тайну индийских гробниц"...
- Я чуть не умерла от страха. Еще когда увидела: кто-то смотрит, словно марсианин!
- А, очки. Это папашкины. Дал поносить на пленэре. Слушай, у меня ведь двойник этой книжки. Ну, два экземпляра. Один мой, другой для обмена. Если бы я знал, я тебе запросто мог подарить.
- Подари! А эту я тихонько на место положу!
- Ну... Я человеку обещал. Один человек, понимаешь? Я ему то, он мне это. Обещал уже.
После ужина, когда привезли кино, Дина подсела к Марату и сказала:
- Ты знаешь, я все думаю над этим... Вот у тебя, например, много книг, да? А кто-то приходит и потихоньку берет себе книжку, тайком...
- Лямзит, что ли?
- Ага. Тогда ты тоже будешь считать, что книги воровать не грех? Если не ты, а у тебя?
- Слушай, ну ты и зануда! Хуже моего Тарасика.
- Это кто?
- Брат. Три года. Целый день с утра до ночи: "почему?", "почему?", "почему?". Мне надоело, я как рявкну ему: "Потому!" А он: "Почему потому?"
- А моя Лёка, ей три с половиной, тоже страшно смешная. Она не выговаривает "эр" и хитрющая такая! Ей говорят: "Скажи "Мурчик" (это кот наш, Мурчик), а она: "Можно, я скажу просто "кот"?"
Марат засмеялся, сзади зашикали.
- Лёка - это сестра?
- Ну да.
- Они в этом возрасте ужасно смешные, - сказал он солидно.
Дина почти не смотрела фильм и все время припоминала, что же такое смешное говорила Лёка? Несколько раз она принималась шептать на ухо Марату:
- Знаешь, по телевизору она как-то смотрела фильм о бактериях, а потом увидела гусеницу да как закричит: "Смотрите, вон лезет такая хорошенькая бактерия!" И еще, я вспомнила, она ужасно не любит ходить, все время просится на руки. Я говорю: "Надо ногами ходить. Для чего тебе ноги?" А она: "Для ботинок!" А один раз погладила нашего Мурчика и говорит: "Какие у него натуральные кожаные уши!" Это она слышала, как Римма рассказывала про свое натуральное кожаное пальто.
Всякий раз Марат с готовностью наклонялся, внимательно слушал, а затем смеялся. Когда они возвращались после фильма, он еще рассказал о своем Тарасике:
- Молодчага такой парень, любит порубать. Съел две тарелки манной каши, гладит себя по пузу. Мама спрашивает: "Тарасик, что надо сказать?" А парниша: "Еще!" Лично я считаю, с младшим братом мне повезло.
- Я тоже, - сказала она.
После этого, конечно, она не спала всю ночь, немного поспала лишь под утро, перед самым подъемом. Чем она занималась? А самоедством. Дело в том, что она не любила врать. Органически не переносила вранья. А тут вдруг: "Я тоже". Она не то что не считала, что ей повезло, - она их не-на-ви-де-ла. И Лёку, и Римму. Хотя прекрасно понимала, что Лёка тут ни при чем. Если быть точной, то она и Римму не так уж чтобы ненавидела - она просто старалась жить так, как будто их нет. Так, будто продолжается то время после смерти мамы, когда они с отцом жили вдвоем. Не говоря ни слова, залезала к нему в карман, брала деньги, покупала цветы; в вазе у маминого портрета всегда были живые цветы. Осенью - рябина, кленовые листья, зимой - ветка ели или сосны. Отец никогда не требовал отчета - он знал, что Дина не оставит себе без спроса ни копейки. Иногда, по настроению, открывала "мамин" шкаф, примеряла, прикидывая, кое-что укорачивала... Ведь отец сказал ей: "Теперь это твое". А с мамой они уже сравнялись по росту.
У Риммы хватило ума не приближаться к этому шкафу, иначе бы она ей показала!
Впрочем, Римма была полная и абсолютная мещанка. Вкуса у нее не было ни малейшего, а обожала она всякие блестки, бантики-шмантики и тому подобное.
Дина пыталась жить, словно их нет, но они-то были! И каждое движение, каждое слово, каждый жест - словно ножом по стеклу!! Вот Римма, нечесаная, в ветхом каком-то халатишке, катает Лёку в коляске. Да где там катает трясет коляску на одном месте, вытряхивая ребенку мозги! Это чтобы не отходить от старух, с утра до ночи дежурящих на скамейке возле песочницы. Больше всего Римма любит сплетничать со старухами. И через каждые два слова - "мой". Отца она называет "мой". "Мой пришел... мой сказал... Мой! Мой".
Это же с ума можно сойти. Отец - доктор наук, замдиректора научно-исследовательского института, и Римма - недоучившаяся студентка! Дважды ее отчисляли, дважды восстанавливали, а уж что творится у них дома перед сессиями! Днем и ночью Римма пишет шпаргалки, отец что-то пытается вдолбить в ее глупую башку. Римма рыдает: "Я все равно ничего не запоминаю!" - и отец, махнув рукой, садится рядом с ней и тоже начинает писать шпаргалки. А утром - пятак под пятку; кряхтя, влезает в какое-то школьное еще платье, которое приносит на экзаменах удачу, Мурчик с ночи закрыт в ванной, чтобы, не дай бог, не перешел дорогу, хотя как в квартире определить, перешел кот дорогу или не перешел?
Однажды перед самым уходом на "счастливом" платье во всю спину разошлась молния - ну так Римма в жару мучилась в кофте, только чтобы остаться в этом платье.
"И все-таки, - думала Дина, - почему я сказала "Я тоже?!"
Утром на зарядке Дина лихорадочно вспоминала Лёкины перлы, чтобы рассказать Марату, а он вдруг спросил:
- В теннис после завтрака сыграем?
Они играли после завтрака в теннис, у нее получалось так себе, и Марат принялся ее учить. Ребята, которые ждали своей очереди, стали шуметь, но Марат сказал: "Ша, граждане" - и они затихли. В теннис Марат играл лучше всех, нос, однако, не задирал, не отказываясь играть даже с самыми "калеками", что впервые взяли в руки ракетку, причем старался им подыграть - пусть и у них появится какая-то иллюзия игры.
Дина моталась по площадке, словно загнанный заяц. Сердце колотилось в совершенно неположенных местах, сразу в нескольких - в горле, в желудке, в спине, даже в ушах. Легкие распирало от горячего воздуха и пыли, и все время хотелось чихать. Глаза щипало от той же пыли, пота и солнца, в них все время лезли растрепанные, влажные волосы. "Как корова", - подумала Дина, с жутким топотом мотаясь по площадке и видя, как легко бегает Марат. Надо было, конечно, швырнуть ракетку и уйти, но своей воли у Дины сейчас не было. Словно она приклеилась к ракетке, и эта ракетка тащила ее за собой, швыряла из одного конца площадки в другой.
- Хватит на сегодня, - сжалился наконец Марат.
1 2 3 4 5