И топор какой удобный легкий и острый, топорище изогнуто, как лук, и гладкое, будто лакированное.
- А зачем же ты землю тешешь? - спрашивает дядя. - Ее сколько ни руби, не изрубишь, а топор затупишь. Ты вон уткни в колоду и действуй.
Топор, и правда, ударяя по лесине, все время чиркает по земле. Костя подкладывает под комель лесины чурбак. Однако теперь тонкий конец при каждом ударе подпрыгивает, лесина съезжает с чурбака, и ее то и дело приходится поправлять.
- А ты вот так, - говорит дядя и ставит лесину к перекладине стоймя, а под комель подкладывает чурбак. - Так-то оно сподручнее.
Конечно, сподручнее. Костя одной рукой придерживает веху, а другой тешет. Однако топор совсем не такой удобный, как казалось сначала. Он то скользит и, сняв тоненькую стружку, тяпает по чурбаку, то так увязает в лесине, что с трудом вытащишь. Да он и не такой уж легкий, а с каждым ударом становится все тяжелее и тяжелее. От этой тяжести у Кости начинает ломить локоть, но он все-таки обтесывает и заостряет комель. Острие получается кургузое, тупое и изгрызенное, словно его не топором тесали, а оббивали молотком.
- Ничего, научишься, - говорит дядя.
Он берет у Кости топор и несколькими ударами снимает длинную, толстую щепу. Острие сразу становится длинным, тонким и гладким.
- Здорово! - признается Костя.
- Это что! Я с топором не очень умею. Вот дед мой, твой прадедушка, вот это был артист! Он столько хат поставил, что и счет потерял. Топором такие узоры разделывал - впору вышивальщице! А в случае чего - топором и побриться мог...
Дядя рассказывает, как дед на спор при помощи одного топора построил комод, а Костя поглаживает ноющий локоть и думает.
- А все-таки это пережиток, - говорит он наконец.
- Что?
- Топор. Отсталая техника. При коммунизме он разве будет? При коммунизме надо же, чтобы не было противоположности между умственным и физическим? А тут что? Один физический.
- Не знаю, как будет при коммунизме. Кому как, а мне этот пережиток нравится. Полезная вещь! Конечно, ежели он в настоящих руках... При физическом труде голова-то - вещь тоже не вредная. Да. Как и во всяком.
Костя усматривает в этом намек на свое неуменье и умолкает, но остается при том же мнении.
Наконец приближается вечер. Нюра и Костя несут в лодку фонари, Ефим Кондратьевич берет весла, и они отчаливают.
- Давай так, - командует Нюра, - сначала я гребу, а ты смотришь! Потом мы вместе. Да? Ты и научишься. Ничего особенного. Вот смотри!
Прижав кончиком языка верхнюю губу, она берется за вальки и, далеко откидываясь назад, начинает грести. На висках и крыльях носа у Нюры скоро появляются капельки пота, но она не перестает тараторить:
- Вот видишь: очень просто. Я нагибаюсь. Да? И заношу весла. Потом опускаю весла и гребу. Правда, просто?
- Ладно, давай теперь я, - говорит Костя. - Нет, я сам, ты садись на мое место.
На лодке Косте кататься приходилось, но греб он только один раз и совсем недолго - первый опыт был не очень удачным: он забрызгал новое мамино платье, и у него отобрали весла. Но теперь, видя, как плавно взлетают весла в руках Нюры, как ходко идет лодка, он решает, что это действительно пустяковое дело.
Он берет весла, усаживается поудобнее, расставляет ноги. Р-раз! Весла по самые вальки уходят в воду, и Костя с трудом вытаскивает их. Не надо так глубоко. Два! Весла срывают макушки мелких волн и с размаху стукают по бортам лодки. Ага, понятно - не надо торопиться. Он далеко заносит весла, осторожно опускает их, но одно весло почему-то поворачивается и острым пером легко режет воду, а не гребет, а другое опускается глубоко, буравит воду, и лодка рыскает в сторону.
Костя краснеет от стыда и натуги и исподлобья взглядывает на Нюру и дядю. Ефим Кондратьевич невозмутимо дымит своей трубкой и даже не морщится, когда Костя с головы до ног обдает его брызгами, а Нюра напряженно следит за веслами, и на ее подвижном лице отражается каждое Костино усилие, словно гребет не Костя, а она сама. Очень ему нужно ее сочувствие! Он старается еще больше, но чем больше старается, тем выходит хуже. Легкие поначалу весла тяжелеют, словно наливаются свинцом, и то и дело норовят или повернуться в воде, или выскользнуть из рук. Вода становится густой, вязкой, словно вцепляется в весла, а лодка, которая казалась ему маленькой и легкой, представляется теперь огромной, тяжеленной баржей. Ее не веслами, а прямо машиной надо двигать... А тут еще над самой головой с насмешливым визгом проносятся стрижи...
- Стоп! - командует Ефим Кондратьевич. - Здесь одному не справиться: начинается быстряк. Садитесь вдвоем.
Костя потихоньку переводит дыхание - он уже совсем замучился. Нюра садится рядом, они двумя руками берутся каждый за свой валёк.
- Ну, по команде: раз - весла опускать, два - сушить, значит поднимать из воды. Готовы? Р-раз - два! Раз - два!
Конечно, вдвоем легче. Правда, и сейчас весло не очень слушается Костю - оно то глубоко зарывается в воду, то скользит по поверхности, и лодка виляет то вправо, то влево, но Ефим Кондратьевич время от времени подгребает кормовым веслом, и она ходко идет вперед. Теперь Костя понимает, что течение вовсе не стало быстрее, просто Ефим Кондратьевич видел, что Косте стало уже невмоготу, и сказал про течение, чтобы ему не было совсем стыдно.
Понемногу он приноравливается опускать весло на нужную глубину - так и легче грести и лодка идет быстрее, - но, как только Костя входит во вкус настоящей гребли, Ефим Кондратьевич поднимает руку:
- Довольно, ребята! Надо поворачивать к заборе, а там вы не управитесь, да и устали, поди.
Он садится на весла, Нюра берет кормовое, а Костя ложится на носу и смотрит в воду. Вот здесь, действительно, течение! Ефим Кондратьевич гребет сильно, вода сердито гулькает у бортов, лодка рывками устремляется вперед и тут же, будто наткнувшись на мягкую, но непреодолимую стену, замедляет движение; еще немного - и ее понесет назад.
Однако красный бакен над Чертовым зубом постепенно приближается. Он наклонился навстречу течению и все время покачивается, словно кланяясь. Кажется, что какая-то сила пытается утащить его вниз, под воду, а он упирается, не дается.
Вот он уже совсем близко. Костя пытается рассмотреть под водой камень, но в темной глубине мелькает какая-то неясная тень и больше ничего не видно.
Ефим Кондратьевич подгребает к бакену, зажигает фонарь и ставит его на макушку бакена. Лодку сразу же относит далеко вниз. В светлых сумерках красный огонек бакена светит вяло и тускло.
Они поднимаются теперь уже под самым берегом, еще выше зажигают несколько красных бакенов, потом переваливают на другую сторону, чтобы, идя вниз, зажечь белые.
- Ну, теперь уже - мы. Да, тато? Теперь уже мы сможем. Правда, Костя?
Нюра решительно берется за весло, и Ефим Кондратьевич уступает. Вниз грести намного легче. Можно даже и не грести совсем, лодка сама идет по течению, только направляй, куда надо. Однако они усердно гребут, и у Кости получается все лучше и лучше. Время от времени он поглядывает на дядю видит ли тот, как здорово у него выходит? Ефим Кондратьевич понимает Костины взгляды и одобрительно кивает.
На обратном пути против течения выгребает сам Ефим Кондратьевич, а усталые ребята отдыхают.
Бакена над Чертовым зубом уже не видно, только над водой покачивается красный огонь, и кажется, что он висит и покачивается прямо в воздухе. Давно притаились где-то редкие чайки, скрылась на ночь шумливая ватага стрижей. Тихо на воде и над водой. Улеглась мелкая рябь, река снова замерла и остекленела. Только звенят капли, падающие с весел, да изредка всплеснет рыба, и на том месте медленно расходятся плавные круги.
Костя рад, что притихла даже неугомонная Нюра. Широко открытыми глазами она смотрит на засыпающую реку, на речные огни и о чем-то думает. У Кости гудят натруженные руки, и он тоже думает. О чем? Обо всем сразу. О том, где теперь мама, - она уже, наверно, в Каховке; о том, как, должно быть, набедокурила Лелька и теперь слушает выговор соседки Марьи Афанасьевны и смотрит на нее совершенно невинными глазами; сколько наловил рыбы Федор, и оправдались ли его надежды на новую блесну, которую он сделал из консервной банки; какой может быть счет у киевского "Динамо" и "Шахтера" - они сегодня играли на стадионе. Макаров - вратарь что надо! В нем Костя уверен, а вот нападающие...
И до чего же здесь тихо! В Киеве так никогда не бывает. И, хотя все это очень интересно, - жить здесь он бы не согласился. Сегодня - то же, что вчера, и завтра - то же, что сегодня. Бакены эти самые. Объехал - зажег, объехал - погасил. И вообще, подумаешь - бакен! То ли дело маяки! Там как ударит шторм, так будь здоров!..
- Ой, Костя! Тато, посмотри, что у него на руках!
На ладонях у Кости вздулись белые волдыри. Два из них давно раздавлены, и там - грязно-красные ранки. Только теперь он чувствует, как горят руки и саднят эти ранки.
- Ничего, до свадьбы далеко, заживет! - говорит Ефим Кондратьевич.
Лодка врезается в песок. Нюра выскакивает первая, а Костя и Ефим Кондратьевич вытаскивают лодку, забирают весла и запасные фонари. Почти совсем уже темно, но звезды на небе еле видны.
- К ненастью, что ли? - поднимает голову Ефим Кондратьевич.
Дужки фонарей режут Косте натруженные руки, и он нетерпеливо переступает с ноги на ногу, дожидаясь, пока дядя заберет у него фонарь. Красный огонь над Чертовым зубом смотрит на Костю и насмешливо подмигивает...
На следующий день никакого ненастья нет, солнце жжет так, что даже небо блекнет от жары. Нюра и Костя поминутно бегают к реке, но, стоит им оказаться на суше, тело мгновенно высыхает, и их снова тянет в воду.
- Эй, лягушата, хватит бултыхаться! - кричит им Ефим Кондратьевич. Совсем уже посинели!
- Ой, что-то вправду холодно стало! - стуча зубами, говорит Нюра. Она срывает листок подорожника и лепит себе на нос. - Чтобы не облез, поясняет она. - А то так и будешь ходить с облупленным носом. У нас одна девочка в классе - так она повязывается, как старушка, и лицо сметаной мажет, чтобы не загореть. Она раз в саду заснула - да? - пришел котенок и всю сметану слизал. Правда, смешно? Ребята над ней смеются и говорят, что в следующий раз придет свинья и съест ее, как бутерброд... А у вас в классе хорошие девочки?
- У нас нет девочек.
- Как так? А куда же они девались?
- Они отдельно, в других школах. Школы для мальчиков и школы для девочек. Понимаешь?
Но Нюра не понимает. Разве плохо, если мальчики и девочки вместе? Это для того, чтобы не дрались? Но вот они же не дерутся, хотя у них и есть Сенька Гузь, его давно следует вздуть, и она его вздует-таки при случае... А вообще вместе же лучше, интереснее! Ого, она мальчишкам ни в чем не уступает! У них в классе только один Миша Цыганенок учится так же, как она. Почему же плохо, если вместе!
Костя ничего объяснить не может, он и сам не знает, зачем так сделано.
- Побежали к Гремячему яру? - предлагает Нюра.
- Побежали. А почему он - Гремячий? - спрашивает Костя уже на бегу.
- Не знаю. Может, потому, что шумит очень, когда вода. Весной или когда дождь, он, знаешь, как скаженный! Ни пройти, ни проехать - так и бурлит, так и бурлит!..
- Ну, ты ж и длинноногая! Никак тебя не догонишь...
- Ого! - счастливо улыбается Нюра. - Я знаешь как бегаю? Меня никто не догонит. Вот когда у нас соревнования - да? - я всегда первое место занимаю! Даже из седьмого меня обогнать не могут... Семен Семеныч, наш физкульт, говорит, что у меня прямо талантливые ноги. А мне смешно - какой же может быть у ног талант? Талант у человека бывает. Да? А у тебя есть талант?.. Вот и я не знаю. У меня, кажется, нету...
ЗНАКОМЬТЕСЬ, ПОЖАЛУЙСТА!
Гремячий яр никак не оправдывает своего названия. Глубокий овраг с крутыми глинистыми откосами глух и истомлен зноем. На дне змеятся трещины, по откосам только сверху растет редкая трава, а ниже ступеньками падают обрывистые подмывы.
- Во, смотри! - кричит Нюра, сбегая на дно оврага и поднимая вверх руки. - Тут, когда вода бежит, так мне с ручками!
- Это вы тогда как на острове. Ни вы никуда, ни к вам никто.
- Ага! Нет, можно на Лодке, по Днепру, только очень далеко. Или там, выше километров восемь, через яр мост есть, где грейдерная дорога... Полезли? Вот ты сейчас увидишь, - говорит она, карабкаясь на высокий обрыв яра.
Пыхтя и задыхаясь, Костя лезет следом. Он взбирается наверх и замирает.
По косогору сбегают в долину буйные вишняки, лишь кое-где среди них белеют стены хат да высятся темные свечи пирамидальных тополей. Далеко внизу приткнулся к берегу игрушечный домик бакенщика. Желтыми косами, густой тальниковой гривой врезался остров в реку. Над Старицей наклонились, задумались плакучие ивы, бессильно свесили свои косы до земли, а по ней бегут и бегут до самого горизонта зеленые волны хлебов и тают в побледневшем от зноя небе. Струится, дрожит нагретый воздух, и кажется - не кузнечики и сверчки, а самый воздух звенит и поет.
- Ну? Что ж ты молчишь? - нетерпеливо дергает Нюра Костю за руку и заглядывает ему в лицо. - Хорошо, да? Тебе не хочется говорить? Мне тоже... Я как приду сюда, так смотрела бы и смотрела и ничего не говорила...
Но долго молчать она не может и показывает, объясняет Косте все, что видится с крутого обрыва. Делает это Нюра с таким видом, словно всю красоту вокруг создала она сама и теперь с полным правом гордится своей работой.
Из недальней лощинки доносится протяжный свист. Нюра оборачивается и прислушивается.
- Это меня зовут. Ребята. Миша Цыганенок. Он еще и не так может - с переливами!
Она засовывает в рот пальцы и пронзительно свистит.
- А ты умеешь? А ну?.. Ничего! - со знанием дела одобрительно говорит она. - Свистишь доходчиво. Я знаю, девочкам свистеть нехорошо. А если нужно? Для пользы дела? Надо уметь, правда? По-моему, надо все уметь! Да?
Из лощинки появляются и быстро приближаются два подростка, но, увидев рядом с Нюрой незнакомого паренька, замедляют шаги.
- Ну, чего же вы? - кричит им Нюра. - Идите сюда! Вот, знакомьтесь, пожалуйста! - чинно сложив руки, говорит она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14