https://wodolei.ru/catalog/rakoviny/nakladnye/na-stoleshnicu/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


– На ужин сделаем, – пообещала я. – А пока иди молочка с хлебушком попей.
Тяпкин загрохал кастрюлькой на кухне, а я продолжала работать.
– Мамочка! – позвала меня из сада Варвара Георгиевна: она меня всегда так называла, наверное, в назидание Тяпкину, который звал меня то «мамка», то «мать», то «мамаха» и лишь изредка «мамуля». – Мы с Иосифом Антонычем гулять ходили и недалеко от нашей калитки чью-то пижамку нашли. Это не Любочкина там в кустах заблудилась?
Я вышла на крыльцо, увидела в руках Варвары Георгиевны очень мне знакомую пижаму, всю перемазанную в песке и глине, растерянно взяла, произнесла «спасибо» и посмотрела на дочь. Тяпкин сидел на крылечке, держал в одной руке большой ломоть хлеба, в другой кружку с молоком, его стриженая голова была упрямо опущена.
– Как она там оказалась, Люба? – спросила я голосом, не сулившим ни мне, ни дочери ничего хорошего. Честно говоря, я не очень-то люблю ссориться с Тяпкиным, и если мне случается его отшлепать в сердцах, я огорчаюсь после гораздо больше, чем дочь. Все-таки Тяпкин – хороший ребенок, хотя и шкодник и упрямый.
– Как она туда попала, я спрашиваю? – повторила я.
– Её кто-нибудь украл, – тихо сказал Тяпкин, не поднимая головы.
– Вот как? Очень интересно. Иди-ка в комнату, ложись в постель, и пока ты мне всё не расскажешь, я с тобой разговаривать не буду и гулять ты не пойдешь. Лёшу я к тебе тоже не пущу.
– Мне его и не надо, – проворчал Тяпкин и, упрямо уткнув подбородок в ключицы, пошел в комнату, бросив по пути Варваре Георгиевне: – Нечего вам находить чужие пижамы, раз никто не просит!
Я отвесила Тяпкину подзатыльник, но ребенок мой даже не хлюпнул.
– Ишь, героиня! – сердито сказала я, взяла бидон и пошла за молоком к соседям. В общем-то, я тоже была сердита на Варвару Георгиевну: нечего находить чужие пижамы, раз не просят.
Дулись мы друг на друга часа полтора. Я сидела, работала, Тяпкин лежал голый на постели и сопел обиженно. Потом наконец он поднялся, подошел к столу и встал – подбородок прижат к груди, руки сложены сзади, голый пузик выпячен вперед. И молчит. Я делала вид, что не замечаю Тяпкина, увлечена работой.
– Мам? – вымолвил наконец Тяпкин басом.
– Да? – не сразу отозвалась я.
– Я больше не буду.
– Чего не будешь?
– Пижамку в кусты кидать.
– А зачем ты её туда кинула?
– Она грязная была.
– Почему это она оказалась грязная?
– Я к Лёше ходила, он в горе живет. Где песочная горка такая, знаешь?… А дырка очень узкая.
Так, слово за слово, мы восстановили картину преступления, и я Тяпкина простила. Правда, все эти басни про старичков, кроватки из песка и посуду из ракушек всерьез не приняла. Просто ходил мой ребенок повозиться в песке – он очень любит песочные домики строить, – а остальное выдумал. Надо натаскать будет песочку в сад, пусть возится, а то скучно одной. Про Лёшу я как-то не вспоминала: может, его и не было вовсе. Мы помирились и стали печь блины. Тут пришел Лёша.
Тяпкин первый услышал топот крохотных ножек на ступеньках крыльца, вышел посмотреть и сообщил мне:
– Мам, Лёшка приперся. Давай ему есть.
– Подождет, – сказала я недовольно. – Сейчас кончу блины печь, будем все ужинать. И вообще не морочь мне голову своим Лёшей, старичками и прочей мурой. Мне работать надо.
Тяпкин ушел на крыльцо, потом вернулся.
– Мам, дай молочка.
– Возьми в кастрюле.
– Мне надо все.
– Зачем? Ты лопнешь. И Лёша твой лопнет.
– Я не ему.
– А кому?
Тяпкин долго молчал, памятуя, что про старичков и «прочую муру» я ему говорить запретила.
– Там ежики… – сказал он наконец неуверенно.
– Где это? Какие ежики?
– Возле калитки. Папа, мама и пять ежичков маленьких. Они кушать хотят.
Хоть я и не больно поверила, тем не менее пошла за миской перелить молоко, чтобы ежикам удобнее было пить. Я сама люблю всякое живое и Тяпкину не мешаю любить. Тяпкин, пока я ходила, насовал в карманы байковой куртки сахару, взял три блина и сунул за пазуху. Стойко терпел, потому что блины жгли ему тело.
– Давай я отнесу мисочку, а то ты разольешь.
– Я сама. Они от тебя убегут.
Взял мисочку и тихонько пошел вниз по тропке к оврагу. Лёша запрыгал следом.
Пораздумав, я тоже пошла за ними: вдруг мой сердобольный ребенок бродягу какого-нибудь подкармливает или собаку бешеную. За себя я никогда не боялась. А вот с Тяпкиным мне разные ужасы мерещатся.
Тяпкин вошел в еловый лесок, росший по низу участка, спросил Лёшу:
– Где твои старички?
– Вон сидят, – сказал Лёша. – А мне ты дашь? Я тоже очень кушать хочу.
– А тебе не дам вот. Ты жадный… Мне вот дедушка говорил: «Когда вырастешь, я буду совсем старенький, больной, и ты мне куска хлеба не дашь». А я ему дам. Я ему и хлеба, и молочка, и мяса дам. И ещё конфет…
Я разозлилась, что отец болтает ребенку всякие глупости, и тут вдруг увидела, что навстречу Тяпкину гуськом идут семь маленьких старичков.

Впереди совсем старенький, без шапки, седой, как лишайник, а следом шестеро в остроконечных разноцветных колпачках. У каждого старичка в руках была беленькая красивая мисочка из перламутровой раковины.
– Вот! – торопливо заговорил мой ребенок. – Я вам молочка принес. И сахару. И ещё блины. Ешьте давайте! Я вам всегда носить буду. Много!
Старички наперегонки рванулись к миске, только самый старенький, без шапки, стоял в стороне, сложив на животе руки, и грустно смотрел, как убывает молоко. Точно через дырку утекало. Блины, сахар – всё исчезло в момент, старому дедушке не досталось ни кусочка. Лёше тоже не досталось.
Тогда Тяпкин сел на землю, развез губы сковородником и заревел.
– Не реви! – сказала я. – Лёшу мы дома покормим, а старенькому дедушке я сейчас отдельно кружку молока принесу и блин. Нашла из-за чего реветь!
Я принесла старому молока и блин. Он вежливо поклонился мне, быстро, так же как его внук, заглотнул блин, полизал сахар: зубов у него, как мне показалось, не было. Потом склонился над чашкой с молоком и стал тянуть его, с наслаждением закрыв глаза.
Остальные старички сидели рядышком на сухой хвое и смотрели. Потом они всё так же гуськом пошли за калитку, а Лёша отправился с нами.
– Приходите и завтра, – пригласила я старичков. – Милости просим.
Они вежливо поклонились мне, только один, самый толстогубый, вдруг смешно чмокнул губами, а второй, хихикнув, сказал:
– Только вы ни на что не рассчитывайте! Хи-хи!
– На что не рассчитывайте? – Я удивленно пожала плечами.
Но старички уже подтолкнули в затылок этого деда Хи-хи и отправились домой. Они были очень старые и шли медленно.
Мы вернулись домой, поужинали тем, что осталось, потом все вместе прогулялись до соседского дома. Я забежала туда сказать, что с завтрашнего дня будем брать молока на два литра больше.
6
Наконец-то приехал мой отец, Любашкин дедушка, теперь можно съездить в город за продуктами. Раньше мы с Тяпкиным обходились тем, что было, но такую ораву прокормить местными ресурсами мне, конечно, не под силу. Старички, несмотря на преклонный возраст, ели много и отнюдь не придерживались молочно-растительной диеты. Они ели все, что я им давала, исключая вещи несущественные – чай, кисель и компот. Мясные и рыбные консервы им нравились наравне с молоком, а брынза, пожалуй, больше всего.
Короче говоря, я попросила деда остаться на сутки с Тяпкиным, осторожно сказав, что человек завел себе подопечных ежиков и скармливает им вечером кастрюлю молока, – мешать ему в этом не следует.
– Ты не ходи с ней, – попросила я. – Спугнешь зверят, реву будет на весь лес.
Я опасалась, что дед поругается со старичками. Он был у нас характерный, неуживчивый и почему-то терпеть не мог своих ровесников. Дружбу он заводил с молодыми. Тем не менее я побаивалась, как он примет Лёшу. Но тут всё обошлось довольно просто.
– Это ещё что за чучело? – спросил дед, увидев Лёшу.
– Я не чучело, а Лёша, – сказал Лёша обиженно.
– Откуда ты взялся? – Деду, судя по всему, понравилось, что «чучело» разговаривает.
– Я в лесу живу, – объяснил Лёша и показал рукой в сторону песчаной горы. – А ты и спишь в очках?
– Нет, я их снимаю и кладу на стол.
– А они тебе зачем?
– Книжки читать.
– А Любка говорит, чтобы лучше сны видеть!.. – Лёша посмеялся, тараща глаза, потом попросил меня: – Мама, купите мне очки в городе, я тоже хочу книжки читать.
– Очки тебе ни к чему, – сказал дед. – Ты же видишь буквы?
Он открыл какую-то детскую книжку и показал Лёше.
– Вот буква «А», видишь?
– Вижу «А»! – обрадовался Лёша. – И вот вижу «А», и вот я вижу «А».
– Я тоже вижу «А»! – ревниво сказал Тяпкин. – И ещё я «М» знаю. «М» и «А»: «Ма-ма»! Вот.
Я пошла на станцию спокойная. Теперь деду хватит на сутки развлечения – обучать лешонка и Тяпкина грамоте. Дед выучил меня читать в четыре года, сестренка читала уже в три с половиной, ну, а Тяпкин может складывать слоги в, свои три года и два месяца. И это не потому, что очень уж способный – Тяпкин, пожалуй, самый ленивый из нас, – просто деду сейчас делать нечего.
– Дедуш, – сказал Тяпкин, – давай поразговариваем.
Тяпкин сел на крыльце, положив ладошки на колени, и посмотрел на деда снизу. Лёша сел рядом с Тяпкиным, вытянув ноги, и оперся руками позади себя. Так сидеть ему было удобней, чем когда он ноги свешивал. Лёша тоже посмотрел на деда снизу. Дед, в общем, чем-то походил на его старичков: нос большой, зубов нет, шея морщинистая, голова лысая, немножко белых волос у висков и на затылке, на носу очки.
«Ничего, – подумал Лёша. – Неплохой дедушка у Любки. Хороший парень».
– Сейчас чай вскипячу, потом посмотрим, – сказал дед, разжег керосинку и поставил на неё чайник. У него круглые сутки на керосинке кипел чайник, беда просто, сколько он керосину тратил, а ходить за ним было далеко.
– Будем чай пить? – дипломатично спросил Лёша.
– А ты чай любишь? – обрадовался дед, решив, что нашел себе сочашника. – Крепкий чай, брат, я тебе скажу, – незаменимое дело.
Лёша гмыкнул что-то неопределенное, но Тяпкин жестоко сказал:
– Никакой он не чай любит! Он и кисель тоже не любит и компот. Он твердое любит – конфеты!
– Я люблю и мягкие конфеты, – скромно возразил Лёша. – Такие шоколадные…
– Ну, хорошо. – Дед, как ребенок, которому дали новую игрушку, снова взял книжку и сел на крыльце рядом с Лёшей. – Чай закипит скоро, а пока посмотри сюда: это какая буква?

– «А», – без особого труда узнал Лёша. – И вот «А», а вот «О», а вот эта, как домик…
– Не домик, а «Д», – ревниво сказал Тяпкин и подвинулся так, чтобы Лёше не было видно книжку на коленях у деда.
– Дедуш, я тоже хочу смотреть.
– Подожди, – отмахнулся дед и, потеснив Тяпкина, вывернул книжку так, чтобы видел её только Лёша. – А где ещё «Д»? А вот рядом «О», а вот «М». Что вместе вышло?
– Дом! – торопливо выдохнул Тяпкин, ожидая, что дед его похвалит, но дед сердито сказал:
– Не мешай, Люба! Я же не тебя спрашиваю! Я знаю, что ты знаешь.
– А я не знаю, – проворчал Тяпкин. – Я всё давно позабыла про твои книжки. Ну и пожалуйста, я уйду.
Тяпкин сполз со ступенек, медленно хлопаясь задом на каждую, ожидая, что дед его поругает, чтобы он не рвал и не пачкал штанишки, но дед занялся своим Лёшенькой и на Тяпкина внимания не обращал.
Тогда Тяпкин пошел по дорожке вниз до калитки, потом постоял у калитки. Никто его не позвал. Тогда он побрел тропкой вдоль ручья по оврагу, увидел беленького козленочка и встал на четвереньки, чтобы его понюхать. У козленочка уже выросли маленькие рожки, ноги тоже стали подлиннее, вообще он был уже вовсе не такой мягонький и шерстяной, как прежде, когда его нюхал Лёша. Тяпкин всё же потянулся к козленку носом, тот тоже потянулся, потом вдруг встал на дыбки и нагнул голову.
«Ка-ак боднет! – подумал угрюмо Тяпкин и отполз в сторону, куда у козленка веревки уже не хватало. – А Лёшка там сидит, конфеты ест!» – подумал он дальше, поднялся и пошел домой.
И точно. Чай уже закипел, дедушка заварил маленький чайничек, налил себе в стакан черного чаю, сидел и пил, изредка приговаривая: «А-ах, а-ах!..» Лёшка сидел и грыз сразу две конфеты: одну – соевый батончик, вторую – мятную.
– Ну, где ты ходишь? – добродушно спросил дед и опять сказал: – А-ах! Давай я тебе чаю налью.
– Не хочу я твоего чаю! – сказал сердито Тяпкин и посмотрел с завистью на Лёшу.
– Ну тогда возьми себе конфетку на столе, – согласился дед и снова налил себе полный стакан чаю.
– Ты постуди, – посоветовал Лёша, – постуди, и он остынет.
– Зачем? – удивился дед. – Я люблю горячий чай.
– А тебе больно, когда ты пьешь?
– Нет. С чего ты взял?
– А ты плачешь.
– Это он не плачет, – объяснил Тяпкин. – Это ему вкусно…
– А я твоего козленка нюхал, – сказал он погодя. – Противный такой, бодаться хотел…
– Вырос уже, – равнодушно сказал Лёша. – Большие, они всегда бодаются. Дедуш, давай читать, – заторопил он деда.
Дед, отставив в сторону свой любимый чай, разложил снова перед Лёшей книжку и стал его спрашивать, где какая буква. А Лёшка отвечал всё правильно, и дед радовался. Потом Лёша прочитал одну подпись под картинкой, потом другую, и дед, очень довольный, сказал Тяпкину:
– Видишь, как мальчик старается? Если бы ты так старалась, давно бы научилась читать и матери не мешала.
– Я и не хочу стараться.
– Не можешь, потому и не хочешь. Книжки – это целый мир. Без книжек будешь дура дурой, на кухне с кастрюльками. – Как всегда, дед забывал, что его собеседнице три года и два с половиной месяца. Спорил он с ней на равных и на равных обижался на Тяпкина, а мне приходилось их мирить.
Чай сбежал на керосинку, дед пошел, снова заварил, долил остатки воды из ведра в чайник и сказал Тяпкину:
– Ладно, пойдем за водой.
По-моему, это было любимое занятие деда – ходить за водой. «Я сегодня восемь раз за водой ходил!» – говорил он мне, когда я спрашивала его, отчего он так устал. «Зачем же именно восемь раз?» – «Ты. знаешь, я без чаю не могу!» – «Но тебе с твоим сердцем вредно выпивать за день восемь ведер чаю», – ехидно говорила я, и дед, поняв, что он попал впросак, оправдывался: «Ну, посуду мыли… Ты знаешь, я не могу без воды».
Просто у него чайник за чайником выкипал на керосинке, и если я утром наливала керосинку полную, то вечером находила её совершенно пустой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10


А-П

П-Я