Так и получилось. Когда он заявил, что разводится и что согласен забрать дочь с собой, жена, теща и тесть только захохотали.
Он видел, что они растеряны. Они искренне считали, что он добивался этого брака и делал это ради прописки, которую так и не получил, но о которой, несомненно, мечтал.
Он ушел в общежитие, оставив им заработанные в стройотряде сумасшедшие четыреста рублей, и стал ждать.
Уже тогда у Королева обнаружилось хорошее аналитическое мышление и сверхъестественное чутье, он мог предсказывать события словно экстрасенс. Правда, сказать, что он «ждал», будет не совсем правильно. «Ждал» подразумевает чуть ли не «сидел без дела», а сидеть в тот год было некогда. Какое-то непонятное шевеление образовалось тогда в воздухе, словно самые высокие пласты атмосферы, неподвижно висевшие над страной целое тысячелетие, пришли вдруг в движение.
Он хорошо помнил каждый день того года. Он не мог надышаться его ветрами. Новый день приносил новый сюрприз, все его приятели были в ужасе от этого, а он чувствовал себя нечеловечески сильным. Тогда ему впервые стало казаться, что он не такой, как все.
Все говорили: «Как это? Как это делать?! Где это брать?!», а он откуда-то знал, где и как.
«Все было раньше так ясно и просто», – жаловались ему, а он поражался: это сейчас стало ясно и просто, а раньше было тягостно и мутно. У него возникло ощущение, что кто-то неведомый и добрый создал новый мир исключительно для него, и от одной только мысли, что он мог родиться на двадцать лет раньше, Королев покрывался мурашками ужаса.
В конце года появилась Елена. Она была подурневшей, полной и очень тихой. Понятно было, что ей что-то нужно.
Она мирно осмотрела комнату, которую он тогда снимал, и неожиданно похвалила ее. Мол, светло, уютно.
– А у нас такой ужас, – прошептала она. – Папа умер, Мариночка постоянно болеет. Спит на кухне, там сыро, плесень… Спасибо за деньги, Миша. Ты много присылаешь, я покупаю ей фрукты… Вот только плесень в этой кухне.
Можно было потянуть время, поиздеваться хоть немножко, но и это было не в его характере.
– Давай я заберу ее! – сразу предложил он.
– Ну, как это… От матери забрать… Что люди скажут?
– Так я ее маме отправлю. Она на пенсию вышла, у нее садовый участок. Там знаешь какая клубника. И солнце! А людям скажешь, что ей московский климат не подходит.
– Он ей действительно не подходит. У нее крапивница.
– Ну вот. Тем более.
– Я подумаю, – сказала жена.
Оказалось, она беременна. Тот мужик был женат, на жилплощадь не претендовал, правда, и денег не давал. Это он потом уже развелся, когда понял, что за судебный процесс можно затеять. Сразу стал хорошим отцом, хорошим мужем, ходил на все суды, давал интервью в газеты…
Иван Григорьевич вдруг понял, что разукрасил справку собственными предположениями. Он быстро пробежал глазами текст: что ж, это вина составителя. Вот как рассказана была здесь история королевского развода.
«Ушел из-за невыносимой обстановки в семье, платил хорошие алименты, а через год Елена сама отдала ему дочь. Елена была в тот момент беременна от другого мужчины (женатого), с которым зарегистрировалась десять лет спустя. С Мариной мать встречалась не чаще двух раз в год. Девочка до семи лет воспитывалась у бабушки в Свердловске. Отношения с матерью у нее были неприязненные, хотя Михаил Королев ничего плохого о первой жене не рассказывал».
Он, конечно, не рассказывал – рассказывали газеты. Марине тогда было одиннадцать лет, она уже жила в Москве, в неприступном замке – как принцесса. Ее мать Елена сама бы не догадалась подать в суд. Она ведь давно знала, что Королев сильно разбогател: приезжала к дочери, на ее глазах росло их благосостояние, да и суммы, которые Королев ей давал, периодически увеличивались.
В девяносто первом, вскоре после возвращения дочери из Свердловска, она приехала в их новую квартиру на улице 1905 года. Елену поразило, что квартира четырехкомнатная и в ней пластиковые стеклопакеты, – она их много раз открыла и закрыла, удивляясь, что они совсем не пропускают звук. Потом долго стояла на кухне…
Елена молча осмотрела гарнитур, провела пальцем по доске – в направлении плиты, – и палец ни обо что не споткнулся, ничем не испачкался.
– А где холодильник? – спросила она.
– Он тоже встроенный, – сказала няня. – Смотрите, – и открыла деревянную дверь, за которой был холодильник необычного серебряного цвета. – А здесь, внизу, за дверцей посудомоечная машина.
Сейчас забавно вспоминать ту кухню: девять метров максимум, потому-то он и попрятал все эти механизмы за дверцы, но Елена была поражена.
Он приехал, когда она уже уходила, и по ее виду понял, что дела ее неважны. Королев давал ей четыреста долларов в месяц, хотя это она должна была платить алименты дочери – но сейчас ему стало ее жалко.
– Чем ты занимаешься? – спросил он.
– Дома сижу.
– Зря, Лена. Ты закончила пединститут…
– А ты знаешь, какие зарплаты у учителей?! Ты тут живешь и ничего не зна…
– Не обязательно учителем.
– А кем?! Тебе легко советовать! Мама болеет, у меня на руках ребенок, я совсем одна!
Тогда он купил ей туристическую фирму, его знакомый как раз продавал. Оказалось – выброшенные деньги. Елена не стала ничем этим заниматься, она вообще не была создана для работы – она хотела быть женой и матерью в небольшом уютном домике, но как назло именно способностей быть женой и матерью у нее не было. Она не умела следить за собой, уставала от забот, не любила любить, вечно тревожилась, не сели ли ей на шею. Ей бы родиться на двадцать лет раньше, она была бы обеспечена каким-то минимумом, который давала учительская профессия, да и муж, который мог бы составить ее счастье, имел бы в те времена минимум, достаточный для уютной жизни. Так получилось: Михаил Королев совпал со своим временем, а Елена – нет.
Впрочем, отец ее ребенка оказался оборотистым мужиком. Туристическую фирму он неплохо продал. Елена сказала об этом Королеву, когда приехала в следующий раз. Еще не в замок, но уже в загородный дом. В Малаховку. Во дворе там стоял надувной бассейн, дорожки были вымощены тротуарной плиткой, а ворота сами поднимались, скручиваясь в рулон. Дом был куплен готовым и Королеву не нравился. Тогда он уже знал, что переедет…
Из окна кабинета он увидел, как его первая жена остановилась, рассматривая бассейн.
Как получилось, что он, сам себе казавшийся героем эпоса, стал персонажем сказки? Роль золотой рыбки всегда представлялась ему благородной, величественной, но оказалось, она смешная и унизительная. Каждый раз он выполнял очередную просьбу, но каждый новый визит укрупнял требование.
Все закончилось, как у Пушкина: «Хочу быть владычицей морскою!» Вот что посоветовал просить ее новый муж…
Иван Григорьевич не выдержал – потянулся в ящик за сигаретами. Он знал, что не закурит, но ему было приятно потрогать пачку. Он слегка наклонился над ящиком.
Под столом с факсом что-то лежало.
Иван Григорьевич встал, подошел к столу, нагнулся.
Это была старая газета.
«Странно… «Известия» за 1999 год. Девочки не убираются, что ли? Да нет, вроде чисто… Газета открыта на предпоследней полосе. Кто читал это старье?» Тут дыхание его перехватило.
В самом низу страницы он увидел фотографию пожилого, но крепкого мужчины, который поднял руку, словно прощаясь. Под фотографией была подпись: «Утечка мозгов продолжается. Известный нейрохирург И. Турчанинов уехал в США по приглашению одного из американских научных центров. Он утверждает, что временно. Как долго будет продолжаться это время? Время, когда не ценится наука».
– Лена! – крикнул Иван Григорьевич секретарше. – Кто здесь был?
– Где? – по голосу было слышно, что она испугалась.
– В моем кабинете!
– Никого не было, Иван Григорьевич!
– Как это никого, Лена! Откуда здесь эта газета?!
«Неужели Иртеньев принес? – тут же подумал он. – Да нет, не может быть. Он бы мне сразу сказал».
– Я не знаю, Иван Григорьевич! Никого здесь не было! Вы же знаете, у нас охрана, а уж в ваш-то кабинет я вообще никого не пускаю!
«Вот дура! – пробормотал он, тыкая в цифру «3» на мобильном. – Впрочем, какая разница, заметила она кого-то или нет… Главное, что кто-то подбросил эту газету. Специально подбросил, чтобы показать, что он все знает…»
– Да-а, – протянул мужской голос в трубке.
– Ты же обещал мне, что это железно! – не представившись, злым шепотом произнес Иван Григорьевич.
– Что железно?
– Что этот чертов Турчанинов сидит в своей Оклахоме и страдает чуть ли не аутизмом!
– Ты чего разгорячился? – хмыкнул мужчина. – Я сказал, что он сильно болен, но его родственники это скрывают. Поэтому он в России не появится… Они гордые. У него там не пошло, а им это признавать неприятно. Стесняются родины-то.
«Остынь, – сказал себе Иван Григорьевич. – Этот человек ни в чем не виноват. Газета девяносто девятого года. Тот, кто ее нашел, искал специально. Кто же это? Даже Иртеньев не знал Турчанинова в лицо. А этот знал? Может быть, и нет. Он мог просто заподозрить и начать искать. Но как он подбросил газету в мой кабинет? И зачем он это сделал?»
– А что случилось-то? – поинтересовался мужчина.
– Да тут попалась старая газета… Там этот Турчанинов на всю полосу.
– Как ты ее выкопал-то?
– Да выкопал, понимаешь.
– Ну, это ты такой копатель, – успокоил мужчина. – Другие не выкопают, не волнуйся. Его статьи были интересны трем с половиной человекам, уж поверь мне. А в Америке он вообще скукожился. Он никому не нужен и никогда не вернется. Просто не перенесет поездку. Физически.
– Да, извини, пожалуйста… Лена! – крикнул он, нажав на мобильном отбой. – Чтобы завтра был список тех, кто мог зайти в мой кабинет!
– Начиная с какого времени, Иван Григорьевич?
– Давай знаешь с какого? С того, когда очнулась Королева.
6
Наступил июнь. Он оказался невиданно жарким: уже с первых чисел полетел тополиный пух. Стоял такой зной, что даже на городских трассах возникали миражи: казалось, впереди растекаются лужи. В конце каждого дня небо затягивали тучи, и спустя пять минут начиналась сильная гроза. Грохотало очень страшно, но дождь был коротким и теплым. К полуночи все успокаивалось, и даже земля просыхала.
В центре было невыносимо. Везде ремонтировали дороги, на каждом шагу были сужения. Озверевшие водители бросали свои машины, чтобы пройти несколько метров по раскаленной трассе, а затем вернуться, поняв бессмысленность гнева. Другие водители разъяренно сигналили. Как обычно, в местах пробок не было ни одного гаишника.
Клиника реабилитации и восстановительного лечения находилась на севере Москвы, в самом центре заповедника Лосиный остров. Заповедник занимал огромный кусок дорогой столичной земли, но большая его часть стояла заболоченной.
Здесь всегда было сыро; в жару от земли поднимался тяжелый пар. Каждый новый вечерний дождь давал влагу и без того гигантским травам – теперь они были куда выше человеческого роста. Даже самый смелый собачник с самым большим доберманом не рискнул бы этим летом отходить от аллеи в сторону. Очень разросся кустарник; он заполнял все пространство под деревьями на два метра вверх, и уже у обочины начинались непроходимые дебри.
Густая, влажная, почти тропическая зелень осаждала ограду клиники – и разбивалась об нее. Сразу за красным забором зеленый цвет падал вниз, на уровень аккуратных газонов. Кустарник был квадратный или круглый и никакой иной. Ни одна веточка не топорщилась в сторону. Только у главных ворот была оставлена целая рощица разросшейся черемухи. Здесь уже пять лет жила соловьиная семья, и ради ее спокойствия сюда не пускали садовника.
Клиника была хорошо защищена не только от дикой растительности. По верху высокого кирпичного забора тянулись провода сигнализации и стояли камеры. На каждую сторону света выходило по будке охранников, снабженной пятью мониторами. Главные ворота были именно воротами, а не шлагбаумом. Изображение подъехавшей машины долго изучалось по всем экранам и спискам, после чего ворота автоматически разъезжались.
Впрочем, клиника не казалась мрачным заведением. Уже в тридцати метрах от забора начинался веселый солнечный парк, в любое время года ухоженный, чистый.
Для весны здесь были целые поля ранних цветов. Они распускались, когда под соснами еще лежал последний снег. Осенью горели георгины, астры и разные кустарники, посаженные ради буйного пожелтения и покраснения. Зиму украшали ели, можжевельник и куча красивых фонариков. Ну, а уж летом парк цвел такими цветами и красками, что чем ближе к зданию, тем больше захватывало дух.
Клиника была маленькая, в самое загруженное время здесь лежало не больше десяти пациентов, и все они были сотрудниками фонда.
Оборудование было закуплено семь лет назад, но до сих пор, по меркам Москвы, оставалось очень современным. Впрочем, серьезных заболеваний здесь не лечили. Сюда ложились, чтобы провериться, сдать все анализы. В отличие от государственной медицины, здесь не надо было подгадывать под часы приема и брать направления в другой конец города, чтобы сделать компьютерную томографию или суточную кардиограмму – все было под рукой. Лег на два дня, проверился, успокоился, пошел работать дальше.
Персонала тоже было мало. Две медсестры, две врачихи, одна массажистка, один старик-садовник, четыре сотрудника охраны, главврач Иван Григорьевич и его секретарша. Была также повариха и две ее помощницы.
Этого было достаточно. Иногда в клинике находилась только одна пациентка – дочь основателя фонда Марина Королева. У нее было свое отдельное крыло, оборудованное специально для поддержания жизнедеятельности. На входе в крыло сидел пятый охранник – единственный из всех, он имел право на ношение личного оружия.
Кабинет главного врача находился в этом крыле.
Если бы в клинике оказался посторонний человек, он, возможно, удивился бы и охране, и будкам по периметру, и проводам сигнализации. Сотрудники фонда ничего странного в таких мерах не видели.
Марина Королева попала в клинику после покушения.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5