..
Я снова взглянул на папки с вырезками, поднялся и оглядел машинный зал. Папки просят заполнить в них пустые места, а машина томится от избытка сил. «МОСКВА-2» больше не озорничает, не задевает предсказаниями другие страны, но у себя в стране, говорят, дает потрясающие результаты. Не понимаю… Неужели машина-предсказатель может быть полезна только коммунистам? Или это я уже барахтаюсь в сетях «психологической войны»?..
Жарко… Страшно жарко. Я больше не мог сидеть на месте и отправился на первый этаж, в отдел информации. Едва я вошел, разом смолкли спорящие голоса. Лицо Ёрики от замешательства пошло красными пятнами. Конечно, как всегда, обличал меня.
— Ничего, продолжайте… — сказал я и опустился на свободный стул. Затем добавил резко, не так, как собирался произнести это: — Работу закрывают… Только что звонили.
— Что такое, в чем дело? — воскликнул Ёрики. Что сегодня было на заседании?
— Ничего особенного. Как всегда, болтали, только и всего.
— Не понимаю… Вы признали, что не уверены насчет политических прогнозов?
— Ерунда. Уверенности у меня хоть отбавляй.
— Тогда что же? Боятся положиться на машину?
— Именно так я им и сказал. Теперь эти приятели заявили, что не могут полагаться на то, что еще не опробовано.
— Так давайте опробуем!
— Это не так просто, как кажется… — холодно говорю я. — Но ты, по-видимому, действительно полагаешь, будто политику можно предсказать. Насквозь коммунистический образ мыслей.
Даже Ёрики в изумлении прикусывает язык. Почему он молчит? Это не мои мысли, я хочу, чтобы он возражал, протестовал, ожесточился! Но он молчал, и я окончательно вышел из себя.
— Вообще я не знаю… Предсказывать будущее, наверное, с самого начала было напрасной затеей… Например, человек все равно знает, что умрет, так какой смысл в предсказаниях?
— Смерти хочется избежать, если это не смерть от старости, — сказала Кацуко Вада.
Эта девица иногда кажется воплощенной посредственностью. А временами она необычайно очаровательна. Ее внешность портит черное родимое пятно на верхней губе.
— А если узнаешь, что избежать не удастся, тогда как? Будешь счастлива?.. Как ты полагаешь, стала бы ты из кожи вон лезть, чтобы построить машину, если бы заранее знала, что работать тебе все равно не дадут?
— Они действительно хотят сделать это, сэнсэй?
Неизменный тон Ёрики.
— Давайте плюнем на них, пустим машину на полную мощность, а потом сунем им под нос готовые результаты.
Это Соба, его подпевала, в своей обычной роли.
— Результаты будут, по-видимому, те же, что в Советском Союзе.
— Неужели? — сказала Вада.
— А что такого, — сказал Соба. — Пусть.
— Даже вот как? Гм… Впрочем, среди вас вряд ли есть коммунисты.
— Что вы этим хотите сказать, сэнсэй?
Мне вдруг надоел этот разговор.
— …как говорят наши приятели в комиссии. Мне-то это совершенно безразлично.
Все с облегчением смеются.
— Я так и знал!
— Ой, сэнсэй, как вы нас разыграли!
— А о том, что нас закрыть собираются, это тоже шутка?
Я встал, туманно усмехаясь. Мне было стыдно за себя. Ёрики чиркнул и протянул мне спичку, и я вспомнил, что держу сигарету. Я проговорил тихо, чтобы слышал только Ёрики:
— Потом поднимись на второй этаж…
Он встревоженно заглянул мне в глаза. Кажется, он сразу понял, что я задумал…
6
— Ты понимаешь? Меня вдруг осенило, когда я разговаривал с вами внизу…
Как зловеще гудит вентилятор!
— Я так и подумал. Мне почему-то тоже как раз это пришло в голову.
— Тогда за дело. Только имей в виду, работать придется всю ночь. Я хочу, чтобы об этом пока никто не знал.
— Разумеется.
Мы сняли с полки наши папки, распотрошили их и принялись приводить вырезки в удобопонятный для машины порядок. Нам предстояло ввести содержание вырезок в «память» машины.
— Эта идея уже брезжила в моей голове, но я никак не мог ухватить ее. То мне чудилось, будто машина включается сама собой. А то сегодня я минут десять глядел на эти папки, и в воображении возникали всякие фантазии. Словно в мозгу что-то дразнится, мелькает, вот-вот, кажется, поймаю… и все пропадает.
— В подсознании?
— Вероятно. Но ничего. Вот машина осознает свое положение, тогда не нужно будет больше ломать голову, как раньше. Машина сразу научит, что нужно делать, сразу подскажет, к чему ты стремишься, и не нужно будет больше блуждать в подсознании.
— Только хватит ли ей информации для такого уровня в этих вырезках?
— Да, вероятно, понадобится много дополнительных разъяснений. Мы дадим их на пленке.
Вада принесла нам на ночь бутерброды и пиво.
— Больше вам ничего не понадобится?
— Ничего, спасибо.
Она ушла. Когда работаешь, время летит быстро. Девять часов вечера. Десять часов. Иногда я брал из холодильника лед и прикладывал к глазам.
— Предсказание «МОСКВЫ-2» тоже вводить в «память»?
— Ну, а как же, непременно вводи. Это же важнейший момент, переход от третьей папки к четвертой.
— В какую секцию вводить?
— Всю информацию от них вводи вместе, может быть, мы тогда получим какое-нибудь усредненное значение.
Результат усреднения оказался весьма многозначительным. Первый общий пункт гласил, что машина предсказатель в Советском Союзе работает чрезвычайно активно — это мы, положим, знали и раньше, — и удивило нас другое: предсказание «МОСКВЫ-2» о том, что будущее за коммунистическим обществом, подтверждалось в этом пункте с особой настойчивостью.
— Странно… Как она представляет себе коммунистическое общество?
— Видимо, какие-то общие представления у нее имеются.
— Вот что. Попробуй поискать, нет ли другой секции с реакцией на предсказание «МОСКВЫ-2».
Такая секция нашлась, и она содержала уже фундаментальное представление о коммунизме. Машина понимала коммунистическое общество следующим образом:
Политика: Предсказание: Бесконечность.
Другими словами, последнее политическое предсказание возможно после обнародования бесконечного числа всех мыслимых и немыслимых политических предсказаний, то есть политическое предсказание максимальной оценки есть коммунизм.
— Замечательно! Значит, если мы будем пользоваться предсказывающими машинами, то коммунизм наступит, несмотря ни на что?
Это был успех, неожиданный и великолепный. Мы с новым жаром принялись за работу. Когда мы ввели в «память» машины содержание последних вырезок, было уже начало четвертого. Мы подкрепились бутербродами.
— Итак… какую точку зрения задать ей для составления программы?
— Точку зрения… Нет, до этого она еще не доросла. Давай лучше начнем опрос, какая ей нужна дополнительная информация, чтобы она могла ориентироваться в современных условиях.
Это нудная работа, требующая уйму времени. Своего рода испытание методом проб и ошибок, которое нужно вести без устали, почти интуитивно, на ощупь. Между тем тусклые окна принимают голубой оттенок. Час, когда сильнее всего ощущается усталость. Если сидеть сложа руки, то очень хочется спать, поэтому я сменил Ёрики. Когда через минуту я оглянулся, он уже спал.
Ага, машина отзывается. Какой-то неясный ответ. Сначала я не мог понять, в чем его смысл. Я попробовал отключить взаимодействующие секции. Тогда из одного вывода вышли слова «сам, лично», а из другого — слово «человек». «Сам, лично» — это, по-видимому, сама предсказывающая машина. Предсказывающая машина и человек?.. Что она хочет этим сказать? Стоп. Может быть, эта неопределенность обусловлена не скудостью информации, а взаимоотрицанием противоречащих друг другу данных? Или… Нет, не понимаю. Что же она хочет сказать?
Вдруг я спохватился. Да ведь сама неопределенность ответа и есть ответ на мой вопрос. На вопрос, который я задал. Какой же вопрос я задал? Я даже не обратил на это внимание. Да, тема программирования! И что я хотел выяснить? Все ясно. Существует ли возможность сломить сопротивление комиссии… и если существует, то какой план будет лучше всего для этой цели? Вот какая проблема.
Может быть, на этот вопрос она и отвечает. Что-то очень уж простой ответ. Предсказание судьбы человека. Человека индивидуального, вне социальной информации, потому что для него эта информация построена из взаимоотрицающих элементов… Предсказание индивидуального будущего!
Что же, почему бы и нет? Кажется, я недооценивал машину. Ее возможности обширнее, чем я ожидал. Впрочем, удивляться нечему. Дети приводят в изумление родителей, ученик обводит вокруг пальца наставника…
Я поспешно бужу Ёрики. Сначала он сомневается, но потом, наконец, соглашается со мной.
— Действительно, это логично. Ведь политический прогноз и предсказание судьбы индивидуума в каком-то смысле противостоят друг другу. Как бы ни было, попробовать стоит.
— Кто будет контрольным образцом?
— Спросим машину…
Но машина, казалось, не собиралась указывать нам еще и контрольный образец. Ей было все равно.
— Придется искать самим.
— Если мы хотим начать с предсказания номер один, необходимо, чтобы объект не знал об эксперименте.
— Дело не из приятных.
— Да…
Меня наполняло радостное возбуждение. Действительно, насколько судьба живого человека интереснее цифр и графиков! Нам тогда и в голову не приходило… Мы совсем не думали о человеке, о нашем ближнем, которого выберем для бесцеремонного исследования. Ничего не поделаешь: видимо, так это и должно было быть.
Я прилег, не раздеваясь, на диван и проспал около пяти часов.
Около полудня я позвонил Томоясу.
В три часа пришел ответ.
— Полный успех. Правда, окончательное решение будет вынесено на следующем заседании комиссии, так что придется подождать, но к этому вашему плану даже начальник управления отнесся весьма благосклонно. Большое вам спасибо…
Мы верили в машину. Мы вообще верили в успех и не очень беспокоились. И все же я вздохнул с облегчением, когда не услышал в голосе Томоясу обычной напряженности.
7
В четыре мы отправились на поиски этого мужчины. Ну, разумеется, мы не сразу решили, что нам нужен именно мужчина. Дважды бросали бумажку, на которой с одной стороны было написано «мужчина», а с другой — «женщина», и оба раза выпало «мужчина». Так получилось, что мы стали искать мужчину.
— Сколько, оказывается, мужчин на свете!.. Кого же выбрать?
— Мы как лисы в стаде овец.
— Глаза разбегаются. До чего жаль, что нам не женщина нужна…
— Ничего, и до женщин еще доберемся.
Вначале мы просто беспечно прогуливались. На метро и на электричке добрались до Синдзюку. Постепенно это стало надоедать.
— Нет, так не годится. Определим, какой именно человек нам нужен…
— Какой именно? Может быть, такой, который долго проживет?
— Такой, которого не раскусишь с первого взгляда.
— Значит, он должен быть очень обыкновенный, ничем не примечательный на вид.
Но людей обыкновенных, ничем не примечательных на вид слишком много. Рисковать не хотелось. Около семи часов мы окончательно вымотались, зашли в маленькое кафе и сели за столик у окна.
И там мы увидели этого мужчину.
Он совершенно неподвижно сидел за соседним столиком над блюдцем с мороженым, упершись взглядом в стеклянную дверь, на которой золотыми знаками было написано название заведения. Мороженое таяло и переполняло блюдце. Видимо, он заказал мороженое и сразу забыл о нем.
Я оглянулся и обнаружил, что Ёрики тоже заметил этого человека. Не знаю, сколько времени требуется порции мороженого, чтобы растаять, но зрелище это произвело на нас изрядное впечатление. На вид это был очень обыкновенный человек, но чувствовалось в нем что-то такое… Может быть, мы слишком вольно толковали внешние признаки, но нам показалось, будто эта маленькая подробность, это блюдце с нетронутым растаявшим мороженым является безошибочной приметой нужного для опыта человека.
Ёрики толкнул меня под локоть и показал взглядом. Я кивнул в ответ. Подошел официант за заказом. Ёрики спросил какой-то сок, но, когда я заказал кофе, он отменил сок и тоже заказал кофе. В ожидании кофе мы не обменялись ни словом. Наши языки сковывала усталость и еще больше тяжесть решения, которое нам предстояло принять. Но ведь нам было все равно, кого выбрать. Пусть это будет человек самый обыкновенный, самый средний, только с какой-нибудь маленькой характерной особенностью. Но разве узнаешь без расследования, есть ли у человека характерная черточка? К тому же мы утомились. Ходить и колебаться, не зная, на что решиться, можно до бесконечности. И было очевидно, что, если хотя бы один из нас выразит согласие, объектом нашего эксперимента неминуемо станет этот самый мужчина с блюдцем растаявшего мороженого.
Несмотря на жару, он был в фланелевом костюме, отлично сшитом, хотя и несколько поношенном. Человек сидел, выпрямившись, совершенно неподвижно. Бросалось в глаза только, что время от времени он менял положение ног. И еще он нервно вертел в руке, лежащей на столе, незажженную сигарету.
Вдруг загремела грубая музыка. Это какая-то девочка опустила в музыкальный автомат десятииеновую монету. Девочке было лет восемнадцать-двадцать, она была в черной юбке до колен и красных сандалиях. Музыкальный автомат находился позади нас. Мужчина испуганно обернулся на шум, и мы в первый раз увидели его лицо. Какое-то строгое и вместе с тем нервное, с запавшими глазами, оно плотно прилегало, словно привинченное, к черному галстуку бабочкой. Этому человеку, видимо, за пятьдесят, но есть в нем что-то детское — возможно, из-за крашеных волос.
Музыка была для меня слишком вульгарной. Слух Ёрики она, однако, не оскорбляла, он даже принялся отстукивать ритм кончиками пальцев. У него даже выражение лица смягчилось. Отхлебнув кофе, он придвинулся ко мне и сказал:
— Вот человек, который нам нужен. Как вам кажется, сэнсэй? В нем что-то есть, а?..
И вот тут я вдруг усомнился. Я только молча пожал плечами в ответ. Нет, это не был глупый каприз. Просто я ощутил внезапно прилив какого-то неопределенного отвращения. Одно дело — мысленно планировать предсказание судьбы какого-то абстрактного, неведомого лица; эксперимент при этом представляется великолепным и значительным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25