Тут есть все, рекомендую друзьям
Его мизансцены, его режиссура, его способы актерской игры.
Помнится, во время моей учебы в Ленинградском театральном институте был нашумевший капустник, сделанный студентами старших курсов, в том числе сейчас очень известными актерами ленинградских театров. Показывали пять вариантов сцены из пьесы Горького «На дне»: как бы сыграли эту сцену, скажем, на Таганке, в Московском Художественном театре, в театре Ленсовета у Владимирова, в БДТ у Товстоногова, в ТЮЗе у Корогодского. Вот, если хотите, образец театральной пародии, которая лишена специальной литературной основы.
Кстати, я тогда записывал воспоминания в Доме ветеранов сцены имени Марии Гавриловны Савиной в Ленинграде. И один старый ленинградский актер, игравший еще в начале века, рассказал мне историю, в которой сам принимал участие.
Представьте себе маленький провинциальный русский городок, в котором театра нет. Иногда приедет какая-нибудь антреприза, даст два спектакля, но сборов здесь больших нет, поэтому и театры бывают очень редко. И вдруг расклеены афиши по городу: сегодня в зале Благородного собрания будет дано представление трагедии Шиллера «Разбойники». Играют актеры императорской Александрийской сцены, по мизансценам Александрийского театра, в подлинных декорациях, все как положено. Публика наэлектризована: впечатления такие бывают нечасто.
Открывается занавес. Действительно, декорация первого акта «Разбойников», замок Моора. Старик и его злобный сын ведут диалог. Играют, в общем, по тексту Шиллера, с небольшими отступлениями. (В театре той поры говорили под суфлера, ролей не учили, поэтому отсебятины были почти неизбежны, особенно в прозаической пьесе. Умели даже сочинять стихотворный текст на ходу…) Старик спрашивает, нет ли писем от второго брата. «Нет, не приходили», – говорит коварный сын злокозненно. Тогда старик жалуется на здоровье, подзывает сына к себе: «Сын мой, я очень, очень, очень болен. Мне очень, очень…» – и роняет голову на грудь. Пауза. Тот присматривается к нему, прислушивается, трогает руку, потом подходит к рампе, долго смотрит в зал и говорит: «В связи с болезнью и смертью старика Моора спектакль отменяется».
Это просто два заезжих гастролера с примитивными декорациями, путешествуют по сердцу России, по Арбатовам и Васюкам, и снимают пенки. Публике возвращают деньги, но поскольку среди нее есть люди с чувством юмора, что-то перепадает и на долю актеров.
Вот это тот же вид театральной пародии, о котором мы только что сказали: пародия сценическая, или сценический розыгрыш.
Но давайте вернемся к МХАТу, а заодно обратимся и еще к одному, пятому, виду театральной пародии. Это театральный фельетон. Его тоже не надо разыгрывать на сцене. В шутейном, пародийном виде воссоздаются те или иные обстоятельства театральной жизни: сам спектакль, процесс его репетиций или вообще театральные нравы.
Нужно сказать, что в сегодняшней нашей практике жанр театрального фельетона почти утрачен. Мы уже забыли, что это такое. И не дай Бог, если что-то появляется… Шутить по поводу театра нам не позволено. Очень трудно даже просто критически высказаться.
Вот сейчас в Одессе развернулась дискуссия о театральной критике на страницах газеты «Вечерняя Одесса». Уже пятнадцать статей в связи с жалобой одного обиженного драматурга, пьесу которого обругали. Драматург пишет, что все театральные критики Одессы – просто непрофессиональные люди. Их надо прикрепить каждого к своему театру, и пусть они знают, кому они служат, и пусть защищают свой театр. Вот тогда они помогут зрителю. А иначе зачем их критика нужна?… И один читатель (кстати, в прошлом олимпийский чемпион, человек очень уважаемый) предлагал вообще замечательное дело: надо, чтобы был специальный совет при театральном обществе, написал критик статью – пусть он туда принесет, туда же вызвать создателей спектакля, все вместе обсудят и решат, печатать или не печатать, – чтобы никому обидно не было… Я не выдумываю: желающие могут обратиться к «Вечерней Одессе». Острые ощущения!..
Очень трудно о театре писать в тонах критических. Хорошо, если отвечают через газету, в открытую… Чаще просто бегут в обком и говорят, что ты спелся с ЦРУ, – потому что кому ж, кроме ЦРУ, может быть выгодно обругать его лучший спектакль?
Поэтому жанр театрального фельетона нынче существует с трудом, если вообще существует. Но я надеюсь, что он возродится, хотелось бы в это верить. Потому что он нужен: это форма театральной критики.
Одним из самых замечательных, если не самым замечательным, мастером театрального фельетона в России был Влас Дорошевич – король фельетона. А один из самых знаменитых его театральных фельетонов посвящен Московскому Художественному театру, истории постановки спектакля «Гамлет» в 1911 году.
Это было время довольно сложное. Немирович и Станиславский отчасти разочаровались в ортодоксально бытовом направлении театра, какое существовало в конце XIX – в первые годы XX века, и стали искать новых возможностей в 1907–1912 годах. Они обратились к символистской драматургии: «Жизнь человека» Леонида Андреева, пьесы Гамсуна. И тогда же решили пригласить лидера театрального символизма Гордона Крэга, знаменитого художника и режиссера, сына великой английской актрисы Эллен Терри, для постановки спектакля «Гамлет».
Крэг был человек сложный. Очень талантливый, гениальный, наверно, – но абсолютно не приспособленный для коллективной работы. Абсолютно! Поэтому его режиссура всегда балансировала на краю провала.
Он ставил «Гамлета» в Художественном театре долго и мучительно. Его планы менялись каждую неделю. Слухи об этих новых планах разносились по театральной Москве. Станиславский и Немирович вручили ему карт-бланш – разрешили делать все что угодно. Дали ему самых лучших мастеров (Качалов играл Гамлета). Шло это ужасно туго. Крэг не очень ясно представлял себе, как свою идею идеального театра (для него идеальный театр – это театр марионеток) воплотить с живыми, привыкшими к Чехову, Горькому и Островскому актерами. Не было ясного представления об этом и у Станиславского с Немировичем, которые метались между труппой и Крэгом.
Дорошевич в своем фельетоне, который так и называется «Гамлет», еще до выхода спектакля описывает всю эту театральную ситуацию.
ГАМЛЕТ
Мистер Крэг сидел верхом на стуле, смотрел куда-то в одну точку и говорил, словно ронял крупный жемчуг на серебряное блюдо:
– Что такое «Гамлет»? Достаточно только прочитать заглавие: «Гамлет»! Не «Гамлет и Офелия», не «Гамлет и король». А просто: «Трагедия о Гамлете, принце датском». «Гамлет» – это Гамлет!
– Мне это понятно! – сказал г-н Немирович-Данченко.
– Все остальное не важно. Вздор. Больше! Всех остальных даже не существует!
– Да и зачем бы им было и существовать! – пожал плечами г-н Немирович-Данченко.
– Да, но все-таки в афише… – попробовал было заметить г-н Вишневский. (Тот, который прыгал через препятствия в капустнике, – он был директором труппы в это время. – Б. В. )
– Ах, оставьте вы, пожалуйста, голубчик, с вашей афишей! Афишу можно заказать какую угодно.
– Слушайте! Слушайте! – захлебнулся г-н Станиславский.
– Гамлет страдает, Гамлет болен душой! – продолжал г-н Крэг, смотря куда-то в одну точку и говоря, как лунатик. – Офелия, королева, король, Полоний – может быть, они вовсе не таковы. Может быть, их вовсе нет. Может быть, они такие же тени, как тень отца.
– Натурально, тени! – пожал плечами г-н Немирович-Данченко.
– Видения. Фантазия. Бред его больной души. Так и надо ставить. Один Гамлет. Все остальное так, тени! Не то есть, не то нет. Декораций никаких. Так! Одни контуры. Может быть, и Эльсинора нет. Одно воображение Гамлета.
– Я думаю, – осторожно сказал г-н Станиславский, – я думаю: не выпустить ли, знаете ли, дога? Для обозначения, что действие все-таки происходит в Дании?
Здесь пародируется, конечно, стремление Станиславского вытащить на сцену как можно больше реалий жизни. Помните, перед постановкой «На дне» ходили на Хитров рынок, на Сухаревку, приносили оттуда какое-то тряпье из ночлежек. При постановке «Власти тьмы» ездили в Тульскую губернию. Привезли не только утварь деревенскую, но и двух людей – старика и старуху, которых попытались посадить на сцене, но потом пришлось от этого отказаться, потому что слишком уж рядом с ними выглядели ненатуральными актеры.
Мистер Крэг посмотрел на него сосредоточенно.
– Дога? Нет. Может идти пьеса Шекспира. Играть – Сальвини. Но, если на сцене появится собака и замахает хвостом, публика забудет и про Шекспира, и про Сальвини и будет смотреть на собачий хвост. Перед собачьим хвостом никакой Шекспир не устоит.
– Поразительно! – прошептал г-н Вишневский.
– Сам я, батюшка, тонкий режиссер! Но такой тонины не видывал! – говорил г-н Станиславский.
Г-н Качалов уединился.
Гулял по кладбищам.
Ел постное.
На письменном столе положил череп.
Читал Псалтырь.
Г-н Немирович-Данченко говорил:
– Да-с! Крэг-с!
Г-н Вишневский решил:
– Афишу будем печатать без действующих лиц.
* * *
Г-н Крэг бегал по режиссерской, хватался за голову, кричал:
– Остановить репетиции! Прекратить! Что они играют?
– «Гамлета»-с! – говорил испуганно г-н Вишневский.
– Да ведь это одно название! Написано: «Гамлет», – так Гамлета и играть? А в «Собаке садовника», что ж, вы собаку играть будете? Может быть, никакого Гамлета и нет?!
– Дело не в Гамлете. Дело в окружающих. Гамлет – их мечта. Фантазия. Бред. Галлюцинация! Они наделали мерзостей – и им представляется Гамлет. Как возмездие!
– Натурально, это так! – сказал г-н Немирович-Данченко.
– Надо играть сильно. Надо играть сочно. Надо играть их! – кричал мистер Крэг. – Декорации! Что это за мечты о декорациях? За идеи о декорациях? За воспоминания о декорациях? Мне дайте сочную, ядреную декорацию. Саму жизнь! Разверните картину! Лаэрт уезжает. Вероятно, есть придворная дама, которая в него влюблена. Это мне покажите! Вероятно, есть кавалер, который вздыхает по Офелии. Дайте мне его. Танцы. Пир! А где-то там, на заднем фоне, через все это сквозит… Вы понимаете: сквозит?
– Ну, еще бы не понимать: сквозит! Очень просто! – сказал г-н Немирович-Данченко.
– Сквозит, как их бред, как кошмар, – Гамлет!
– Я думаю, тут можно будет датского дога пустить? – с надеждой спросил г-н Станиславский.
Мистер Крэг посмотрел на него с восторгом.
– Собаку? Корову можно будет пустить на кладбище! Забытые кладбища! Забытые Йорики!
– Ну, вот. Благодарю вас!
Г-н Станиславский с чувством пожал ему руку.
Г-н Качалов стал ходить на свадьбы, посещать литературный кружок, беседовать там с дантистами, – вообще, начал проводить время весело.
Г-н Вишневский спрашивал встречных:
– Какие еще в Дании бывают животные? Мне для Станиславского. Хочется порадовать.
Г-н Немирович задумчиво поглаживал бородку:
– Неожиданный человек.
* * *
Мистер Крэг даже плюнул.
– Чтоб я стал ставить эту пьесу? Я? «Гамлета»? Да за кого вы меня принимаете? Да это фарс! Насмешка над здравым смыслом! Это у Сабурова играть. Да и то еще слишком прилично!
– Да, пьеса, конечно, не из лучших! – согласился г-н Немирович-Данченко.
– Бессмыслица! Ерунда! Сапоги всмятку! Пять актов человек колеблется, убить ли ему Клавдия, – и убивает Полония, словно устрицу съел! Где же тут логика? Ваш Шекспир, – если только он существовал, – был дурак! Помилуйте! Гамлет говорит: «Что ждет нас там, откуда никто еще не приходил?» – а сам только что своими глазами видел тень своего отца! С чем это сообразно? Как можно такую ерунду показывать публике?
– Конечно! – сказал г-н Станиславский. – Но мне кажется, что если на сцену выпустить датского дога, – появление собаки отвлечет публику от многих несообразностей пьесы.
– И гиппопотам не поможет! Нет! Хотите играть «Гамлета» – будем играть его фарсом! Пародией на трагедию!
Г-н Вишневский говорил знакомому генералу:
– А вы знаете, ваше превосходительство, ведь Шекспира-то, оказывается, нет!
– Как нет, мой друг?!
– Так и нет. Сегодня только выяснилось. Не было и нет! Г-н Немирович-Данченко ходил, зажав бороду в кулак.
– Парадоксальный господин!
* * *
– Друг мой! – кинулся мистер Крэг. Г-н Немирович-Данченко даже вскрикнул. Так Крэг схватил его за руку.
– Какую ночь я провел сегодня! Какую ночь! Вчера я взял на сон грядущий книгу. Книгу, которую все знают! Книгу, которой никто не читает, потому что все думают, будто ее знают! «Гамлет»!
Мистер Крэг схватил г-на Немировича-Данченко за плечо.
– Какая вещь! Так каждый день смотришь на свою сестру и не замечаешь, что она выросла в красавицу! Первая красавица мира!
Мистер Крэг схватил его за ногу.
«Буду весь в синяках!» – подумал с отчаянием г-н Немирович-Данченко.
– Какая вещь! Эти слова: «Быть или не быть?» А! Мороз по коже! Или это: «Ты честная девушка, Офелия?» А? Ужас-то, ужас? Нет, вы понимаете этот ужас?!
– Кому ж и понять! – сказал г-н Немирович-Данченко, становясь подальше. – Шекспир!
– Гений! Гений! Давайте репетировать «Гамлета»! Сейчас! Сию минуту! День и ночь будем репетировать «Гамлета»! Ни пить, ни есть! Давайте ничего, ничего не делать всю свою жизнь, только играть «Гамлета». Без перерыва! Играть! Играть!
– Про собаку разговору не было? – осведомился г-н Станиславский.
– Владимир Иванович, как же теперь, – полюбопытствовал с тревогой г-н Вишневский, – насчет Шекспира? Есть Шекспир или нет Шекспира?
– Вот вопрос! – пожал плечами г-н Немирович-Данченко. – Как же Шекспиру – и вдруг не быть?
– Ну, слава Богу!
Г-н Вишневский облегченно вздохнул:
– А то, знаете, привык к Шекспиру, – и вдруг его нет. Прямо словно чего-то недостает.
Г-н Станиславский крутил головой.
– Большой энтузиаст!
* * *
Мистер Крэг посмотрел на вошедших к нему господ Немировича-Данченко и Станиславского с глубоким изумлением.
– Чем могу служить, господа?
– Да мы насчет «Гамлета»! – сказал Немирович-Данченко.
Мистер Крэг переспросил:
– Как вы сказали?
– Гамлета.
– Гамлет? Это что же такое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Помнится, во время моей учебы в Ленинградском театральном институте был нашумевший капустник, сделанный студентами старших курсов, в том числе сейчас очень известными актерами ленинградских театров. Показывали пять вариантов сцены из пьесы Горького «На дне»: как бы сыграли эту сцену, скажем, на Таганке, в Московском Художественном театре, в театре Ленсовета у Владимирова, в БДТ у Товстоногова, в ТЮЗе у Корогодского. Вот, если хотите, образец театральной пародии, которая лишена специальной литературной основы.
Кстати, я тогда записывал воспоминания в Доме ветеранов сцены имени Марии Гавриловны Савиной в Ленинграде. И один старый ленинградский актер, игравший еще в начале века, рассказал мне историю, в которой сам принимал участие.
Представьте себе маленький провинциальный русский городок, в котором театра нет. Иногда приедет какая-нибудь антреприза, даст два спектакля, но сборов здесь больших нет, поэтому и театры бывают очень редко. И вдруг расклеены афиши по городу: сегодня в зале Благородного собрания будет дано представление трагедии Шиллера «Разбойники». Играют актеры императорской Александрийской сцены, по мизансценам Александрийского театра, в подлинных декорациях, все как положено. Публика наэлектризована: впечатления такие бывают нечасто.
Открывается занавес. Действительно, декорация первого акта «Разбойников», замок Моора. Старик и его злобный сын ведут диалог. Играют, в общем, по тексту Шиллера, с небольшими отступлениями. (В театре той поры говорили под суфлера, ролей не учили, поэтому отсебятины были почти неизбежны, особенно в прозаической пьесе. Умели даже сочинять стихотворный текст на ходу…) Старик спрашивает, нет ли писем от второго брата. «Нет, не приходили», – говорит коварный сын злокозненно. Тогда старик жалуется на здоровье, подзывает сына к себе: «Сын мой, я очень, очень, очень болен. Мне очень, очень…» – и роняет голову на грудь. Пауза. Тот присматривается к нему, прислушивается, трогает руку, потом подходит к рампе, долго смотрит в зал и говорит: «В связи с болезнью и смертью старика Моора спектакль отменяется».
Это просто два заезжих гастролера с примитивными декорациями, путешествуют по сердцу России, по Арбатовам и Васюкам, и снимают пенки. Публике возвращают деньги, но поскольку среди нее есть люди с чувством юмора, что-то перепадает и на долю актеров.
Вот это тот же вид театральной пародии, о котором мы только что сказали: пародия сценическая, или сценический розыгрыш.
Но давайте вернемся к МХАТу, а заодно обратимся и еще к одному, пятому, виду театральной пародии. Это театральный фельетон. Его тоже не надо разыгрывать на сцене. В шутейном, пародийном виде воссоздаются те или иные обстоятельства театральной жизни: сам спектакль, процесс его репетиций или вообще театральные нравы.
Нужно сказать, что в сегодняшней нашей практике жанр театрального фельетона почти утрачен. Мы уже забыли, что это такое. И не дай Бог, если что-то появляется… Шутить по поводу театра нам не позволено. Очень трудно даже просто критически высказаться.
Вот сейчас в Одессе развернулась дискуссия о театральной критике на страницах газеты «Вечерняя Одесса». Уже пятнадцать статей в связи с жалобой одного обиженного драматурга, пьесу которого обругали. Драматург пишет, что все театральные критики Одессы – просто непрофессиональные люди. Их надо прикрепить каждого к своему театру, и пусть они знают, кому они служат, и пусть защищают свой театр. Вот тогда они помогут зрителю. А иначе зачем их критика нужна?… И один читатель (кстати, в прошлом олимпийский чемпион, человек очень уважаемый) предлагал вообще замечательное дело: надо, чтобы был специальный совет при театральном обществе, написал критик статью – пусть он туда принесет, туда же вызвать создателей спектакля, все вместе обсудят и решат, печатать или не печатать, – чтобы никому обидно не было… Я не выдумываю: желающие могут обратиться к «Вечерней Одессе». Острые ощущения!..
Очень трудно о театре писать в тонах критических. Хорошо, если отвечают через газету, в открытую… Чаще просто бегут в обком и говорят, что ты спелся с ЦРУ, – потому что кому ж, кроме ЦРУ, может быть выгодно обругать его лучший спектакль?
Поэтому жанр театрального фельетона нынче существует с трудом, если вообще существует. Но я надеюсь, что он возродится, хотелось бы в это верить. Потому что он нужен: это форма театральной критики.
Одним из самых замечательных, если не самым замечательным, мастером театрального фельетона в России был Влас Дорошевич – король фельетона. А один из самых знаменитых его театральных фельетонов посвящен Московскому Художественному театру, истории постановки спектакля «Гамлет» в 1911 году.
Это было время довольно сложное. Немирович и Станиславский отчасти разочаровались в ортодоксально бытовом направлении театра, какое существовало в конце XIX – в первые годы XX века, и стали искать новых возможностей в 1907–1912 годах. Они обратились к символистской драматургии: «Жизнь человека» Леонида Андреева, пьесы Гамсуна. И тогда же решили пригласить лидера театрального символизма Гордона Крэга, знаменитого художника и режиссера, сына великой английской актрисы Эллен Терри, для постановки спектакля «Гамлет».
Крэг был человек сложный. Очень талантливый, гениальный, наверно, – но абсолютно не приспособленный для коллективной работы. Абсолютно! Поэтому его режиссура всегда балансировала на краю провала.
Он ставил «Гамлета» в Художественном театре долго и мучительно. Его планы менялись каждую неделю. Слухи об этих новых планах разносились по театральной Москве. Станиславский и Немирович вручили ему карт-бланш – разрешили делать все что угодно. Дали ему самых лучших мастеров (Качалов играл Гамлета). Шло это ужасно туго. Крэг не очень ясно представлял себе, как свою идею идеального театра (для него идеальный театр – это театр марионеток) воплотить с живыми, привыкшими к Чехову, Горькому и Островскому актерами. Не было ясного представления об этом и у Станиславского с Немировичем, которые метались между труппой и Крэгом.
Дорошевич в своем фельетоне, который так и называется «Гамлет», еще до выхода спектакля описывает всю эту театральную ситуацию.
ГАМЛЕТ
Мистер Крэг сидел верхом на стуле, смотрел куда-то в одну точку и говорил, словно ронял крупный жемчуг на серебряное блюдо:
– Что такое «Гамлет»? Достаточно только прочитать заглавие: «Гамлет»! Не «Гамлет и Офелия», не «Гамлет и король». А просто: «Трагедия о Гамлете, принце датском». «Гамлет» – это Гамлет!
– Мне это понятно! – сказал г-н Немирович-Данченко.
– Все остальное не важно. Вздор. Больше! Всех остальных даже не существует!
– Да и зачем бы им было и существовать! – пожал плечами г-н Немирович-Данченко.
– Да, но все-таки в афише… – попробовал было заметить г-н Вишневский. (Тот, который прыгал через препятствия в капустнике, – он был директором труппы в это время. – Б. В. )
– Ах, оставьте вы, пожалуйста, голубчик, с вашей афишей! Афишу можно заказать какую угодно.
– Слушайте! Слушайте! – захлебнулся г-н Станиславский.
– Гамлет страдает, Гамлет болен душой! – продолжал г-н Крэг, смотря куда-то в одну точку и говоря, как лунатик. – Офелия, королева, король, Полоний – может быть, они вовсе не таковы. Может быть, их вовсе нет. Может быть, они такие же тени, как тень отца.
– Натурально, тени! – пожал плечами г-н Немирович-Данченко.
– Видения. Фантазия. Бред его больной души. Так и надо ставить. Один Гамлет. Все остальное так, тени! Не то есть, не то нет. Декораций никаких. Так! Одни контуры. Может быть, и Эльсинора нет. Одно воображение Гамлета.
– Я думаю, – осторожно сказал г-н Станиславский, – я думаю: не выпустить ли, знаете ли, дога? Для обозначения, что действие все-таки происходит в Дании?
Здесь пародируется, конечно, стремление Станиславского вытащить на сцену как можно больше реалий жизни. Помните, перед постановкой «На дне» ходили на Хитров рынок, на Сухаревку, приносили оттуда какое-то тряпье из ночлежек. При постановке «Власти тьмы» ездили в Тульскую губернию. Привезли не только утварь деревенскую, но и двух людей – старика и старуху, которых попытались посадить на сцене, но потом пришлось от этого отказаться, потому что слишком уж рядом с ними выглядели ненатуральными актеры.
Мистер Крэг посмотрел на него сосредоточенно.
– Дога? Нет. Может идти пьеса Шекспира. Играть – Сальвини. Но, если на сцене появится собака и замахает хвостом, публика забудет и про Шекспира, и про Сальвини и будет смотреть на собачий хвост. Перед собачьим хвостом никакой Шекспир не устоит.
– Поразительно! – прошептал г-н Вишневский.
– Сам я, батюшка, тонкий режиссер! Но такой тонины не видывал! – говорил г-н Станиславский.
Г-н Качалов уединился.
Гулял по кладбищам.
Ел постное.
На письменном столе положил череп.
Читал Псалтырь.
Г-н Немирович-Данченко говорил:
– Да-с! Крэг-с!
Г-н Вишневский решил:
– Афишу будем печатать без действующих лиц.
* * *
Г-н Крэг бегал по режиссерской, хватался за голову, кричал:
– Остановить репетиции! Прекратить! Что они играют?
– «Гамлета»-с! – говорил испуганно г-н Вишневский.
– Да ведь это одно название! Написано: «Гамлет», – так Гамлета и играть? А в «Собаке садовника», что ж, вы собаку играть будете? Может быть, никакого Гамлета и нет?!
– Дело не в Гамлете. Дело в окружающих. Гамлет – их мечта. Фантазия. Бред. Галлюцинация! Они наделали мерзостей – и им представляется Гамлет. Как возмездие!
– Натурально, это так! – сказал г-н Немирович-Данченко.
– Надо играть сильно. Надо играть сочно. Надо играть их! – кричал мистер Крэг. – Декорации! Что это за мечты о декорациях? За идеи о декорациях? За воспоминания о декорациях? Мне дайте сочную, ядреную декорацию. Саму жизнь! Разверните картину! Лаэрт уезжает. Вероятно, есть придворная дама, которая в него влюблена. Это мне покажите! Вероятно, есть кавалер, который вздыхает по Офелии. Дайте мне его. Танцы. Пир! А где-то там, на заднем фоне, через все это сквозит… Вы понимаете: сквозит?
– Ну, еще бы не понимать: сквозит! Очень просто! – сказал г-н Немирович-Данченко.
– Сквозит, как их бред, как кошмар, – Гамлет!
– Я думаю, тут можно будет датского дога пустить? – с надеждой спросил г-н Станиславский.
Мистер Крэг посмотрел на него с восторгом.
– Собаку? Корову можно будет пустить на кладбище! Забытые кладбища! Забытые Йорики!
– Ну, вот. Благодарю вас!
Г-н Станиславский с чувством пожал ему руку.
Г-н Качалов стал ходить на свадьбы, посещать литературный кружок, беседовать там с дантистами, – вообще, начал проводить время весело.
Г-н Вишневский спрашивал встречных:
– Какие еще в Дании бывают животные? Мне для Станиславского. Хочется порадовать.
Г-н Немирович задумчиво поглаживал бородку:
– Неожиданный человек.
* * *
Мистер Крэг даже плюнул.
– Чтоб я стал ставить эту пьесу? Я? «Гамлета»? Да за кого вы меня принимаете? Да это фарс! Насмешка над здравым смыслом! Это у Сабурова играть. Да и то еще слишком прилично!
– Да, пьеса, конечно, не из лучших! – согласился г-н Немирович-Данченко.
– Бессмыслица! Ерунда! Сапоги всмятку! Пять актов человек колеблется, убить ли ему Клавдия, – и убивает Полония, словно устрицу съел! Где же тут логика? Ваш Шекспир, – если только он существовал, – был дурак! Помилуйте! Гамлет говорит: «Что ждет нас там, откуда никто еще не приходил?» – а сам только что своими глазами видел тень своего отца! С чем это сообразно? Как можно такую ерунду показывать публике?
– Конечно! – сказал г-н Станиславский. – Но мне кажется, что если на сцену выпустить датского дога, – появление собаки отвлечет публику от многих несообразностей пьесы.
– И гиппопотам не поможет! Нет! Хотите играть «Гамлета» – будем играть его фарсом! Пародией на трагедию!
Г-н Вишневский говорил знакомому генералу:
– А вы знаете, ваше превосходительство, ведь Шекспира-то, оказывается, нет!
– Как нет, мой друг?!
– Так и нет. Сегодня только выяснилось. Не было и нет! Г-н Немирович-Данченко ходил, зажав бороду в кулак.
– Парадоксальный господин!
* * *
– Друг мой! – кинулся мистер Крэг. Г-н Немирович-Данченко даже вскрикнул. Так Крэг схватил его за руку.
– Какую ночь я провел сегодня! Какую ночь! Вчера я взял на сон грядущий книгу. Книгу, которую все знают! Книгу, которой никто не читает, потому что все думают, будто ее знают! «Гамлет»!
Мистер Крэг схватил г-на Немировича-Данченко за плечо.
– Какая вещь! Так каждый день смотришь на свою сестру и не замечаешь, что она выросла в красавицу! Первая красавица мира!
Мистер Крэг схватил его за ногу.
«Буду весь в синяках!» – подумал с отчаянием г-н Немирович-Данченко.
– Какая вещь! Эти слова: «Быть или не быть?» А! Мороз по коже! Или это: «Ты честная девушка, Офелия?» А? Ужас-то, ужас? Нет, вы понимаете этот ужас?!
– Кому ж и понять! – сказал г-н Немирович-Данченко, становясь подальше. – Шекспир!
– Гений! Гений! Давайте репетировать «Гамлета»! Сейчас! Сию минуту! День и ночь будем репетировать «Гамлета»! Ни пить, ни есть! Давайте ничего, ничего не делать всю свою жизнь, только играть «Гамлета». Без перерыва! Играть! Играть!
– Про собаку разговору не было? – осведомился г-н Станиславский.
– Владимир Иванович, как же теперь, – полюбопытствовал с тревогой г-н Вишневский, – насчет Шекспира? Есть Шекспир или нет Шекспира?
– Вот вопрос! – пожал плечами г-н Немирович-Данченко. – Как же Шекспиру – и вдруг не быть?
– Ну, слава Богу!
Г-н Вишневский облегченно вздохнул:
– А то, знаете, привык к Шекспиру, – и вдруг его нет. Прямо словно чего-то недостает.
Г-н Станиславский крутил головой.
– Большой энтузиаст!
* * *
Мистер Крэг посмотрел на вошедших к нему господ Немировича-Данченко и Станиславского с глубоким изумлением.
– Чем могу служить, господа?
– Да мы насчет «Гамлета»! – сказал Немирович-Данченко.
Мистер Крэг переспросил:
– Как вы сказали?
– Гамлета.
– Гамлет? Это что же такое?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26