Ты знаешь Патерностер?– Да, – отозвался Купидо. Это были остатки крошечной деревни, которая дала свое имя заповеднику и до границ которой доходила вода. Оставался полуостров, склон, где располагалось маленькое старое кладбище, открытое для посещения только один раз в году, в День поминовения усопших.– Уже к тому времени в деревне оставалось очень мало обитателей, большинство уехало в шестидесятых годах, и этих немногих переселили в Бреду – жить и возделывать орошаемые земли, отданные им в собственность. Донья Виктория уже стала вдовой, в летах, но богатой и привлекательной для своего возраста; хорошая партия – желающих было достаточно. Но донья – женщина особенная. На том кладбище покоились останки ее мужа, умершего вскоре после свадьбы, и маленького сына, который не прожил и года. Ее единственного сына. С одной стороны, закон гласит, что нельзя трогать могилу, пока не пройдет не помню сколько лет после захоронения. С другой стороны, Мадрид хотел поскорее приготовить охотничьи угодья для генерала. Это была одна из его прихотей, и все нужно было уладить быстро: эдакое последнее желание перед казнью. С каждым годом он, наверное, становился все менее метким стрелком, у него, видимо, уже дрожали руки, попасть он мог только в крупных зверей и с близкого расстояния. В Мадриде не могли ждать положенного по закону времени и хотели все закончить поскорее. Но донья Виктория вовсе не собиралась смиряться с запретом посещать могилы, и тем более с тем, чтобы их топтали сапоги охотников. Каждое воскресенье она приходила на маленькое кладбище, чтобы положить на могилы цветы, побыть немного возле них, проговорить ласковые слова тихим голосом – что-то в этом есть нездоровое.– Нездоровое и жуткое, – согласился Купидо. Он вспомнил, что всегда видел ее в черном, и блеск старинного золота на шее и в ушах еще больше подчеркивал траур.– Да, возможно, жуткое. Теперь такого уже не увидишь. Вдовы быстро снимают траур. Но наша вдова начала процесс против самого министерства, чтобы восстановить права на свои земли. Говорили, в этом деле было, кроме всего прочего, допущено формальное нарушение, не были соблюдены сроки выселения, так что донья Виктория ловко использовала ошибку министерства (которое было уверено в своей власти и во всеобщем повиновении), дело стало переходить из суда в суд, а тем временем все сроки прошли. В Мадриде могли лишь надеяться, что она попросту устанет и отступится. Или умрет. Но донья Виктория отнюдь не собиралась умирать – совсем наоборот, она знала, что Франко на тридцать лет старше ее. Она это хорошо знала, потому как лично подавала ему кофе во время его первого короткого пребывания в Бреде, в начале войны, по пути в Саламанку; тогда донья Виктория состояла в молодежном крыле Фаланги, и ее среди прочих выбрали для его обслуживания. Мне довелось видеть фотографию той поры. Итак, она понимала, что, если не случится ничего экстраординарного, его час пробьет раньше. И конечно, догадывалась, что без него диктатура со всеми ее декретами и указами падет как перезревший плод. Уже начинали звучать голоса недовольных, и, кстати сказать, сильнее всех звучал наш голос, голос партии. Дело застопорилось, и донья Виктория терпеливо готовилась к реваншу. Она узнала, что среди выселенных из Патерностера был мальчик-сирота лет восьми – десяти, который в школе выделялся чрезвычайной сообразительностью. В четыре года он уже читал старикам газеты, в семь давал уроки старшим детям. Она договорилась с его родственниками, усыновила мальчика и отправила в Мадрид в дорогой колледж, где выучилась половина нынешних депутатов парламента. Донья Виктория уже тогда понимала, что борьба будет долгой, и, чтобы не проиграть, нуждалась в самом лучшем оружии.– Это что, она заранее рассчитала все наперед? – удивился Купидо.– И не ошиблась, – ответил Алькалино, кладя ему руку на плечо, сам увлеченный своим рассказом. – Как предрекала донья Виктория, так все и случалось – просто чудо какое-то. Вскоре умер Франко, диктатура пала, и установилась демократия. Но судебный процесс не завершился, и спустя восемь или десять лет после его начала все ожидали принятия новых законов, которые позволили бы выйти из этого тупика, из этого заколдованного круга. Случай не такой уж редкий в нашей стране. Вспомни, сколько лет длились процессы об оливковом масле В 1981 г. Испанию поразила эпидемия отравлений. Суд над производителями оливкового масла начался в 1987 г. и длился два года.

или о плотине в Тоусе Процесс о выплатах компенсаций пострадавшим от прорыва плотины близ города Тоус. Дело рассматривалось в суде более пятнадцати лет.

.– Суд над «Румасой» «Румаса» – крупнейший испанский холдинг, включавший в себя 20 банков. В 1983 году власти страны начали процесс по предотвращению его банкротства.

все еще продолжается, – заметил детектив.– Между тем мальчик, которого она усыновила, окончил юридический факультет. В местных газетах напечатали его фотографию, потому что он стал лучшим в своем выпуске, к тому же он был самым молодым. В будущей работе, да и в жизни, он имел одну-единственную цель: вернуть старой сеньоре конфискованные угодья и тот клочок земли, где покоились кости ее мертвецов. Она заразила его своей манией. Теперь она могла и передохнуть после стольких лет борьбы. Я не знаю деталей, но известно, что с приходом демократии были аннулированы некоторые прежние указы. Что было, то прошло, начнем следующую главу. Донья Виктория, теперь уже советуясь со своим новым блестящим адвокатом по имени Октавио Эспосито, должно быть, верила, что все пойдет легко, ей вернут то, что отняли мошенники, не зря же она держалась столько времени. Но на этот раз она ошиблась. В течение двух или трех лет дело не сдвигалось с мертвой точки, до тех пор, пока здесь не сменилась местная власть, и не был создан комитет по окружающей среде. В Мадриде вздохнули с облегчением – наконец-то война окончена. Но и при новой власти донья никаких перемен не увидела, она поняла, что новые политики все делают по-старому, и это, конечно, напомнило ей прежние времена. Тогда она решила просто поступать по-своему. Она ходила по заповеднику, и охрана – гроза браконьеров – не осмеливалась ей мешать. Все робели перед женщиной, несшей букет цветов на старые могилы и предъявлявшей давние документы на право собственности, которые никто еще не отменил окончательно.– Я помню ее в то время, – сказал Купидо. – Мы хотели снять любительский документальный фильм о заповеднике, о наскальных рисунках и фауне. Однажды, когда мы искали натуру для съемок, вдруг явилась донья Виктория со служащим, спросила, что мы здесь делаем. Оказалось, именно у нее мы должны были просить разрешения на съемку, а не у местных властей. После той встречи она была очень вежлива с нами, видимо уразумев, что мы признали ее права.– Вспомни: она же подожгла полицейский джип, поняв, что демократия ничем не лучше диктатуры. Никто не видел, как она чиркала спичкой, но все и так было понятно. В конце концов меньше чем через год долгий процесс она проиграла: Верховный суд признал законной экспроприацию земель, то есть лишил донью Викторию права свободно ходить по заповеднику, как раньше. Ни ее усилия, ни ходатайства Эспосито ни к чему не привели. Двадцатилетняя борьба окончилась их полным поражением. Но они не смирились и апеллировали в Верховный суд Европейского сообщества в Люксембурге. Окончательное решение вот-вот будет объявлено.– Но какое отношение все это имеет к смерти девушки? – спросил Купидо, хотя уже догадывался об ответе.– После того как вынесли предпоследнее решение, власти вплотную взялись за заповедник. Здесь было тихо и спокойно, слишком долго никто ничего не делал. Тотчас же был запущен новый туристический проект, проложили конные и пешеходные тропы в ранее огороженных зонах, разрешили доступ во многие места, до того закрытые, устроили новые пункты для наблюдения за хищными птицами и оленями. Мода на сельский туризм стучала в дверь, суля большие деньги, ведь заповедник в этом плане – неиссякаемый источник: с каждой неделей количество посетителей растет. Туристы сходят с ума от здешней красоты, фотографируют оленей, закат солнца над озером и старое заброшенное кладбище, – сказал Алькалино с презрительной миной. – И тут на одной из троп появляется убитая девушка. Думаешь, донья Виктория будет сожалеть о ее смерти? Ведь это хороший урок всем, кто вторгается на территорию, которую она никогда не перестанет считать своей.– Нет, она не будет сожалеть. Но я почему-то не могу вообразить, что она готовит убийство, чтобы помешать нашествию туристов.Алькалино покачал головой, он достаточно хорошо знал характер Купидо и понимал, что того уже не изменишь.– У вас, молодых, очень скудное воображение, – возразил он, хотя не был стар, а Купидо не был так уж молод. Их разделяли шесть или восемь лет.– Возможно, ты прав.– Конечно, прав, конечно, прав. Время покажет, – заключил он, допивая остаток коньяка.Детектив подумал, что, если Алькалино будет продолжать так пить, печени его вскоре придет конец. Он заплатил за коньяк, наблюдая, как его друг возвращается к игорному столу. 4 Хотя Купидо сказал лейтенанту, что поедет в Мадрид на следующий день, он решил отложить поездку на сутки, чтобы собрать побольше информации в Бреде. Он уже поговорил с Гальярдо и Алькалино, но никто из них не знал убитую девушку лично.Утром, встав по привычке довольно поздно, детектив пришел к отелю «Европа», где останавливалась большая часть путешественников, приезжавших посмотреть заповедник. У гостиницы были налажены связи с туристическими агентствами, поэтому заказать здесь номер было довольно легко из любого места.Рикардо проехал на машине под аркой в ограде, украшенной зубцами, которая окружала старинный дворец, превращенный в отель, и припарковался перед входом. Он очень хорошо помнил этот отель, но все равно не мог лишний раз не взглянуть на герб семейства Де-лас-Осес, выгравированный на гранитной притолоке пять веков назад: два серпа, сжимаемые крепкими руками, угрожающе преграждают путь пшеничному колосу.Это было трехэтажное здание, решетчатые окна и кордовские зубцы придавали ему вид крепости. Над дверью и над гербом нависал балкон, за которым теперь располагался лучший номер отеля. Последний хозяин, еще носивший фамилию рода, который насчитывал пять столетий, отдал отель на тридцать лет в аренду межнациональной гостиничной сети, взявшейся за развитие сельского туризма; он решился на эту сделку не столько из-за денег, сколько из-за принятого государством закона об охране памятников. Арендаторы должны были отремонтировать здание и тем самым спасти от полного разрушения; постояльцам здесь нравилось. Хозяину же дороже было реставрировать старый замок, чем снести и построить новый.Арендаторы почистили камень и удалили пятна сырости со стен, извели ржавчину на решетках и соорудили новую четырехскатную крышу, которая полностью повторяла прежнюю. Но, соскоблив с дворца весь этот налет старины и упадка, они будто содрали с него кожу, вырвали из Истории и пересадили в эпоху, которая схватила его с жадностью, как богатая семейка принимает в свои объятия последнего разорившегося отпрыска знатного рода, способного придать ей больший вес в обществе. Купидо с некоторой ностальгией вспомнил прекрасный заросший итальянский сад, где некогда мерцал среди темного запустения белый нежный мрамор статуи обнаженной Андромеды, чьи грудь и живот были испещрены выбоинами. Рикардо стало интересно, где она может быть теперь, ведь на ее месте раскинулся бассейн.Когда он подошел к стойке администратора, очень молодая служащая поприветствовала его с дежурной улыбкой:– Добрый день.– Добрый день. Могу я видеть администратора? Скажите, что пришел Рикардо Купидо.Девушка поговорила по внутреннему телефону, и несколько секунд спустя появился Тео – Хосе Теодоро Монтесерин.– Догадываюсь, зачем ты пришел, – сказал он, пожимая сыщику руку. Они были друзьями детства, но их давно развели судьба и работа. Купидо сидел в тюрьме за контрабанду табака; Тео стал управляющим лучшим отелем в городе, самым старинным из всех местных каменных зданий. В былые времена они много раз вместе перелезали через ограду этого дома ради встреч с одной голландкой, сделавшей их мужчинами. – Хочешь поговорить о девушке, убитой в лесу.– Угадал.– Я еще помню все, что недавно рассказывал лейтенанту. Так что можешь задавать вопросы. Выпьешь чего-нибудь? – спросил Тео, указывая на бар.– Да, кофе.– Пойдем.Они сели в широкие, глубокие кресла под высоким потолком с деревянной резьбой, возле окна, сквозь стекла которого виднелся зелено-голубой овал бассейна и стена с ныне пустующими нишами для статуй, поддерживавшая земляной вал.– Лейтенант приходил, нас допрашивал. Меня и всех, кто работал в тот день, – сказал Тео, когда отошел официант. – Кстати, за стойкой тогда сидела та же служащая, что и сейчас. Позвать ее?– Может быть, попозже. А что ты знал о девушке?– Немного. Она вела себя довольно скромно. Останавливалась здесь несколько раз. Первый – по нашим записям – два года назад, спустя несколько месяцев после того, как мы открылись. Всегда брала одноместный номер, всегда на выходные или на праздники. Только два раза заказывала двухместный – приезжала с каким-то человеком, похоже с женихом. Но мы не записали его имени, потому что ее-то уже давно знали, – изложил он по порядку и развел руками. – Никто о ней ничего особенного не помнит, кроме того, что она была очень приятной в общении и симпатичной. И может, немного печальной.– Когда именно она приехала в этот раз?– В пятницу, поздно. В полночь.– Не получала никаких писем, записок?– Нет, но дежурная запомнила, что ей два раза звонил мужчина.– Когда?– В субботу утром, перед тем как она ушла.– И больше ничего?– Ничего. Наша сотрудница говорит, звонил мужчина, но не помнит ни голоса, ни сколько длился разговор, – когда звонок не местный, она вешает трубку, тут ее помощь не нужна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38