— спрашиваю я, но надзиратель игнорирует меня, нереальную.Я сажусь на табурет и жду. Без часов трудно отсчитывать время, но мне кажется, что проходит не меньше двух часов. Потом слышится шум, дверь моей камеры уходит в потолок. Тросы и блоки размещены вверху и из камеры недоступны.В коридоре полно иллюзорного народу обоих полов. У некоторых желтый шейный мех и ввалившиеся глаза, и ходят они с трудом, отягощенные преклонным возрастом. Молодежь, наоборот, суетится и галдит с опасной смесью злости и отчаяния. Помимо соплеменников я вижу инопланетян.Я видала их и раньше, но никогда — в таком количестве. Фоллеры одного с нами роста, но очень смуглые, словно обожженные своей далекой звездой. Они отращивают на шее очень длинный мех и красят его в причудливые цвета — впрочем, это только на воле, не в тюрьме. У землян шейного меха нет вообще, зато у них волосатые головы. Рост придает землянам устрашающий вид. Двигаются они медленно. Ано, проучившаяся год в университете до того, как я ее убила, говорила, что у себя на планете земляне ощущают себя более легкими, чем мы здесь. Я ее не поняла, но Ано была умницей и говорила, видимо, правду. Еще она заметила, что в древности мы, фоллеры и земляне состояли в родстве, но в это совсем уж трудно поверить. Тут Ано, скорее всего, ошибалась.Назвать нашими родичами хухубов не додумывалась даже она. Это мелкие, трусливые, уродливые и одновременно опасные четвероногие, усыпанные бородавками и мерзко пахнущие. Я облегченно перевела дух, обнаружив, что их в Аудите немного и держатся они отдельно от остальных.Все мы бредем в просторное помещение с грубыми столами и табуретами; в углу устроена поилка для хухубов. Еда уже выставлена на столы. Хлопья, лепешки, плоды дерева элиндель — пресно, но питательно. Что меня поражает, так это полное отсутствие охраны. Видимо, заключенным разрешается вытворять все, что им заблагорассудится, с едой, со столовой, друг с другом. Почему бы и нет? Ведь в реальности нас не существует.Мне срочно требуется защита.Я выбираю компанию: две женщины и трое мужчин. Они сидят спиной к стене; остальные заключенные почтительно оставили вокруг них свободное пространство. Судя по всему, лидер у них — старшая из женщин. Я сажусь напротив нее и смотрю прямо в глаза. Ее левая щека изуродована шрамом, теряющимся среди меха на шее.— Меня зовут Ули Пек Бенгарин, — говорю я спокойно и тихо, так, чтобы меня не услышал никто, кроме этой компании. Осуждена за убийство родной сестры. Я могу вам пригодиться.Женщина не отвечает, ее глаза взирают невозмутимо, но я завладела ее вниманием. Остальные смотрят на меня исподлобья.— Я знаю осведомителя среди надзирателей. Он знает, что я про него знаю. Он приносит мне с воли все, что я прошу, под обещание не разглашать его имя.Ее взгляд по-прежнему равнодушен. Тем не менее я понимаю, что она мне верит. Ее убедила сама скандальность моего сообщения. Надзиратель, раз изменивший реальности осведомительством, то есть нарушением совместной реальности, обязательно начинает извлекать из этого материальную выгоду. При нарушении реальности ставки возрастают. По этой же причине ей легко поверить, что я способна изменить соглашению с надзирателем, заключенному прежде.— Что он тебе приносит? — небрежно спрашивает она. Голос у нее скрипучий и низкий.— Письма, сладости, пел. — Опьяняющие средства в тюрьме запрещены.— Оружие?— Возможно, — говорю я.— Почему бы мне не выколотить из тебя имя надзирателя и не договориться с ним самой?— Не получится. Он мой кузен. — Это рискованнейшая часть легенды, придуманной для меня службой Реальности и Искупления.Женщина пристально смотрит на меня. Затем кивает.— Ладно, садись.Она не спрашивает, чего я хочу в обмен за блага, которые она получит через моего вымышленного кузена. Она знает это, не спрашивая. Я сажусь рядом. Если кто-то отныне может представлять для меня угрозу в тюрьме Аулит, то лишь она.Теперь мне предстоит подружиться с землянином.
Это оказывается труднее, чем я ожидала. Земляне держатся сами по себе, мы тоже. Они так же беспощадны друг к другу, как все безумные обреченные души в Аудите; здесь вообще царит ужас, как в детских страшилках. Не прошло и десяти дней, как орава землян избила фоллера. Женщина Мира пырнула ножом соплеменницу, и та истекла на каменном полу кровью и скончалась. Это был единственный случай, когда появились вооруженные до зубов надзиратели, а с ними жрец. Он прикатил гроб, наполненный химикатами, погрузил в них тело, чтобы оно не разложилось, избавив заключенную от отбывания наказания — вечной смерти.Ночью, оставшись в камере одна, я вижу сны, в которых Фраблит Пек Бриммидин отменяет мою временную реальность. Труп с ножевыми ранениями превращается в Ано, а женщина, нанесшая эти ранения, становится мною. После этих снов я просыпаюсь от собственных криков, вся в слезах. То слезы ужаса, а не горя. Моя жизнь и жизнь Ано подвешены на тонкой ниточке: все зависит от преступника-землянина, с которым я еще не познакомилась.Впрочем, я уже знаю, кто это. Я подкрадываюсь к землянам, стоящим кучками, и подслушиваю. Их языком я, разумеется, не владею, но Пек Бриммидин научил меня узнавать слова «Кэррил Уолтерс». Кэррил Уолтерс — старый землянин с седыми, ровно подстриженными волосами, смуглой морщинистой кожей, запавшими глазами. Но десять его пальцев — как они умудряются не путаться в таком количестве пальцев? — длинные и быстрые.Мне достаточно одного дня, чтобы понять: соплеменники обходят Кэррила Уолтерса стороной, окружая его таким же благоговейным почтением, каким окружены мои защитники. На выяснение причин такого отношения уходит немало времени. Кэррил Уолтерс не защищает и не карает. Не думаю, что у него есть тайные совместные реальности с охраной. Я остаюсь в неведении до тех пор, пока женщина Мира не погибает от ножа.Это происходит во дворе, холодным днем, пока я гляжу тоскливым взглядом в ясное небо над головой. Раненая вскрикивает. Убийца вырывает нож из ее живота, и следом за лезвием из тела бьет фонтан крови. Несколько секунд — и грунт вокруг пропитывается кровью. Все, кроме меня, отворачиваются. Зато Кэррил Уолтерс приближается своей старческой походкой, опускается рядом с телом на колени и безуспешно пытается спасти жизнь уже мертвой женщины.Разумеется, ведь он лекарь! Земляне не досаждают ему, потому что знают: в следующий раз его помощь может понадобиться им.Как я глупа, что сразу этого не поняла! От меня как от осведомительницы ждут прыти. Я вижу только один путь.Несколько дней я выжидаю, потом сажусь в тюремном дворе на землю, подпираю спиной стену и приказываю себе почти не дышать. По прошествии нескольких минут я резко вскакиваю. Меня сразу начинает мутить, и я усугубляю свое недомогание, задерживая дыхание. Потом я что есть силы врезаюсь в каменную стену и сползаю по ней. Я сильно ударилась лбом и рукой. Один из людей моей покровительницы что-то кричит.Минута — и рядом оказывается сама Пек Факар. Я слышу ее голос и все остальные голоса сквозь пелену тошноты и боли.— Врезалась головой в стену. Сам видел.— ...говорила мне, что у нее бывают такие приступы...— ...разбила башку...Я ловлю ртом воздух, борясь с тошнотой.— Лекарь, землянин...— Землянин? — Я слышу в голосе Пек Факар подозрение и лепечу:— Болезнь... один землянин говорил мне... с детства... без чужой помощи я... — Меня рвет прямо ей на ботинки — весьма полезная случайность.— Приведите землянина, — скрипит Пек Факар. — И возьмите полотенце!И вот ко мне наклоняется Кэррил Уолтерс. Я цепляюсь за его руку, пытаюсь улыбнуться и теряю сознание.Когда я прихожу в себя, выясняется, что я лежу на полу в столовой, а землянин сидит рядом, скрестив ноги. Несколько моих соплеменников с хмурым видом жмутся к дальней стене.— Сколько пальцев ты видишь? — спрашивает Кэррил Уолтерс.— Четыре. Разве их у тебя не пять? Он разгибает пятый палец и говорит:— Тебе лучше.— Нет, не лучше, — возражаю я. Он обращается ко мне на детском, упрощенном языке, да еще с причудливым акцентом, но понять его можно. — У меня болезнь. Так сказала другая целительница-землянка.— Кто?— Ее звали Анна Пек Ракова.— Какая болезнь?— Не помню. Что-то с головой. От болезни у меня припадки.— Какие припадки? Ты падаешь на пол?— Нет. Да... Иногда так, иногда по-другому. — Я смотрю ему прямо в глаза. У него странные глаза: меньше моих, невероятной голубизны.— Пек Ракова сказала, что при таком припадке я могу умереть, если мне не помогут.Он не реагирует на мою ложь. Или реагирует, но я не понимаю его. Раньше мне не приходилось доносить на землян. Его вопрос звучит чудовищно, даже для узника тюрьмы Аулит:— Что ты сделала?Я отвожу глаза.— Я убила родную сестру. — Если он потребует подробностей, я закричу. Голова раскалывается от боли.— Извини, — бормочет он.За что он просит прощения? За то, что задал неуместный вопрос или что я убила Ано? Пек Ракова была другая: она имела хоть какое-то понятие о приличиях.— Та землянка, целительница, говорила, что за мной должен наблюдать лекарь, который знает, что делать при новом припадке. Ты это знаешь, Пек Уолтерс?— Да.— Ты будешь за мной наблюдать?— Буду. — Он уже и так внимательно за мной наблюдает.Я трогаю свою голову: она обмотана тряпкой. Боль становится нестерпимой. Я отнимаю от головы руку, липкую от крови.— А что взамен? — спрашиваю я.— Как ты платишь Пек Факар за защиту?А он смышленее, чем мне казалось!— С тобой я этим поделиться не смогу.— Тогда расскажешь мне о Мире.Я киваю: обычная просьба землянина. Как я уже говорила, они просят очевидных сведений. Я перестаю видеть столовую. Свет меркнет.
Пек Факар все это не нравится. Но я как раз передала ей оружие, принесенное «кузеном». В камере под койкой я оставляю записки для тюремной администрации. Пока заключенные во дворе, — а мы торчим там каждый день, независимо от погоды, — под койкой появляется то, о чем я прошу. Пек Факар требовала любое оружие, но я не ожидала, что это будет оружие землян. Теперь в тюрьме есть человек с пистолетом. Понятно: всем наплевать, что мы, нереальные, сотворим друг с другом — хоть перебьем. Больше стрелять все равно не в кого: вокруг только те, кто и так умер.— Без Пек Уолтерса я откину копыта, — внушаю я хмурой Пек Факар. — Он владеет особым земным методом, останавливающим припадок.Она грозно смотрит на меня. Но как бы она ни сердилась, никто, даже те, кто потерян для реальности, не в силах отрицать, что у инопланетян есть свои тайные знания. Да и раны у меня самые настоящие: кровь, повязка на голове, заплывший левый глаз, содранная кожа на левой щеке, синяя рука. Она поглаживает земное оружие — скучную стальную машинку.— Ладно, можешь держать землянина при себе, если он согласится. Только зачем ему соглашаться?Я со значением улыбаюсь. Пек Факар никогда не клюет на лесть, потому что любовь к лести — признак слабости. Но она понимает мою улыбку — или воображает, что понимает. Я пригрозила землянину, что она его не пощадит, и теперь вся тюрьма знает, что ее власть распространяется не только на соплеменников, но и на чужаков. Она попрежнему хмурится, но уже не столь зловеще.Потом начинаются мои беседы с землянином.
Разговаривать с Кэррилом Пек Уолтерсом, значит, поминутно испытывать замешательство и отчаяние. Он сидит напротив меня в столовой или в тюремном дворе и прилюдно скребет у себя в голове. Когда у него хорошее настроение, он издает ртом отвратительные свистящие звуки. Он затрагивает темы, которые могут обсуждать только очень близкие люди: состояние его кожи (она усеяна странными бурыми шишками) и легких (забитых мокротой). Он ужасный невежа: не знает, что приличная беседа начинается с обсуждения цветов. Говорить с ним — все равно что беседовать с ребенком, способным, правда, ни с того ни с сего перейти к обсуждению конструкции велосипеда или постулатов права.— Вы считаете, что личность значит очень мало, а группа — все, — заявляет он.Мы сидим во дворе, под каменной стеной, чуть в стороне от остальных заключенных. Некоторые из них посматривают на нас исподтишка, другие таращатся в открытую. Я сержусь. Я вообще часто сержусь на Пек Уолтерса. Все развивается не так, как я рассчитывала.— Что за чушь! Личность имеет в Мире огромное значение! Мы понастоящему заботимся друг о друге, и никто не остается за пределами нашей общей реальности.— Точно! — соглашается Пек Уолтерс, только что научившийся от меня этому слову. — Вы так заботитесь о других, что никто не может остаться наедине со своими мыслями и чувствами. Один — это плохо. Действовать в одиночку — плохо. Реальность — только совместная.— Конечно! — подтверждаю я. Неужели он настолько глуп? — реальность всегда общая. Существует ли звезда, чей свет доступен лишь одному глазу?Он улыбается и произносит что-то на своем языке. Заметив, что я не понимаю, он повторяет то же самое:— В лесу падает дерево. Рухнул ли дуб, если этого никто не видел?— Неужели на твоей планете люди верят, что они... — Я не могу подыскать слов.— Люди верят, что они реальны всегда — и по одиночке, и вместе. Даже тогда, когда другие объявляют их мертвыми. Даже когда они совершают преступление.— Но ведь они нереальны! Как же иначе? Ведь они нарушили совместную реальность! Если я тебя не признаю, если для меня не существует реальности твоей души, если я отправляю тебя к предкам без твоего согласия, то это доказывает, что я не понимаю реальности, а следовательно, не замечаю ее! Так могут поступать только нереальные!— Младенец не видит совместной реальности. Младенец нереален?— Конечно. До достижения возраста познания дети нереальны.— Значит, убивая ребенка, я не совершаю преступления, потому что не нарушаю реальность?— Неверно! Убить ребенка значит лишить его возможности перейти в реальность еще до того, как он сможет присоединиться к своим предкам. А также лишить этой возможности его детей, предком которых он мог бы стать. Никто в Мире не убивает детей, даже загубленные души в Аудите. Ты хочешь сказать, что у вас на земле люди убивают детей?Я не понимаю его взгляда.
1 2 3 4 5 6