Он уже и сюда шел
так, как будто искал места, где можно было бы лечь и умереть, теперь он
закрыл лицо обеими руками, прикрыл глаза и застыл в полной неподвижности.
Между тем сухой хлеб и немного воды оживили голодного, и он
почувствовал себя подкрепленным и ободренным.
Это был один из обитателей разрушенного посада Гдеча, еще недавно
принадлежащего к числу главнейших королевский владений, а теперь
ограбленного напавшими на него чехами, которые увели с собой все
население.
Человека этого звали Дембец.
У Лясоты были обширные владения под Шродой, поэтому он часто заезжал
и в город, и в замок. Дембец, по профессии каретник, часто оказывал ему
различные услуги; они уже давно знали друг друга. Важного магната и
бедного ремесленника сравняла теперь общая беда. Замок Лясоты был также
разорен, и он сам не знал, где преклонить голову. У Дембеца остались
только обгоревшие развалины его хаты.
И теперь он направился к ней, с трудом пробираясь среди обломков
разрушенных строений и, может быть, питая тайную надежду иметь что-нибудь
уцелевшее от пожара. Дойдя до знакомого места, которое даже трудно было
узнать теперь, он остановился, как вкопанный. На месте прежней хаты
возвышалась большая куча углей.
Становилось все темнее. Дембец отер глаза, взобрался на груду
развалин и стал медленно раскапывать кучу пепла и головешек поднятой на
земле палкой. Под хатой был вырыт в земле прохладный погребок, в котором
иногда кое-что прятали.
Ему пришло в голову, что там могли сохраниться припасы. Быть может,
горсть муки, немножко круп, засохшего мяса или краюха заплесневевшего
хлеба. Роясь палкой в куче, он, действительно, нащупал дверь погреба,
уцелевшую от пожара, встал на колени и, очистив руками завалившую дверь
землю и угли, начал с усилием открывать ее. Работа эта была тяжелая для
его слабых сил; он прерывисто дышал, ложился на землю и снова вставал,
пока, наконец, ему не удалось, подперев дверь колом, приподнять ее. Там,
по-видимому, все оставалось нетронутым, никто не рассчитывал найти добычу
в этой убогой хате. Голодный Дембец, спустившись вниз, не удержался от
радостного крика, убедившись, что его кладовая цела.
С беспокойной торопливостью он принялся выбрасывать из нее все, что
попадалось под руку, не гнушаясь и тем, к чему раньше отнесся бы с
пренебрежением, и что теперь он ценил дороже золота. Но скоро он выбрался
из ямы, забрал всю скудную провизию, найденную в ней, и поспешил к тому,
кто только что поделился с ним куском хлеба. Он нашел его лежащим у стены
в полудремоте от истощения и полумертвого от голода.
Мрак все более сгущался.
- Милостивый пан, - промолвил Дембец, склонившись к нему, - у меня
есть пища, я нашел ее в своем погребке. Должно быть, ее хотели там
спрятать!.. Я сейчас разведу огонь, и мы будем есть, будем есть.
Он несколько раз повторил это слово, как будто в нем была надежда на
спасение. Лясота медленно поднял голову.
- Огонь развести, - пробормотал он, - огонь! Чтобы нажить себе беду!
Не смей и думать об этом.
- Никто не придет сюда на огонь, - вздохнул Дембец, - взгляните,
дорогой мой пан, и там, и здесь еще тлеют угли, и поднимается красный
дымок! Безбожные злодеи чехи ушли прочь, кругом пусто, надо спасать свою
жизнь. Иначе мы умрем с голода. - Лясота снова закрыл лицо руками и не
отвечал ничего. Его мучила жажда еще сильнее, чем голод, а жажда эта
происходила от голода и от лихорадки.
Не обращая внимание на запрещение, каретник принялся разводить огонь.
На пожарище не трудно было раздобыть тлеющую головню. Из своей хаты он
вынес какой-то горшок, найденный им в погребе. Он собирался уже
приготовлять ужин, когда Лясота попросил его достать воды.
И вот при помощи этого единственного, какой у них был, черепка и
длинного шеста, найденного на пожарище, Дембец достал в колодце воды и
принес ее Лясоте. Схватив горшок обеими руками, старик выпил всю воду до
последней капли.
Каретник достал воды снова и принялся было за приготовление ужина,
как вдруг порыв ветра принес с собой явственный звук топота конских копыт.
Забыв о своей слабости, Лясота сорвался с места, крича Дембецу, чтобы
тот гасил огонь. Костер был тотчас же погашен.
Мрачное небо еще увеличивало густую тьму ночи. И только в том месте,
где только что зашло солнце, небо еще светилось, и, всматриваясь в ту
сторону, беглецы заметили на большой дороге, проходившей посредине
поселенья, тени двух всадников, медленно подвигавшихся к ним.
В отблеске вечерней зари они казались двумя призраками, хотя издали
невозможно было рассмотреть их.
Лясота и Дембец приглядывались с любопытством беспокойством. Лясота
скоро узнал в них таких же, как он сам, бездомных беглецов, вырвавшихся
ночью из мест чешских погромов и побоищ.
Они были вооружены, потому что над головами их торчали острия копий,
которые они держали в руках, и ехали на статных конях. Султаны шлемов
развевались над их головами. Но разве можно было поручиться, что это не
были чехи, искавшие добычи среди этого разгрома и опустошения?
Всадники остановились перед сожженным костелом... Ветер стих, и можно
было различить отдельные слова, которыми они обменивались между собой.
- Собачьи дети!
- Звери дикие! Дьявольское племя!
После таких проклятий не оставалось сомнения в том, что это были
свои. Лясота сложил руки трубой у рта и закричал им, напрягая силы.
При этом звуке всадники в первое мгновение повернули коней, собираясь
обратиться в бегство, но потом остановились и стали приглядываться.
- Свои! - закричал Лясота. - Подъезжайте сюда к нам!
Дембец, который еще раньше Лясоты, признал в них своих, встал с земли
и поспешил к ним навстречу.
Вместе все как-то безопаснее.
При виде этой фигуры, выступившей из мрака, всадники остановились,
собираясь защищаться или обратиться в бегство, но каретник приблизился к
ним, узнал соседей и стал звать их по имени...
Это были два брата Доливы, соседи Лясоты по имению, Вшеборь и Мшщуй.
Утомившись блуждать в лесу без пищи и питья после того, как владения
их были преданы разгрому и огню, они теперь, узнав Дембеца, охотно сошли с
коней и пошли за ним к тому месту, куда он их вел.
Обрадованный каретник шел вперед и кричал Лясоте.
- Это наши соседи из Доливян, Вшеборь и Мшщуй.
Лясота с усилием приподнялся, опираясь на месте, а каретник опять
принялся разводить огонь.
Никто не приветствовал друг друга, потому что не с чем было
приветствовать. Разве со спасением жалкой жизни, с которой теперь не знали
что делать. Шляхтичи обменялись только печальными взглядами.
Когда огонь разгорелся, младший из братьев Долив, рассмотрев
порванную одежду с кровавыми пятнами на ней и исхудавшее лицо Лясоты, не
мог удержаться от проклятий врагам.
- Вот, до чего мы дожили! - крикнул он. - Вот что сталось с нашей
землей! Будь проклят тот день и час, когда нами стали править Мешко и
Рыкса!
Дембец взял их коней под уздцы и отвел их в соседнюю ограду, где они
могли найти немного травы. Все сели на земле. И из всех уст по очереди
полились жалобы на судьбу.
- Познань, - начал Мшщуй, - тоже вся разгромлена. Чего не успела
увезти немка Рыкса, то забрали чехи. Она ушла к своим, к немцам, а за нею
должен был идти и сын Казимир. Нет у нас князя, границы стоят без охраны,
в стране - безначалие, бери всякий, кто что хочет. Разорили чехи и
Гнезьно, ограбили костел, забрали все сокровища, а наших братьев погнали
перед собой, как скот. Села выжжены, и куда ни взглянешь, пустыня!
- Погибло Болеславово королевство, - прибавил Вшеборь, - перебито
наше рыцарство; все с нами воюют, потому что у нас безначалие. Нет у нас
головы!
- Только и остается нам умереть, чтобы не дожить до конца, - сказал
Лясота.
- Чехи - чехами и немцы - немцами, - сказал Мшщуй, - но и наш
собственный народ разоряет костелы, возвращается в язычество, наша жизнь
весит на волоске! Ходят толпами и призывают по-старому Ладо, а если
повстречают какого-нибудь магната, ругаются над ним и прибивают его к
кресту.
- Что тут делать? Остается одно - умирать, - проговорил Лясота.
Но Мшщуй отрицательно покачал головой.
- У кого есть силы, пусть идет за Вислу к Маславу, там, говорят, еще
спокойно, у него сила большая. Что делать? Присоединяться к сильным, а
иначе погибнем все, - говорил Вшебор. - Мы вот тоже не знаем, идти ли к
нему, чтобы спасти свою жизнь?
- К Маславу? - слабым голосом проговорил Лясота. - Что ты выдумал?
Это человек бесчестный, беспокойный, он - причина всех наших бед.
Мшщуй пожал плечами.
- Да, это правда, но теперь для нас всякий хорош, кто поможет нам
спастись.
- Лучше умереть! - пробурчал старик.
Так перебрасывались они отрывочными фразами, пока Дембец не прервал
их беседы вопросом, - не голоден ли кто-нибудь из них.
А кто же теперь не голоден! - вскричал Мшщуй.
- Что у меня есть, тем я поделюсь и с вами, - сказал каретник. -
Правда, всего понемногу, только бы голод заморить.
И с этими словами он начал раскладывать перед ними копченое мясо и
крупу, сваренную в черепках посуды, найденных им на пожарище. Ужин был
плохой, но проголодавшимся людям он показался вкуснейшей пищей на свете. И
они были ему бесконечно благодарны.
- Пусть Бог тебе заплатит за нас, - говорили они ему.
- Заплатите лучше вы сами, - отвечал Дембец. - Вы здесь не
останетесь, пойдете куда-нибудь дальше, возьмите и меня с собой, а то я
здесь погибну. Вероятно, завтра перед рассветом вы двинетесь к лесу,
позвольте же и мне пойти за вами. Я поделюсь с вами своими запасами.
- Кто же из нас может сказать, что будет завтра? - сказал Лясота.
- Надо идти в лес и за Вислу, - прибавил Мшщуй, - больше нечего нам
делать. Маслав принимает всех.
- И не говорите мне этого, постыдитесь даже думать об этом! - прервал
его старый Лясота. - Кто не знал Маслава, крестьянского сына при дворе
Мешка? Неизвестно, откуда и как выскочил этот паршивец из хлева, лизал
панам пятки, всячески угодничал и добился того, что стал подчашим, а потом
сохранил Мешку жизнь, королеву выгнали своими заговорами и государя своего
Казимира тоже вынудили удалиться. Это все его штуки!
- Ну, конечно, его, - сказал Мшщуй, - я тоже его не люблю и не
защищаю, знаю, что он собачий сын... А кто теперь власть имеет? У кого
сила? Приходится или голову сложить или идти к нему на службу.
- Да, что делать! - вмешался Дембец, стоявший поодаль от всех, -
приходится служить кому попало, хоть бы рыжему псу, только бы не
оставаться без власти.
Все умолкли, опустив головы; Лясота, отдохнув немного и успокоившись,
с усилием поднялся, чтобы осмотреть свое израненное тело и разорванную
одежду. В нем виден был человек, много выстрадавший в жизни и научившийся
спокойно переносить страдания: почти без стона, смело, спокойно он начал
раздеваться, отдирая от тела пропитанную засохшей кровью одежду. Тогда из
ран выступила свежая кровь, и он, разрывая на куски белье, стал
прикладывать эти куски к израненному и исколотому телу. Все смотрели на
него с почтительным удивлением. Все-таки это было доказательством того,
что он желал вернуться к жизни и искать какого-нибудь выхода. Все молча
ждали, когда старик окончит свое дело: надо было сообща сговориться, что
делать дальше, где укрыться и куда направиться.
В то время во всей стране не осталось почти ни одного уголка, который
бы не подвергся разбойничьему набегу чехов, поморов или пруссаков.
Особенно тяжелым было положение богатых помещиков, духовенства и
рыцарства, которые при Мешке Первом и Болеславе приняли христианство, ни
один костел, ни один монастырь не был пощажен грабителями, ни одно
кладбище не избежало осквернения. Почти все капелланы пали от руки убийц,
и великое дело обращения в христианство, совершенное при помощи
христианских народов, было уничтожено. Это было от части на руку немцам,
которые приобретали таким образом право обращения мечом, завоевания и
захвата верховной власти над вновь отстроенным костелом.
Русь и венгры, со своей стороны, ждали только удобного момента, чтобы
вырвать у Польши земли, завоеванные Болеславом. Чешский Бжезислав мечтал
даже о завоевании всего Польского королевства и о присоединении его к
своим владениям. И это великое дело он начал с ограбления Кракова, Гнезьна
и Познани и опустошения всех областей, которыми он хотел править.
Когда Лясота, перевязав свои раны, снова лег на землю, а Дембец
уселся в сторонке, братья Доливы, переглянувшись между собой, продолжали
прерванный разговор.
- Как же вы думаете? - заговорил Мшщуй. - Что нам делать? Говорите вы
первый, мы хотим послушать старшего.
Лясота поднял голову, как бы для того, чтобы убедиться, что эта речь
относится к нему.
- Вы меня спрашиваете, - сказал он. - Да разве я сам знаю, что надо
делать? Я знаю, чего не надо делать. Я не пойду за Вислу к Маславу, потому
что стыд и срам кланяться сыну батрака после того, как человек служил
помазанным королям. Мы все держались всегда вместе с нашими государями:
были верны вдове Мешка, потом сыну его, Казимиру... И теперь мы пойдем к
тому, кто их от нас отнял? А если бы мы и пошли к нему, то разве для того,
чтобы он снял с нас головы: ведь кормить нас он не будет.
Братья Доливы не возражали ему.
- Может быть, вы не знаете Маслава так, как я его знаю, - прибавил
Лясота. - Я помню, как он рос при дворе и был сначала мальчишкой при
псарне, потом носил полотенца и кувшины, приручал соколов, наливал мед и
понемногу вкрадывался в доверие и милость, дошел постепенно до цепи на шее
и рыцарского пояса, стал доверенным и советчиком.
1 2 3 4 5 6