Как быстро формируются привязанности в экстремальных обстоятельствах! Какие безумные мысли приходят человеку в голову! Вице-президент пришел к выводу, что Роксана Косс – это женщина, которую он всегда любил; что Гэн Ватанабе – это его сын; что его дом больше ему не принадлежит и что его жизни, то есть тому, что он считал своей жизнью, его политической карьере, теперь пришел конец. Рубен Иглесиас спрашивал себя: неужели все заложники на свете чувствуют то же самое, что и он?– Гэн, – сказал Месснер и мрачно потряс его руку, как будто выражал соболезнования, – вице-президенту необходима медицинская помощь. – Он сказал это по-французски, чтобы Гэн перевел.– Мы тратим слишком много времени на обсуждение нужд какого-то дурака, – возразил командир Бенхамин.– Льда! – Рубен сам встрял в разговор, потому что в его голове безостановочно вертелась мысль о холодном прикосновении льда, снежных вершинах Анд, о фигуристках, выступавших на Олимпиаде, – молодых девушках с осиными талиями и в коротеньких прозрачных юбочках. При воспоминании о них он воспрянул духом, и перед его глазами возникли округлые узоры, нарисованные серебряными лезвиями их коньков на голубой поверхности льда. Ему захотелось, чтобы его закопали в лед.– Ишмаэль, – нетерпеливо обратился командир к одному из своих бойцов, – марш на кухню, принеси ему полотенце и лед.Ишмаэль, один из парней, подпирающих стены, коротышка в самых изношенных башмаках, явно обрадовался. Может быть, он был горд, что его выбрали для выполнения задания, может быть, он действительно хотел помочь вице-президенту, а может, он просто хотел прогуляться на кухню, где наверняка оставались подносы с разнообразными несъеденными крекерами и канапе.– Моим людям никто не давал лед, когда он им требовался! – с горечью добавил командир Альфредо.– Разумеется, – сказал Месснер, рассеянно выслушавший перевод Гэна. – Ну как, вы готовы хоть на какой-нибудь компромисс?– Мы позволим вам взять женщин, – сказал Альфредо. – Мы не заинтересованы в том, чтобы с ними возиться. Прислуга тоже может уйти, и священники, и те, кто болен. После этого мы составим список оставшихся. Может быть, еще кое-кого из них отпустим. В обмен мы хотим получить вознаграждение. – Он вытащил из кармана тщательно сложенный лист бумаги и зажал его между тремя пальцами, которые остались у него на левой руке. – Вот то, что нам нужно. Вторая страница предназначена специально для прессы. Это наши требования. – А ведь, приступая к операции, Альфредо был так уверен в успехе их плана. У него в этом доме когда-то работал двоюродный брат, он монтировал здесь систему кондиционирования и должен был украсть копию чертежей.Месснер взял бумаги, взглянул на них и попросил Гэна их прочитать. Гэн очень удивился, когда заметил, что у него дрожат руки. Он что-то не помнил случаев, когда предмет перевода вызывал в нем столь сильные эмоции.– В интересах народа «Семья Мартина Суареса» захватила в заложники… – начал Гэн.Месснер знаком остановил его.– «Семья Мартина Суареса»?Командир кивнул.– А разве вы не «Истинная власть»? – Месснер понизил голос.– Вы же сами сказали, что мы вменяемые люди! – с обидой произнес командир Альфредо. – А вы что думаете? Вы считаете, что «Истинная власть» будет вести с вами переговоры? Вы считаете, что они бы позволили женщинам уйти? Я знаю этих типов. Там всех бесполезных заложников расстреливают. А мы разве кого-нибудь расстреляли? Мы стараемся помочь людям, как вы это не понимаете! – Он сделал шаг к Месснеру, но между ними тут же встал Гэн.– Мы стараемся помочь людям, – перевел Гэн медленно и отчетливо. Вторая часть предложения – «как вы этого не понимаете!» – к делу не относилась, и он ее проигнорировал.Месснер извинился за свою ошибку. Вот уж действительно, настоящая ошибка. Это, оказывается, не «Истинная власть». Ему пришлось сконцентрироваться, чтобы углы его рта не поползли вверх.– Когда же вы планируете освободить первую группу?Командир Альфредо больше не собирался с ним разговаривать. Он что-то проворчал себе под нос. Даже командир Гектор, который должен был говорить последним, сплюнул на швейцарский ковер. Ишмаэль вернулся с двумя кухонными полотенцами, полными кубиков льда, малой толикой кухонного запаса. Командир Бенхамин вырвал у него из рук один из кульков и начал катать по скатерти прозрачные кубики. Те, кто лежал поближе, тут же начали подбирать упавшие кубики и запихивать их в рот. Ишмаэль, испугавшись, тут же сунул второй кулек вице-президенту и слегка склонил голову. Рубен ответил ему тем же, думая при этом, что лучше всего ему теперь не привлекать к себе излишнего внимания, потому что для того, чтобы схлопотать новый удар по голове, предлогов найдется предостаточно. Он приложил лед к голове и вскрикнул от боли и одновременно от глубокого – глубочайшего! – удовольствия.Командир Бенхамин прочистил горло и взял себя в руки.– Мы поделим их прямо сейчас, – сказал он. Сперва он обратился к своим бойцам: – Будьте осторожны. Под вашу ответственность. – Парни вдоль стены подтянулись, выпрямили ноги, подхватили с пола ружья. – Всем на ноги! – скомандовал Бенхамин.– Прошу внимания! – сказал Гэн по-японски. – Сейчас вам надо встать! – Если раньше террористы возражали против любых разговоров среди заложников, то для Гэна они делали исключение. Он повторял предложение на всех языках, которые смог вспомнить. Даже на тех языках, которые, насколько он знал, здесь никто не понимает: на сербско-хорватском и китайском. Просто потому, что ему было приятно говорить свободно и во весь голос, и его никто не собирался останавливать. Команда «Встать!» вообще-то не требует перевода. В определенных ситуациях люди уподобляются стаду овец. Когда один встает, другие следуют его примеру.Все стояли одеревенелые и неуклюжие. Некоторые пытались добраться до своих башмаков, другие вообще о них забыли. Кто-то переминался с ноги на ногу, пытаясь размять затекшие конечности. И все очень нервничали. Если совсем недавно они думали, что главное их желание – это встать, то теперь, стоя, они чувствовали себя абсолютно незащищенными. Теперь им казалось, что любые изменения в их судьбе приведут к худшему, а не к лучшему, что это вставание увеличивает их шансы быть убитыми.– Женщины, отойдите вправо, мужчины – влево!Гэн снова повторил предложение на всех известных ему языках, не очень представляя себе, какие страны тут представлены и кто именно нуждается в его переводе. Он невольно подражал той успокоительно-монотонной интонации, с какой произносятся объявления на железнодорожных вокзалах и в аэропортах.Но мужчины и женщины не хотели так быстро расставаться. Они цеплялись друг за друга как можно крепче. Пары, которые давно забыли, как это делается, и уж тем более никогда не делали этого на публике, пылко обнимались. Теперь казалось, что этот прием просто слишком затянулся. Уже отзвучала музыка и прекратились танцы, а пары все еще стояли, крепко держась друг за друга, и чего-то ждали. Лишь между Роксаной Косс и ее аккомпаниатором происходило что-то не то. В его объятиях она выглядела совсем маленькой, настоящим ребенком. По всей видимости, ей не очень нравилось такое положение, но при более пристальном взгляде становилось ясно, что это она служит ему опорой. Он повис на ее хрупких плечах, и страдальческая гримаса на ее лице свидетельствовала о том, что такая тяжесть для нее чрезмерна. Господин Осокава, догадавшись о ее трудностях (потому что его собственная жена, к счастью, находилась в это время в Токио и его самого, так уж получилось, на этом приеме никто не обнимал), обхватил аккомпаниатора и перекинул этого гораздо более высокого, чем он сам, человека через плечо, как пальто. Он слегка покачивался, но был тысячекратно вознагражден тем облегчением, которое отразилось на лице Роксаны Косс.– Спасибо, – сказала она.– Спасибо, – повторил он.– Вы за ним присмотрите? – В этот момент аккомпаниатор поднял голову и перенес часть своего веса на свои собственные ноги.– Спасибо, – еще раз повторил господин Осокава с нежностью.Другие одинокие мужчины, в основном официанты, которые сами жаждали облегчить ей ношу и взвалить на себя этого умирающего иностранишку, ринулись на помощь господину Осокаве и вместе с ним оттащили мокрого от пота аккомпаниатора в левую часть комнаты. Его светлая голова при этом раскачивалась так, словно у него была перебита шея. Господин Осокава обернулся, чтобы посмотреть на Роксану Косс, и его сердце сжалось при мысли, что она осталась в одиночестве. Ему хотелось поймать ее ответный взгляд, но она смотрела на своего аккомпаниатора, который сползал с рук господина Осокавы. Теперь, глядя на него издали, она наконец осознала, насколько ему плохо.А господин Осокава, наблюдая все эти пылкие прощальные поцелуи, с горечью подумал, что у него в мыслях не было взять в эту поездку жену. Он даже не сообщил ей, что она тоже приглашена на этот прием и что речь идет о праздновании его дня рождения. Просто сказал, что уезжает по делам. По обоюдному молчаливому согласию во время командировок мужа госпожа Осокава оставалась дома, с дочерьми. Они никогда не путешествовали вместе. Теперь он смог убедиться, насколько мудрым было такое решение. Он уберег свою жену от массы неприятностей, а может быть, и от кое-чего похуже. Он ее спас. И тем не менее он почему-то не мог отогнать от себя мысль о том, как было бы хорошо, если бы они сейчас были вместе. Иначе почему все эти люди так опечалились, когда им сказали, что они должны расстаться?Казалось, времени прошло очень много, а на самом деле не более минуты, но Эдит и Симон Тибо еще не сказали друг другу ни слова. Наконец она его поцеловала, и он сказал:– Мне приятно будет думать, что ты на свободе.Он мог сказать что угодно, слова сейчас не имели значения. Он думал о тех двадцати пяти годах брака, когда он любил, не отдавая себе в этом отчета. Теперь он должен понести за это наказание, за все потерянные им годы. Дорогая моя Эдит. Она сняла с себя светлый шелковый шарфик. А он ведь и забыл попросить ее об этом. Шарфик был прелестного голубого цвета, того цвета, который украшал обеденные сервизы королей и нижние перья птичек, в изобилии порхающих в этих богоспасаемых джунглях. Она скомкала его в крохотный шарик и втиснула в его сцепленные руки.– Не делай глупостей, – сказала она, и, поскольку это было последнее, о чем она его попросила, он с готовностью поклялся, что не будет.В целом разлучение заложников прошло вполне цивилизованно. Применять оружие не пришлось ни разу. Когда стало ясно, что время истекло, мужчины и женщины просто разошлись в разные стороны, как будто того требовал исполняемый ими сложный танец и очень скоро партнеры снова воссоединятся в новом круге для исполнения других танцевальных па.Месснер достал из бумажника пачку своих визитных карточек и раздал их по одной каждому командиру, Гэну и, после некоторого раздумья, вице-президенту. Остальные он оставил на кофейном столике.– Здесь есть номер моего сотового телефона, – сказал он. – Вот этот. Захотите поговорить со мной, позвоните по этому номеру. Специально для этого дома правительство распорядилось держать линию свободной.Каждый взглянул на свою карточку, несколько озадаченный. Как будто Месснер приглашал их на ленч и совершенно не понимал всей серьезности положения.– Может, вам что-нибудь понадобится, – уточнил Месснер. – Может, вы захотите поговорить с кем-нибудь снаружи.Гэн слегка поклонился. Ему хотелось поклониться Месснеру в пояс, громко и искренне выразить ему свое восхищение за то, что он пришел в этот дом, рискуя жизнью, но ему показалось, что его никто не поймет. В это время к столику подошел господин Осокава, взял одну карточку и, склонившись в глубоком поклоне, потряс руку Месснера с нескрываемой горячностью.В то же самое время командиры Бенхамин, Альфредо и Гектор подошли к группе мужчин у стены и отделили от них рабочих, официантов, поваров и другую прислугу. Они велели им встать вместе с женщинами. Раз уж их заветным желанием было совершить революцию и освободить трудовой народ, то они не хотели держать его представителей в заложниках. Потом они спросили, есть ли среди мужчин больные, и этот вопрос Гэн повторил несколько раз. Казалось бы, тут каждый должен был объявить, что у него как минимум слабое сердце, но толпа почему-то оставалась на удивление спокойной. Вперед выступило лишь несколько дряхлых стариков, да один красивый итальянец предъявил медицинский идентификационный браслет, после чего был немедленно возвращен в объятия своей супруги. Только один человек солгал, но его ложь осталась для всех тайной: доктор Гомес объяснил, что у него давно не работают почки и он уже опоздал с диализом. Его жена со стыдом отвернулась от него. Самый больной среди мужчин, аккомпаниатор, постеснялся просить за самого себя, и его посадили в кресло в таком месте, где, как все надеялись, о нем точно не забудут. Священникам тоже позволили уйти. Монсеньор Роллан перекрестил остающихся и перешел в правую часть помещения. А вот отец Аргуэдас, которого не ждали никакие неотложные дела, попросил разрешения остаться.– Остаться? – переспросил командир Альфредо.– Вам же понадобится священник, – ответил тот.Командир слегка улыбнулся, впервые за все время.– Право, вам лучше уйти.– Но если люди останутся здесь до воскресенья, им понадобится кто-нибудь, кто отслужит мессу.– Мы сами за себя помолимся.– Прошу прощения, сеньор, – объявил священник, потупив глаза. – Но я остаюсь.На этом данный вопрос был закрыт. Монсеньор Роллан беспомощно наблюдал всю сцену. Он стоял рядом с женщинами, и чувство стыда перерастало в его сердце в кровожадный гнев. Будь его воля, он собственными руками пришиб бы молодого священника, но было слишком поздно. Тот уже находился вне досягаемости.Вице-президента вполне могли бы отпустить, как нуждающегося в медицинской помощи, но он даже не стал об этом просить. Вместо этого ему, сотрясаемому лихорадкой и непрерывно прикладывающему к лицу лед, было велено подойти к воротам и сделать для прессы объявление об освобождении части заложников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48