Но ни в одном из тридцати восьми томов документов, собранных против него Прокуратурой СССР, не было ни одной бумаги, действительно изобличающей именно его, Максима Раппопорта, в преступлении. Другие жулики, авантюристы — цеховики, главные бухгалтеры трестов, ответственные плановики, директора предприятий и даже министры — воровали, утаивали продукцию, переправляли ее с юга страны на север, и наоборот, и рано или поздно по пьяни, по глупости или по жадности попадали в поле зрения прокуратуры. А на допросах всегда всплывало имя Раппопорта — главного консультанта, придумавшего всю аферу. Но нигде, ни на одной бумаге не было его подписи или записи о получении им даже одной копейки. И это было его принципом.
— Понимаете, Анна Евгеньевна, — объяснял он Анне сразу после того, как она прочла первые шестнадцать томов его дела. — Когда имеешь дело с этой публикой, нужно с самого начала знать, что это плебеи и что они обязательно сгорят на водке, бабах или просто на глупости. А моя фамилия Раппопорт, и каждая буква, даже лишнее «п», мне дороже всего золотого запаса Советского Союза. Поэтому я только консультант. Мои руки никогда не прикасались ни к одной деловой бумажке! Так что вы обязательно выиграете это дело, даже не сомневайтесь!
И, разбирая его остроумные, как в шахматных партиях, комбинации подпольного бизнеса с государственной экономикой, Анна видела, что этот человек, при его энергии, таланте, организаторских способностях и умении легко понять любой производственный или творческий процесс, мог бы стать новым Капицей, Королевым, Бондарчуком, Григоровичем. Он мог бы конструировать самолеты, сооружать мосты, расщеплять атом, находить нефть в тайге или снимать фестивальные кинофильмы. Но он занимался аферами, только аферами и ничем больше.
— Конечно, я толковей любого кремлевского министра, — соглашался Максим и объяснял Анне уже потом, в разгар их короткого романа: — Ведь эти вожди мирового пролетариата с трудом помнят таблицу умножения, а я в уме извлекаю квадратные корни. Они шестьдесят лет строят социализм, а я в одну минуту меняю схему и из этих же кубиков делаю нормальный капиталистический бизнес. Но парадокс даже не в этом, а в том, что это вы сделали нас, евреев, такими умными. Ведь за тысячу лет даже из воды можно, наверно, сбить сметану. Вот и вы — вы столько нас били, что нам пришлось выучиться на гроссмейстеров. Но как же я, гроссмейстер, могу работать на этих плебеев? Ради своего дебильного социализма они истребили шестьдесят миллионов человек и еще орут на весь мир, что они — лидеры человечества! И сами верят в это, клянусь! Хрущев верил, что с помощью совнархозов он догонит Америку, Брежнев верит в Госплан. Ну разве нормальный, уважающий себя человек может на них работать?
Анна выиграла тот процесс. И выиграла сравнительно легко, потому что, во-первых, все уже сгоревшие, то есть сидевшие в тюрьмах участники его афер, единодушно отказались от своих первоначальных, обвиняющих Раппопорта показаний. «Это было нетрудно, — небрежно сказал ей Максим потом, после процесса. — Их жены получают сейчас хорошую пенсию ». А, во-вторых, прокурор во время процесса почему-то не был ни агрессивен, ни даже настойчив.
— Неужели ты купил прокурора? — спросила Анна Максима, когда на следующий после окончания судебного процесса день они вылетели в Сочи.
Держа на коленях свой неизменный черный «атташе», как всегда пристегнутый к запястью левой руки, Максим ответил:
— Анечка, этого тебе знать не нужно. Моя фамилия…
— Раппопорт с тремя «п», это я знаю! — перебила она. — Но неужели даже на курорт нужно тащить этот кейс? Это пижонство! Что у тебя там? Шифры на случай атомной войны, как у Никсона?
— Ты хочешь увидеть?
— Да.
— Прямо сейчас?
— Да!
— Хорошо. — И он, не отстегивая «атташе», правой рукой набрал на замке комбинацию каких-то цифр и откинул крышку. — Прошу!
Анна ахнула и невольно оглянулась по сторонам на спящих в ночном самолете пассажиров. «Атташе» был полон пачек американских долларов. В ужасе Анна даже закрыла рукой рот, чтобы не вскрикнуть. Она, член коллегии адвокатов, летит на курорт с любовником-валютчиком! Да тут не нужно даже обвинительных документов, а достаточно этого чемоданчика, чтобы получить «вышку»! И никакие адвокаты не помогут…
— Ты с ума сошел! Зачем тебе валюта?
— Это не мне. Это в Сочи уйдет одному человеку. И после этого у нас будет заслуженный отдых с ненавязчивым сервисом.
Отдых действительно был такой, о котором Анна не имела представления даже по фильмам из жизни американских миллионеров. Они жили в заповедниках, не нанесенных ни на одну карту Крымского полуострова. Они купались на пляжах, неизвестных даже любимым в Кремле космонавтам. Они ездили в черных правительственных лимузинах, жили на правительственных дачах и катались на ракетных катерах, принадлежащих, надо думать, лично Командующему Черноморским военным флотом. При этом сервис, который их сопровождал везде, был настолько ненавязчивым, что они ни разу не встретили хозяев этих вилл, лимузинов, заповедников и ракетных катеров.
Анна изумлялась:
— Макс, неужели мы в Советском Союзе?
— К сожалению, — отвечал он. — Но еще хуже то, что мы встретились слишком поздно, чтобы что-то менять. Ты знаешь…
Она знала. Она знала, что у него в «атташе» уже лежит разрешение на эмиграцию, которое он получил ровно через два часа после того, как вышел из зала суда. Хотя другим евреям такое разрешение приходится ждать по году. Но ведь он был Раппопорт — с тремя «п»! А кроме разрешения на эмиграцию, в его «атташе» уже лежал билет на самолет «Москва — Вена», рейс 228, на 19 июля 1977 года.
— Если бы я проиграла процесс, ты бы уезжал не на запад, а на восток — несмотря на все твои «п»!» — говорила она ему и на пустынных золотых пляжах, и на текинских коврах правительственных дач, и в заповедных охотничьих домиках членов Политбюро.
Но она выиграла процесс, и через двадцать дней он уезжал, и от сознания этого неотвратимого расставания их секс становился в десять раз острее, чем обычно. Таким, каким он был у нее очень давно, в первый раз…
— Разве ты не можешь отложить отъезд? Ты же Раппопорт!
— К несчастью, не могу. Двадцать дней — это мой лимит, ни минуты больше, все рассчитано…
Тогда Анна не понимала, что рассчитано. Ей казалось, что при его возможностях он мог отложить свой отъезд хоть на год! Она поняла это позже, когда имя Раппопорта стало московской легендой. «Лимит» был потому, что его вели и он знал об этом. Его вели и тогда, когда он впервые появился в ее кабинете в коллегии адвокатов, и во время судебного процесса, и в самолете по дороге на юг. Только в Сочи, когда прямо от трапа самолета правительственная «Чайка» без номерных знаков умчала их на заповедную дачу, те, кто вел их в самолете, озадаченно почесали, наверно, в затылках и бессильно развели руками.
Но когда Максим и Анна вернулись в Москву, его повели опять. И видимо, он знал, что его поведут, и поэтому сказал ей еще в аэропорту:
— Все, Аня. Для тебя я уже уехал.
— Почему? — изумилась она.
— Так надо.
— Ты скотина!
Он посмотрел ей в глаза, и впервые за все время их знакомства в его глазах не было озорного блеска гения. В них была боль.
— Аня, моя фамилия Раппопорт, ты знаешь. Но я бы мог отдать им эту фамилию, всю, с тремя «п», и взамен взять тебя и уехать, я бы это сделал, клянусь моей мамой Ривой Исааковной. Но это уже невозможно. Ну, поверь Раппопорту!
Она обиделась. Она обиделась и прямо из аэропорта уехала уже не с ним, а одна, отдельно, в другом такси — как он и настаивал. Но она была уверена, что через день, ну, максимум через три дня, он позвонит, приедет с букетом крымских роз или просто ворвется в ее кабинет и скажет: «Аня, я все устроил, ты едешь со мной!» И до последнего дня, до 19 июля она каждый день и час была настороже, в ожидании его звонка, его стремительного появления.

4

Он не позвонил и не появился, и за два часа до отлета его самолета она прыгнула в свой «жигуленок» и сломя голову понеслась в Шереметьево. Но Максима там не было. Самолет, улетающий в Вену рейсом 228, был, туристы-австрийцы были, евреи-эмигранты — целых шестнадцать семей с детьми, чемоданами и баулами — тоже были. Но Максима Раппопорта не было. Она хотела спросить о нем у дежурной по посадке, но в последний момент остановила себя — вспомнила его «атташе», набитый американской валютой. Она была адвокатом и хорошо знала правила игры. Империя могла смотреть сквозь пальцы на хозяйственные преступления, но становилась беспощадной к тем, кто нарушал ее монополию на печатание денег и особенно на валютные операции. Даже «либерал» Хрущев вышел из себя, когда узнал о валютчиках Рокотове и Файбышенко. Хрущев приказал расстрелять их — до суда! А ведь у Рокотова было «всего» двести тысяч долларов…
Сколько было у Раппопорта, Анна узнала через три недели. Впоследствии, когда история Раппопорта стала легендой, эта цифра все увеличивалась и увеличивалась, но, наверно, та, которую называли первоначально, по горячим следам, была ближе к истине.
У Раппопорта, сказали, был миллион долларов.
И это было похоже на него, он любил эффектные цифры. Уехать из СССР с неполным миллионом — нет, его самолюбие страдало бы от этого. А везти больше миллиона — миллион с каким-нибудь хвостиком — тоже было не в его характере, он не был мелочным. Поэтому Анна сразу поверила в эту цифру — у Раппопорта был миллион долларов стодолларовыми купюрами. Он скупал эти стодолларовые банкноты у мелких и крупных фарцовщиков в Москве, Ленинграде, Риге, Одессе и платил за них советскими деньгами, практически любую цену, а валютой — 125 и даже 150 долларов за сотенную купюру.
Конечно, он накололся на слежку, это было неизбежно. Но, говорила легенда, он продолжал открыто и даже вызывающе открыто ездить по Москве и другим городам со своим неизменным черным «атташе», пристегнутым к запястью левой руки. Он возил в этом «атташе» пачки советских и несоветских денег, встречался с фарцовщиками и скупал у них стодолларовые банкноты, которые затем аккуратно складывал в потайной сейф, вмурованный за камином в своей квартире на Фрунзенской набережной.
«На что он рассчитывал?» — недоумевали рассказчики легенды. Ведь в КГБ, в 10-м Направлении Политической службы безопасности, созданном специально для борьбы с «экономическими преступниками», то есть со спекулянтами иностранной валютой, знали о каждом его шаге и, конечно, о том, что он подал документы на выезд. Почему же они не взяли его? Не арестовали его при встречах с фарцой? А, наоборот, даже дали ему разрешение на эмиграцию! Разве они не понимали, что он скупает валюту не для того, чтобы оставить ее в московской сберкассе, а для того, чтобы вывезти?
Они понимали. Бригада офицеров КГБ, которая вела Раппопорта и его черный «атташе», понимала все. И тем не менее, они не мешали ему собирать этот миллион. И когда Раппопорт с какой-то любовницей, говорила легенда, укатил в Сочи, эти офицеры своими руками пересчитали валюту в его квартире, в секретном сейфе. Но в те дни там еще не было миллиона, там до миллиона недоставало каких-нибудь семидесяти тысяч. И они оставили в сейфе все деньги нетронутыми. Потому что у них были свои амбиции — они тоже хотели миллион. «Зачем рыскать по мелким валютчикам, арестовывать, допрашивать, вскрывать полы в их квартирах и вспарывать матрасы в поисках каких-нибудь десяти — пятнадцати тысяч долларов, — рассуждали эти гэбэшные волки. — Пусть Раппопорт сделает эту работу, пусть он соберет миллион, а мы просто изымем эти деньги в момент передачи их за границу».
Иными словами, они играли против него уверенно и спокойно, в солидной манере шахматного чемпиона Карпова. И именно ради этого миллиона попросили Прокуратуру СССР не быть слишком настойчивой в процессе Раппопорта. Ведь в конце концов что важнее — отправить Раппопорта в Сибирь за его аферы с икрой и мочевиной или заставить его собрать для государства миллион долларов?
Правда, чем ближе становился день отъезда Раппопорта, тем тревожней чувствовали себя эти офицеры КГБ — они не понимали, как он собирается переправить свой миллион за рубеж. Однако он «успокоил» их: за неделю до отъезда он привез в мастерскую «Кожгалантерея», что на Комсомольской площади, шесть огромных новеньких кожаных чемоданов и лично директору этой мастерской Арону Гуревичу заказал снабдить эти чемоданы двойным дном и двойными стенками. А на следующий день некто по имени Гриша Мендельсон передал начальнику шереметьевской таможни десять тысяч рублей с просьбой запомнить только одну фамилию — Раппопорт.
В КГБ поняли, что заветный миллион собран. И теперь им оставалось одно из двух — либо нагрянуть к Раппопорту домой и изъять миллион из сейфа за камином, либо ждать, когда этот миллион сам, в подкладке кожаных чемоданов, прикатит в Шереметьево к отлету самолета «Москва — Вена». Ясно, что они выбрали второй вариант. Ведь одно дело доложить на Политбюро, что в квартире у жулика по фамилии Раппопорт нашли миллион долларов, а другое — что изъяли этот миллион на таможне у еврея-эмигранта! «Миллион на таможне » — это международное событие, это героизм и бдительность органов безопасности страны, это ордена и медали, и статьи в прессе, и еще один виток антисионистской кампании. Конечно, они выбрали второй вариант!
Между тем Раппопорт наглел уже буквально по часам. За четыре дня до отъезда он закатил у себя дома «отвальную» на сто персон. Там был цвет Москвы, Ленинграда, Риги и Одессы. Там был самый знаменитый бард со своей женой-кинозвездой, и цыгане из театра «Ромэн», и половина кордебалета Большого театра, и модные художники, и поэты, и кинозвезды, и капитаны самого популярного в стране телешоу «КВН», а также несколько дипломатов из посольств Нигерии, Австралии, Аргентины и США.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12