– Надо изменить фотографии на предвыборной листовке. Я хочу, чтобы…
К огромному удовольствию Семирского, его предложение у Маши возражений не вызвало. А ведь всем хорошо известно: Машенька – женщина принципиальная. Если считает, что какая-то инициатива негативно повлияет на имидж партии или ее лидеров, и с самим председателем будет спорить до хрипоты. За ум в сочетании с полным отсутствием подхалимских поползновений Марию и назначили на эту должность еще пять лет назад, совсем девчонкой. И в том, что на прошлых выборах в Думу партия стала третьей, очень много труда и начальницы пиар-службы.
Просмотрев пресс-релизы, Андрей Петрович стал принимать многочисленных посетителей – руководителей региональных отделений партии, простых партийцев, сочувствующих либерал-патриотам деятелей науки и культуры. Секретарша недосмотрела – в череде вменяемых людей с обычными житейскими проблемами оказалась явно ненормальная бабуля, с порога заявившая:
– Против меня существует инопланетный заговор. Чудовища зеленые в водопроводе живут. Помоги, родненький, дорогой. КПСС нет, уж не знаю, куда и пожаловаться!
Когда Маша снова появилась в кабинете, Андрей Петрович посмотрел на нее с искренним недоумением.
Она, умница, сразу все поняла без лишних вопросов и приступила к пояснениям:
– Вы давали указание заменить снимки на предвыборной листовке. Мы просмотрели базу фотографий вашей семьи. Кое-что подобрали. Вот предварительные макеты, взгляните.
Пока руководительница пиар-службы раскладывала на столе листовки, Андрей Петрович успел перевести дух и опустошить стакан минералки.
– Обеденное время уже, – ровным голосом напомнила Маша. – Кстати, я, когда готовила материалы, ну просто поразилась. Ваш сын Константин…
Семирский отодвинул макет подальше. Чертова дальнозоркость! Вот что с нами делают годы!
– А что Костя? По-моему, неплохо получился!
Маша кивнула:
– Отлично. Он очень фотогеничен! Такой красавчик, влюбилась бы в него, будь он постарше. Но вы знаете, он абсолютно не похож ни на вас, ни на Ирину Львовну. У него в лице явно прослеживается что-то восточное. Может, вы – потомок Чингисхана? Обыграем это в биографии?
Она беззаботно рассмеялась. И Андрей Петрович тоже улыбнулся, потому что давно научился прятать за непринужденной улыбкой липкий холодный страх…
* * *
– Амнистия – хорошая птичка!
– Амнистия – дура! Опять! Снова! Да что же это мне за наказание такое! Амнистия! Я тебе сколько раз говорил – кончай жрать документы! Неужели не понятно?! Идиотка!!
Устав орать, следователь прокуратуры Владимир Седов плюхнулся на стул и смерил пытливо поглядывавшую на него с сейфа зеленую птицу презрительным взглядом. Птица на взгляд не отреагировала. И снова заявила, что она – хорошая!
«Вот же друзья подогнали подарочек на День юриста, – огорченно подумал следователь. – Жена дома такое счастье терпеть не захотела. Пришлось забрать попугаиху на работу. Возможно, условия здесь и не очень. В кабинете вечно накурено. Ну и что? Я же ее кормлю? Естественно! Клетку никогда не закрываю. Она ж не преступница. Пусть преступники за решеткой сидят, а Амнистия наслаждается свободой. И вот ее благодарность. Опять сожрала заключение эксперта. А я его даже не просмотрел!»
– Документы есть нельзя, – уже спокойнее пояснил Седов, смахивая в ладонь белые клочки бумаги, до совещания у шефа являвшиеся заключением судмедэксперта. – Ну да ладно. Сейчас позвоню и попрошу вновь прислать мне…
Закончить фразу Володя позабыл, так как дверь его кабинета распахнулась и на пороге, ослепительно улыбаясь, появилась Лика Вронская.
Невероятно, но это была она! А ведь всего пару дней назад, когда они разговаривали по телефону, до Володи доносилась гортанная французская речь. Ну Вронская, явилась не запылилась, как говорится. И без предупреждения – мадам в своем репертуаре.
Следователь испытывал к Лике целую гамму неоднозначных чувств, от уважения до раздражения. Сто лет знакомы, побывали вместе во многих переделках, это здорово сближает. Пожалуй, они друзья. И на правах друга он постоянно ее предостерегает: хватит впутываться в различные истории, даже твое невероятное фантастическое везение рано или поздно закончится. Но Вронскую хлебом не корми – дай поучаствовать в расследовании. Упрямая, как осел. Неоднозначная девица.
«Все, опять жди беды», – промелькнуло в голове у Седова, пока он отрывал вцепившуюся в шею и радостно повизгивающую Вронскую.
– Так, мать, – водрузив невысокую хрупкую особу на пол, заворчал Володя. – Объясняй все по порядку. Ты ж вроде как в Париже должна быть. С этим своим хахалем французским. Случилось чего?
Лика забралась на подоконник, равнодушно отодвинула в сторону настоящий человеческий череп, доставшийся Седову в наследство от прежнего хозяина кабинета. Потом вдруг всплеснула руками и метнулась к почему-то подозрительно попахивающему рюкзаку.
Когда она щелкнула застежкой, Володя аж отшатнулся и, невольно поморщившись, воскликнул:
– Ну и вонища! С твоей-то тягой к трупам с тебя станется! Приволокла кусочек разложившегося тельца?
Давясь от смеха, Лика положила на стол извлеченный из рюкзака пакет:
– Я скучала по твоему черному юмору. Это же сыр, темнота. Настоящий французский сыр!
– И что с ним делают?!
– Едят, Володь. Не обращай внимания на запах, это очень вкусно.
«Разве что с очень большой голодухи покатит, – подумал Седов, открывая форточку. А затем и окно. Презент вонял неимоверно. – Бывает к концу дежурства такое состояние, когда уже абсолютно безразлично, что запихивать в желудок. Или по пьяной лавочке. А в нормальном состоянии – не-а, никак».
Тем не менее вслух Володя вежливо заметил:
– Спасибо, тронут.
Его не обманула Ликина улыбка, вся эта порывистость, беззаботность.
Он закурил сигарету, пододвинул пачку к Вронской и, бросив взгляд на часы, решил:
«Минут сорок есть. Что-то мне она не нравится. Наверное, опять куда-то влезла. Ох, с нее станется».
– Я не курю, – равнодушно сообщила Лика. – Кстати, представляешь, какая я «молодчина»! В аэропорту вместе с последней пачкой сигарет телефон в урну выбросила. Эффектно, да? Хотела тебе позвонить, а сотового нет. Короче, дорогой, все, завязала. Курение убивает.
Володя аж подавился дымом. Доселе мадемуазель в списках адептов здорового образа жизни не значилась. Ее без сигареты на этом подоконнике и представить нельзя. Что же с ней случилось в этом Париже?
– В том-то и дело, что ничего. Ничего не случилось. А должно было нагрянуть счастье. Но оно не пришло! Все у меня было, Володечка. Мужик офигительный. Я на него так и не насмотрелась. Такой красивый – и мой. Не верила. Любит он меня. С бытовой точки зрения – все условия. Представляешь, из окна квартиры открывается вид на Сену и Сорбонну. А не смогла! Кажется, не прижилась и вряд ли впишусь в ту жизнь. Раньше думала, не важно, где жить, важно – с кем. Родина, уродина, а она нам нравится…
Закончить цитирование Юрия Шевчука у Лики не получилось. По щекам побежали слезы, и Седов досадливо крякнул. Санта-Барбару развела тут, понимаешь. Сил на это смотреть нет никаких. Свидетельница, кстати, вот-вот на допрос придет, и что она, интересно, о следовательских методах подумает, увидев эту всхлипывающую сырость?!
Вронская принялась оправдываться:
– Прости, Володь. Торможу. Плохо мне. И идти некуда. К родителям в таком состоянии не заявишься. Те подружки, которые не писательницы, на работе. Те, которые писательницы, – дрыхнут. Все же мы, графоманы, книжки по ночам ваяем, днем почему-то не получается. И вот я сошла с самолета, а податься некуда. И там, во Франции, не могу, и здесь все уже непривычно. Я, наверное, бестолковая, да, Володь?
«Не то слово, и живешь, и пишешь по-дурацки», – подумал Седов. И сразу же вспомнил – жена Людмила млеет, читая про все эти сопли в книжках Вронской. Бабы, чего с них взять!
Почувствовав не самое оптимистичное настроение следователя, верная Амнистия просвистела над Ликой зеленой кометой и со снайперской точностью нагадила ей на обтянутое светлыми джинсами бедро.
– У тебя все по-старому, – сквозь слезы улыбнулась Вронская. – Подай мне салфетку для ликвидации «привета».
Следователь протянул ей бланк протокола допроса и вздрогнул. По громкой связи дежурный сообщил:
– Володя, на выезд срочно, труп мужчины, обнаружен в квартире по адресу…
– Я с тобой, – быстро сказала Лика, спрыгивая с подоконника.
– Нашла развлечение, – сквозь зубы процедил Седов.
Но, увидев отчаянную мольбу Ликиных зеленых глаз, капитулировал мгновенно. Не надо ее сейчас одну оставлять. Такой тоскливой безысходности на лице Вронской не было даже тогда, когда ей приходилось попадать в серьезные переделки.
* * *
Участковому милиционеру Петру Васильченко не везло. Причем не везло ему уже три дня подряд. Он даже начал беспокоиться, решив, что попал не в черную полосу, а в настоящее море. Или, не приведи господь, какой-нибудь черный океан.
Впрочем, вначале, как говорится, ничто не предвещало беды. А напротив – очень даже приятное времяпрепровождение.
– Ничего себе, – присвистнул Петр, когда в отделении появились две симпатичные девахи. – Что бы у вас ни случилось, красавицы, рад вас видеть. А то, понимаете, наша служба и опасна, и трудна.
Девахи переглянулись, важно покивали.
– Догадываемся, – сообщила рыженькая, как лисичка, девчонка, – и даже собираемся поступать в Академию МВД.
– А для того чтобы получить представление о будущей работе, – присоединилась к разговору брюнетка, – мы решили пообщаться с теми, кто уже выбрал эту профессию. Только…
На ее лице отразились сомнения, и Петр мгновенно догадался, о чем девушка думает. Не выглядел Васильченко на свои тридцать пять. Наследственное это. Все мужчины в их роду вот такими пацанами-пионерами до старости остаются, окружающих смущают. Он уж и усы отпустил для солидности. Но не помогло.
«Надо ковать железо, пока горячо. Невеста уехала, при ней не забалуешь», – молниеносно прикинул Петр и небрежно продемонстрировал девахам фотоснимок. И не абы какой, а где старший оперуполномоченный Васильченко стоит рядом с самим министром внутренних дел. И даже о чем-то важно как будто беседует.
Беседовали, как же, делать больше нечего таким начальникам. Не удержался Петр от соблазна сфотографироваться, торжественное собрание было и концерт в честь Дня милиции. Ребята министра остановили, ну и Васильченко присоединился. Отчего ж не сфотографироваться, тем более – за компанию. Вроде как не он сам, этакий колхозник, к старшим по званию пристает.
Однако девочкам об этом знать совершенно не обязательно.
Снимок произвел впечатление. Рыженькая «лисичка», Танюша, даже согласилась помочь Петру культурно скрасить досуг. И сходить с ним в кино.
Замечательно все в кинотеатре вышло. Целовались, на экран почти не смотрели. Петр по коленкам ее гладил, Танюша руку его не отталкивала. И вот, когда, казалось бы, то, что так замечательно началось, имело все шансы завершиться столь же прекрасно, «лисичка» лукаво заявила:
– Что ты, Петя, какие гости. Мне же шестнадцать лет!
Васильченко аж задохнулся от возмущения:
– А кто говорил про девятнадцать?! Кто твердил, что уже работает, что в прошлый год не поступил?!
Извинившись и хихикнув, Танюша упорхнула, и разве у Петра осталось много вариантов действий? Да один-единственный! Только утопить разбитое сердце в водочке, что он и сделал с коллегой и лучшим другом Колькой. И весь вечер жаловался на акселерацию. «Лисичка» выглядела минимум на двадцать, а вот поди ж ты, оказалась малолеткой!
«Завтра будет лучше, чем вчера», – оптимистично решил Васильченко, приканчивая на пару с приятелем литровый пузырь.
Но когда это самое завтра пришло…
– Петя, что все это значит?! – Голос невесты Верочки в телефонной трубке дрожал от слез. – Я уехала навестить бабушку, а ты сразу по девкам!
– Почему сразу? – спросонья Петр совершенно не соображал, отчего Верочка так возмущена. Он, кстати, и не сразу. День выждал. И ничего же не было. К сожалению, не обломилось. Холостой выстрел, ложная тревога. Чего ж возмущаться!
– Меня нет рядом всего два дня, а ты уже учишь профессии молодых девчонок! И если бы профессии! Не звони мне больше, негодяй! Между нами все кончено!
Голова раскалывалась неимоверно. Васильченко уже почти убедил себя, что ему приснился кошмар, но вновь противно задребезжал телефон. Речь дорогой маман в точности дублировала Верин спич, и тут Петр наконец начал просыпаться.
– На всю страну опозорили. В газете пропечатали, – всхлипывала маман. – В рубрике «Засада»…
«Понял, не дурак, – тоскливо подумал Васильченко. – Газетный вариант программы „Розыгрыш“. Только прикалываются они над людьми попроще, не такими известными. И как я не признал этих девах, там же фотки их печатают… Да, классно они мужика в прошлом номере развели, сказали, что он папашей ребеночка скоро станет».
Потом Петр вспомнил, что это был позапрошлый номер. А героем последнего является он собственной персоной.
И нет чтобы хоть кому-то из знакомых пришло в голову промолчать о прочитанном! Все ехидничали – начальство, друзья, знакомые. А уж бабки с участка как злорадствовали! Верочка еще пару раз звонила, плакала, ее тоже доставали.
Разве после такой оказии оставалось много вариантов действий? Пузырь, пузырек, утопи мои печали.
Они с Колькой квасили и прикидывали: как поступить в данной ситуации? Потребовать опровержения? Сделать вид, что девах этих в отделении вообще никогда не было? И что журналистки придумали всю эту историю, чтобы опорочить светлый образ старшего оперуполномоченного Петра Васильченко?
– Эх, Петя, ну ты сам подумай. Кому ты мог дорогу перейти? А? Чтобы все поверили этой лапше, якобы провокации? Подросткам, которые магнитолы тырят? Бабушкам сварливым? И потом, они же сто пудов с диктофоном приходили. Не отбрешешься ты, не выйдет!
К сожалению, Колька оказался прав. Выпутаться из этой истории, хоть как-то сохранив лицо, было абсолютно невозможно.
1 2 3 4 5 6