– Он содрал с кровати простыню и швырнул ее проститутке.
Та только сверкнула глазами, фыркнула, как кошка, сгребла деньги, сгребла свои вещи, продемонстрировав Мещерскому упругий сочный задик, нагнулась, выуживая из-под кровати босоножки на аршинном каблуке.
– Красивая девушка, – только и мог выдавить из себя Мещерский, когда она с грохотом захлопнула за собой дверь, выскочив в коридор.
– Сучка. В баре сама ко мне на колени плюхнулась. – Фома хмуро искал что-то глазами – явно бутылку. – Когда танцевала, я прямо обалдел. Так на сестру мою была тогда похожа. У меня прямо вот тут захолонуло, – он хлопнул себя пятерней по груди. – Я подумал – это сон, не может такого быть… Сидел, смотрел как дурак, не верил. А она заметила, они это быстро секут. Подошла, хвостом вильнула и сразу ко мне на колени. И все равно такое сходство с моей сестрой, ты себе не представляешь… Меня как громом, Серега, вдарило. Молоть что-то начал – пьяный же был в улет. Не успел пары слов сказать, а она уже мне штаны расстегивает… Моя сестра…
– Фома, – Мещерский повернул его к себе, – ты что городишь? Ты совсем, что ли, мозги пропил?
Фома закинул голову вверх. И неожиданно всхлипнул. Пьяные слезы похмелья. Мещерскому было и противно, и жалко его. Что он такое нес сейчас про свою сестру? И разве у него есть сестра? Прежде он о ней никогда не упоминал.
– Это все макияж, Сережка, – хрипло сказал Фома. – Бабьи фокусы. Я ее там в баре в туалет поволок, смыл все с рожи – и пропало сходство. А было таким сильным, что я даже подумал ненароком…
– Фома, давай отсюда выбираться, а? – тихо сказал Мещерский.
– Ты не понимаешь. Я вдруг увидел ее. Через столько лет. Живой.
– Живой? Твою сестру? Но…
– Это все бабьи штуки, обман, косметика. – Фома неожиданно сгреб Мещерского за грудки, притянул к себе. – Я облажался там, в баре, как никогда в жизни. Думал – вижу ее снова живой. И ничего того не было, понимаешь?
– Чего того? Я не понимаю, что ты городишь. И вообще, отпусти, ты меня задушишь!
– Мою сестру убили. Растерзали как волки, как стая бешеных волков… Ножом били, и все в живот, в живот, в живот девчонке! – Фома хрипел в лицо испуганному Мещерскому. – А чтобы не кричала, не звала на помощь, в горло, в рот забили песка, щебня. Резали ножом живую, а в рот грязь заталкивали, забивали кляпом. А ведь она красавица была, такая красавица… Она сестра мне была… Старшая сестра…
– Фома…
Черкасс отпустил Мещерского и, словно силы оставили его, опустился снопом на кровать. Голова его свесилась. Мещерский видел лишь русый взъерошенный затылок.
– Мне было семнадцать. В то лето мы жили у деда на даче в Тихом Городке, – голос Фомы звучал тускло. – В Тухлом Городке мы жили тогда… Я и моя сестра Ирма… А теперь вот я собираюсь туда один. Но я не могу один. Не мо-гу. Ты ведь поедешь со мной туда, Сережка?
Мещерский молчал. Фома молча указал ему глазами на фляжку с водкой – ее не надо было искать по всему номеру. Она валялась тут же на полу под кроватью, рядом с его дорогими щегольскими ботинками.
Мещерский поднял фляжку и подал ее товарищу.

Глава 3
Круг или безымянная субстанция

На горизонте клубилась сизая дымка – остатки густого утреннего тумана. И все кругом – купола монастырских церквей, колокольня, площадь, вышка пожарной части, пристань, многоэтажки заводского района, улочки и переулочки, тупички и тенистые, заросшие липами дворы Тихого Городка – выглядело точно мглистый мираж. Лучи жаркого августовского солнца пронзали мираж отвесно насквозь, и вид городка становился еще более фантастичным. Но заметно это было лишь издалека – с шоссе, огибавшего Тихий Городок с запада. И сверху – с высоты птичьего полета. Однако воздушные трассы над Тихим Городком не пролегали. А горожане давно уже привыкли и к жаркому лету, и к мгле, и к постоянно разлитой в воздухе влаге. Большая вода – Колокшинское водохранилище – как огромная чаша притягивала к себе дожди и туманы.
Была суббота – в выходные Тихий Городок казался особенно тихим, точно вымирал. Марина Андреевна Костоглазова, которую все в Тихом Городке с момента ее приезда сюда с мужем за глаза называли не иначе как Прокуроршей, остановила машину на углу центральной площади, возле двухэтажного, заново отремонтированного особнячка.
Особнячок был необычайно нарядным с виду – голубые стены, крыша, крытая красной металлочерепицей, на всех окнах в зеленых ящиках – яркие цветы, герань. Дверь была крепкой, дубовой, с жарко начищенной медной табличкой. Приземистый купеческий фасад несколько затеняла броская изумрудного цвета реклама: «СПА – Кассиопея». Салон красоты.
Хотя в связи с открытием туристического сезона весь Тихий Городок еще при предыдущем мэре был значительным образом приведен в порядок, отремонтирован и выборочно отреставрирован, особнячок с цветами на окнах с некоторых пор слыл негласно среди горожан самым красивым зданием из так называемых «новоделов». В прошлом на его месте стояла двухэтажная деревянная развалюха – бывший молельный дом. Участок земли под ним выкупила какая-то фирма – то ли московская, то ли питерская, тут горожане терялись в догадках. Сразу после сделки купли-продажи в городок нагрянула строительная бригада под командованием каких-то весьма предприимчивых кавказцев. В считаные дни они сломали развалюху и начали возводить новое здание. Через три месяца строительство было закончено, еще полтора месяца шла внутренняя отделка. На фасаде появилась вывеска «Салон красоты…», а потом в Тихий Городок приехала и хозяйка этого нового для городка заведения – Кассиопея Хайретдинова.
Впрочем, она не была для Тихого Городка абсолютно чужой, пришлой. Кое-кто ее помнил, а кто-то знал очень даже неплохо. Кассиопея – это было не прозвище, не деловой псевдоним. Это было ее настоящее имя. И Марину Андреевну, прозванную за глаза Прокуроршей, человека нового в Тихом Городке, это поначалу сильно удивляло. Но только поначалу. А потом все изменилось.
Марина Андреевна закрыла дверь машины, включила сигнализацию. Подержанная «Шкода Октавия». Когда-то, еще в Москве, ее муж Ильи Ильич приобрел ее по случаю у своего коллеги. Машина была в хорошем состоянии – особенно для Тихого Городка, но боже, как же был жалок ее вид по сравнению с серебристым внедорожником Кассиопеи, припаркованным возле салона. Тут же стояла и красная «Тойота», на которой ездила, как было всем известно в Тихом Городке, жена мэра Юлия Шубина.
Марина Андреевна позвонила и, дождавшись, когда с той стороны сработает включенная автоматика «вход», открыла дубовую дверь. Сердце ее глухо билось. Ладони вспотели. Все в сборе. Здесь все уже давно в сборе. Сейчас, вот сейчас она им расскажет… если сможет.
Внутри было прохладно и тихо. В воздухе витал аромат цитрусовой эссенции. На ресепшен, гибко облокотившись о стойку, как всегда, встречала клиенток сотрудница и помощница, правая рука Кассиопеи – Кира. Еще со школы в Тихом Городке одноклассники прозвали ее Канарейкой – за звонкий голос и веселый бесшабашный нрав. С годами Кира превратилась в первую красавицу города. И для заведения Кассиопеи была настоящей живой рекламой.
– Кирочка, привет.
– Здравствуйте, Марина Андреевна.
– Наши все здесь уже?
– Все, ждут вас, – Кира загадочно улыбалась.
Марина Андреевна слегка помедлила возле ресепшен. Потом прошла в зал. Внутри особнячок представлял собой уютную путаницу залов, коридоров и комнат. Стены были отделаны плиткой под розовый фальшивый мрамор. Ступеньки, сводчатые арки. Поворот – и вы в парикмахерском зале, где работают два парикмахера-стилиста. Коридор, поворот – и перед вами кабина солярия, похожая на космическую капсулу. Рядом зальчик тибетского массажа – все сплошь в дереве, бамбуковая штора на окне, мебель из малайского ротанга. Еще поворот – и вы в сумрачной ароматной комнате без окон – здесь даже в полдень горят свечи и мерцает фарфоровой белизной ванна-джакузи.
Тех, кто ее ждал, Марина Андреевна увидела в зале стилистов. В кожаном парикмахерском кресле сидела жена мэра Юлия Аркадьевна Шубина – стилист феном наносил последние штрихи ее ежедневной безупречной укладки. Вера Захаровна Бардина – секретарша мэра – только что закончила делать маникюр. В отличие от Юлии Шубиной она совершенно не пользовалась косметикой, волосы, густые от природы, укладывала на затылке тугим узлом, но вот безукоризненный маникюр и педикюр делала всегда. Вера Захаровна была самой старшей из них – в этом году ей должно было исполниться пятьдесят. И мэр Всеволод Шубин, давно знавший и всегда ценивший свою секретаршу за редкую работоспособность и отменные деловые качества, уже вскользь обиняком спрашивал ее, какой ценный и, главное, полезный в домашнем обиходе подарок Вера Захаровна хотела бы получить в свой юбилей от коллег и от администрации.
– Добрый день, – Марина Андреевна подошла к кожаному дивану у стены. Странно, ехала сюда – все было нормально, сама вела машину, и довольно лихо, хотя вообще садиться за руль не любила и боялась. А тут вдруг…
– Мариночка, вот и вы наконец-то. Кассиопея сейчас придет, и начнем, – сказала Юлия Шубина. – Я умираю от нетерпения. Марина, а вы что такая бледная? Плохо спали?
Марина Андреевна села на диван. Достала из сумки сигареты.
– Я проснулась среди ночи и потом… потом совсем не спала, глаз не сомкнула. Илья с работы поздно приехал.
– А, это задержание бандитов… Я в курсе. Севе сегодня утром начальник милиции звонил, информировал. Бандиты ведь двоих убили в Успенском. Вы за мужа переживали, бедняжка? Но ведь все обошлось.
– Да, то есть нет… про задержание я ничего не знаю. Илья мне ничего не сказал.
– Тогда в чем же дело? Что с вами стряслось? – Юлия внимательно посмотрела на Марину Андреевну.
Взгляд ее был слишком внимателен, слишком тревожен для этого, в сущности, весьма легкомысленного, расслабляющего места – салона красоты, где со стен смотрели постеры Скарлет Йохансон и Пенелопы Крус, рекламирующих средства L’Oreal для лица и волос, где за зеркальными стеклами витрины соблазняли взор модные кремы для «зрелой кожи», различные маски на основе натуральной французской, швейцарской, американской косметики, где тихо и умиротворяюще шумел фен и пахло духами.
Вера Захаровна тоже повернулась на своем кресле. Маникюр ее был закончен. И теперь она слабо перебирала пальцами, словно цедила воздух, заставляя лак на ногтях сохнуть.
– Вера Захаровна, помните, перед одним из прошлых сеансов, не последним, а предыдущим, вы рассказывали тот свой сон. – Марина Андреевна старалась, чтобы и голос ее, срывающийся от непонятного, необъяснимого для посторонних волнения, звучал не по-дурацки и сама она не выглядела полной, законченной идиоткой. – Так вот. Знаете, сегодня ночью я тоже…
– Марина, вы видели? – Вера Захаровна всем своим сухим подтянутым корпусом подалась вперед.
– Кажется… Вернее, да… очень четко, страшно. Пугающе реально…
– Вы видели его ? – Вера Захаровна понизила голос. – Значит, вы тоже видели? Он и вам явился?!
У этих ее вопросов и ответов Марины Андреевны была своя предыстория. Марина Андреевна о существовании Тихого Городка и будущих своих приятельниц – Юлии Шубиной, Веры Захаровны и Кассиопеи – не подозревала до тех самых пор, пока однажды утром – хмурым февральским утром – ее муж Илья Ильич с еще более хмурым, почти убийственно-трагическим видом сообщил ей, что его карьера в центральном аппарате на «сегодняшний текущий момент окончена» и его ждет вынужденный перевод на периферию.
Карьера Ильи Ильича целиком была связана с Москвой. Здесь двенадцать лет назад они и познакомились с Мариной Андреевной. Илья Ильич служил помощником прокурора в прокуратуре Юго-Западного округа, затем ушел в центральный аппарат на повышение, работал в отделе надзора за предварительным следствием в Генеральной прокуратуре. Со временем он возглавил отдел, и карьера его стремительным образом двинулась дальше. Начальство держало его на отличном счету. Он был умен, когда необходимо – прямолинеен и принципиален, а когда нужно – гибок и дипломатичен, обладал весьма полезными для крупного руководителя качествами – волей, настойчивостью. Умел прекрасно ладить с руковод– ством, однако никто никогда не смог бы обвинить его в подхалимстве. Наконец, он был честен и не брал взяток. Должность начальника управления и новый классный чин светили ему уже в самой ближайшей перспективе, как вдруг…
Нет, это был не коррупционный скандал и не крупный профессиональный промах в рамках нашумевшего уголовного дела. Это была чисто бытовая семейная история. Отец Ильи Ильича попал в больницу. Старик перенес тяжелейший инсульт, в результате – почти полная парализация и потеря разума. Илья Ильич искренне считал, что он для отца сделал все возможное – устроил его в прекрасный военный госпиталь. О каком-то личном участии в уходе за отцом для него и речи не шло – он ведь был так занят на службе. Он уезжал рано, приезжал домой поздно. Он все время был на бесконечных совещаниях у руководства, в суде, в Министерстве внутренних дел. Ухаживать за больным у него просто не было времени. Это могла бы сделать его жена – Марина Андреевна, но она была занята с сыном, и вообще, Илья Ильич совершенно искренне был убежден, что раз уж он поместил отца в лечебное учреждение, то там за ним и должны ухаживать все эти – ну, которые из медперсонала – сестры, нянечки, солдаты-медбратья. Менять парализованному отцу памперсы и простыни, протирать ему спину спиртом от пролежней, кормить с ложки, подавать утку.
Сам он у отца в госпитале был всего один раз –
1 2 3 4 5 6 7