А тут еще печатка на мизинце золотая — самая что ни на есть провинциальная «шикуха». И костюм спортивный «Адидас» вот с такими лампасами. В Мышкине-то красота красотой, а как такой женщине стильной, столичной поглянется?
Да никак. Она просто отвернулась, вскинула на плечо смешной модный рюкзачок, подняла над головой видеокамеру — Волгу снимать, теплоход, пейзаж. И вот тогда-то Иван Канталупов ее окликнул. Выпил до этого с друзьями пива, а потому был храбр — трезвым бы не решился ни в жизнь. Окликнул: «Девушка!» Выпалил залпом то, что думал, что вертелось на языке: «Какая же вы красивая». И с ходу, словно в родную Волгу бухнулся, — предложил, пока «Короткое» стоит у причала, показать ей и ее друзьям Мышкин, прокатить всю компанию на машине. Она посмотрела на него с удивлением — однако заметила, отделила от мышкинского пейзажа. Пожала плечами. А тут, на счастье, две ее подруги подкатились и еще мамаша подруги с десятилетним сынком-оболтусом.
Он взял в свой большой внедорожник всю эту шоблу — ради нее одной. Провез их по Мышкину от пристани до музея Мыши, провез по берегу Волги. Они фотографировали, болтали, смеялись. А он… он чувствовал, что с ним творится что-то неладное, чудное, невероятное, большое… Ликование и страх, счастье и снова страх — вот сейчас они вернутся к теплоходу, гудок, ее прощальная улыбка и…
Она сказала, что ее зовут Ирина. Что она по профессии искусствовед и работает в Третьяковской галерее. Но там платят негусто, и поэтому она подрабатывает в мастерских по дизайну интерьеров. Что сейчас вот, в данный момент, она в отпуске и путешествует с подругами — три дня на теплоходе Москва — Мышкин — Москва. В общем, полный набор — интеллигентка, москвичка, насмешница, красавица. С такой сногсшибательной внешностью легко может в столице богатого иностранца заарканить, продюсера, чиновника высшего эшелона власти, бизнесмена, а не то что какого-то там «купи-продай» мышкинского разлива. Искусством ведает в Третьяковке, в живописи сечет. Только у этих, кто искусством ведает, сейчас денег ни шиша, может, хоть это ему, Ивану Канталупову, как-то поможет? А вдруг поможет?!
«Коротков» стоял два с половиной часа. А когда опять заиграла музыка, созывая туристов на теплоход, Иван Канталупов совершил поступок, который имел далеко идущие последствия. Подошел к менеджеру тур-компании, фрахтовавшей рейс, и спросил — а нельзя ли купить тур, точнее, половину тура, Мышкин — Москва, за полную стоимость в одноместной каюте или люксе? Оказалось, что за полную стоимость возможно все.
Машину Канталупов бросил прямо на пристани — позвонил сразу в магазин, уже своему менеджеру-товароведу, чтобы немедленно послал кого-то из охранников отогнать домой и поставить в гараж. Жене Ольге он позвонил тоже — уже из каюты — и соврал, что встретил на теплоходе армейского друга и у них столько накопилось, что и за три дня душу не излить друг другу, поэтому плывут они сейчас в Москву. Ольга среагировала бурно: «Да что же это такое делается-то, а? Вань, ты что? Ты ж никуда не собирался, ничего не говорил. Ты ж поехал насос новый смотреть. А когда ж теперь вернешься? Как доедешь обратно?»
Канталупов ответил, что вернется дня через три поездом или ракетой до Ярославля, что насос он купил — в багажнике он. В общем, того, дело житейское, закругляйся, жена, до свидания — друг Леха уже в баре теплохода теплый, ждет…
Он и правда для начала пошел в бар. Надо же было обрести нужную кондицию — несмотря на смелый поступок, его колотила нервная дрожь. И он не знал, как показаться на глаза Ирине, что ей сказать.
А вечером он увидел ее у борта — гремела на верхней палубе дискотека, и она была там, веселилась, танцевала и вот вышла на воздух выкурить сигаретку. Когда она узрела Канталупова — он ведь сел на «Короткова» в чем был, в кроссовках, в мятых «адидасах», без багажа, без зубной щетки, — она… Она удивилась. Улыбнулась. Засмеялась. Сказала, что он забавный. И совершенно ненормальный тип. Но танцевать с ним пошла. И он снова бухнул ей то, что думал: «Увидел тебя и… в общем, влюбился очень, сразу и, кажется, на всю оставшуюся жизнь. Делай со мной что хочешь. Нет у меня воли своей против тебя, Ира, Ирочка…»
А вот говорят, так не бывает. Когда тридцать три, пивной живот, жена, сын, налаженное дело в Мышкине, планы расширить торговлю и патологическая любовь к рыбцу, студню и шашлыку — так не бывает. Ну что на это ответить?
В танцах он прижимал ее к себе очень крепко и сходил по ней с ума. Но она, все понимая и забавляясь его состоянием, не позволила ему ничего. Совсем ничего. Ночь они провели по-пионерски — каждый у себя в каюте. Для Ивана Канталупова койка теплоходная была как горячая сковорода — глаз не сомкнул. Млел и мечтал, изводил себя и надеялся, ликовал и страшился, желал и снова млел, как пацан.
В Москве он довез ее до дома на такси — на Новосущевскую улицу. А сам поехал устраиваться в гостиницу. Застрял в Москве на неделю — звонил в магазин, давал цеу продавцам, звонил жене, что-то безбожно врал, потом и врать перестал. С Ириной виделся каждый день — утром, как пес верный, ждал ее у подъезда, днем, как проклятый, целыми часами торчал в Третьяковской галерее — она там работала до четырех, а потом…
— Нет, ты правда ненормальный, — твердила Ирина. — Ну что ты меня преследуешь? Уезжай, слышишь, что я говорю? Все равно ничего у нас с тобой не будет. Ты женат, у тебя ребенок. А я… да я вообще тебя знаю всего какую-то неделю. И потом, у меня есть друг, я его очень люблю, я замуж собираюсь, слышишь ты, чудо в перьях?
Он слышал все — и про чудо тоже. И про друга. И не верил. Мало ли что, а вдруг? Потом он увидел этого типа. Он заехал за Ириной на своей машине — новехоньком открытом спортивном родстере — и повез ее куда-то…
Был вечер, Москва сияла огнями. Канталупов поймал какого-то задрыгу-частника и преследовал их по пятам, как неуловимый мститель. До самых дверей частного мини-отеля «Сладкая парочка» — они вышли из машины и, обнявшись, скрылись за его дубовыми дверями. Он отпустил частника и остался на улице. Стоял на тротуаре, как статуя Командора. Сдыхал, но стоял. Дежурил. Они провели там много-много времени — всю ночь. И, наверное, в любви и радости. А он… С ним ведь действительно творилось что-то странное. Дракон, вот-вот изготовившийся взмыть к облакам на своих кожистых крыльях, так и не сумел оторваться от земли, ползал на брюхе и грыз свой собственный хвост, грыз камни и корни деревьев. Плачут ли драконы? Этот, канталуповский, плакал. Сам себе он был противен — такой чудовищный, такой пошлый, такой страшный. Он почти уже совсем не ассоциировался с чудом.
Канталупов напился в ночном баре так, как никогда до этого не напивался. Он раздавил в руке бокал, поранил осколками руку и заплатил бару выкуп. Как он очутился на Крымском мосту в четыре утра — бог знает. Как забрался на опору верхней части моста, что так круга и поката и так мила самоубийцам? Он через голову содрал с себя постылую «адидаску», махал ею, как флагом…
Внизу была Москва-река — черная, вся в огнях, чужая. Было все как-то безумно жаль, особенно бесхитростный город Мышкин, куда, казалось, уже не было возврата. А о налаженном бизнесе, о магазине и товарах — даже мысли не мелькало. И о жене, о сыне Игоряхе тоже — вот парадокс.
Обычно самоубийц на Крымском ловят, так сказать, на самой взлетной площадке — на верхотуре опоры. Приезжают сто ментов, сто психологов и «Скорая помощь» — уговаривают, улещивают, просят и, наконец, снимают, как сливу с ветки, — посиневшего на ветру, продрогшего, но живого. Но Канталупов опередил всех — и пожарных, и милицию, — он прыгнул сразу: бу-ултых! Его заметили, когда он был уже в Москве-реке и камнем шел ко дну, потеряв сознание от удара о воду. Прыгнули за ним с причала прогулочных теплоходов два милиционера из патрульной машины, вооруженные спасательным кругом «Мосводоканал». А выбраться из воды всем троим помог водитель черного «Вольво», случайно оказавшийся в этот глухой час на Крымском мосту.
Лежа на асфальте, мокрый, наглотавшийся грязной воды, Канталупов был возвращен к жизни именно этим человеком. Тот сделал ему интенсивный массаж сердца и искусственное дыхание рот в рот. Канталупов увидел над собой в свете утренних фонарей лицо — оно, как белое пятно, плавало в сумраке, кружило, как птица. Канталупов зашелся кашлем, повернулся на бок — его стало бурно рвать, но он был спасен. Лицо приблизилось. Обладатель его, ничуть не брезгуя и не тушуясь, бережно вытер с подбородка Канталупова слизь и рвотные массы.
— Вам лучше? — спросил он. Голос у него был негромкий, мягкий. — Зачем же вы так глупо? — спросил он уже строже. — Так торопиться, ничего толком не выяснив, не попробовав исправить…
— Не-че-го вы-яс-нять, — по слогам выдохнул Канталупов. — Она…
— Она вас не любит. — Обладатель мягкого голоса кивнул. — Ну конечно, а что же вы хотите — все и так сразу? Конечно же, она вас не любит. Пока.
— Чего ты мелешь? Ты ж… вы ж ее не знаете. И какое ваше дело? — Канталупов уже был в силах спорить.
Обладатель мягкого голоса положил на его мокрый лоб прохладную ладонь. Так щупают лоб тяжелобольных, проверяя температуру, — жест был отработанный, профессиональный.
— Ей лет двадцать семь, она не замужем, — сказал он. — У нее красивые глаза, она блондинка… нет, волосы у нее рыжие. У нее гордый нрав и большие запросы, которым вы пока не соответствуете… Ну конечно же, она вас не любит — у нее ведь есть мужчина, которого она любит сама и очень, ну просто сил нет как хочет женить на себе.
— Откуда вы знаете? Я… я его убью. Сейчас вот пойду туда и убью. Я и себя убью. Все равно убью. — Канталупов рванулся из лужи, что натекла с него на асфальт.
Где-то далеко, наверное на Садовом еще, запела-заиграла «Скорая».
— Да это нетрудно, вы же думаете об этом, а я вижу. — Обладатель мягкого голоса снял с его лба руку. — И это даже не очень трудно. Трудно другое. Жить, верить, желать, не терять надежду. Вы в силах подняться? Гам «Скорая» едет, но, я думаю, вам лучше избежать прелестей страховой медицины. Вы ведь приезжий, да? Ну вот. Моя сестра — врач, она поможет вам лучше. Я отвезу вас к ней.
— Мне не нужен никакой врач, я… пустите меня!
— Вы сильно ударились о воду, когда прыгали с такой высоты. У вас болевой шок, потом, вы наглотались разной дряни. Если не принять таблетки, вполне можете схлопотать дизентерию. Поверьте, это уж совсем отдалит вас от предмета ваших чувств — понос, фу, вещь неэстетичная. — Обладатель мягкого голоса начал тихонько, но очень настойчиво и властно поднимать Канталупова.
И только тогда тот его рассмотрел — туман, застилавший глаза, поредел. Ну, вроде нестарый еще — лет сорока мужик, моложавый, но лицо все в мелких морщинках, с очень подвижной мимикой. Волосы странного какого-то белого кукольного цвета — не поймешь, то ли совсем седые, то ли крашеные.
— Убивать себя, а тем более свою любовь — грех, — шепнул этот тип. — И прыгать с моста ночью — мальчишество, ведь взрослый уже, солидный человек — жена, ребенок… Мало ли что бывает. Надо не отчаиваться, а искать выход, средство искать, которое поможет наверняка.
— Да нет никакого средства. — Канталупов покачал головой. — Они ж уже спят вместе. Трахает он ее сейчас вовсю. А меня она не любит, не хочет меня. Смеется надо мной. А я… я жить без нее не могу. Сдохну я без нее!
— Вера, вера и желание — это то, что отличает нас от животных. Она горами двигает.
— Да какая еще, на хрен, вера? Во что?
— В чудо. — Обладатель платиново-седой шевелюры и мягкого голоса наклонился близко-близко и сказал то, что почти убило в потрясенном Канталупове способность критически воспринимать все дальнейшее: — Дракон уже здесь. Не там, а здесь. Солнце взойдет через час, прогреет его хребет, внутренности, исторгнет пламя из его огнедышащей глотки. Очень интересный, эмоционально насыщенный образ, очень оригинальный… Кому рассказать — не поверят: такая яркая метафора любви в таком фантастическом обличье… А если я вам открою секрет, если скажу, что средство исполнить ваше желание есть, только надо приложить некоторые усилия, чтобы его заполучить? Вы слышите меня? Как вы опять побледнели… Это из-за дракона? Ничего, не беспокойтесь. Это же просто образ, мысленный образ. Ваш навязчивый сон. Вы увидели во сне, запомнили. А я увидел сейчас.
— Да кто ты такой? — хрипло спросил Канталупов.
— Меня зовут Стефан. Брат Стефан. Мы сейчас с вами поедем к моей сестре. Ее зовут Анна. По крайней мере, она точно скажет, нужно ли вам делать рентген грудной клетки или на этот раз обошлось без переломов ребер.
Глава 5. МАМОНОВО-ДАЛЬНЕЕ

— Что же это такое? Ничего подобного не было никогда. Никогда такого не было, сколько себя помню!
— А сколько ты себя, интересно, помнишь?
Катя Петровская стояла перед Никитой Колосовым с диктофоном и фотокамерой в руках. Диктофон был выключен. Камера не извлечена из чехла. Щеки Кати пылали от возбуждения. Волосы были растрепаны. Она только что приехала из Москвы вместе с телеоператором пресс-центра главка, видимо тоже спешно поднятая по тревоге. Колосов был рад ее видеть здесь, в этом аду, но не подавал и вида. Стойко держал профессиональную и не только профессиональную марку.
— Мы сразу с Тимкой сюда. — Катя кивнула на оператора, суетливо выгружавшего из машины пресс-центра аппаратуру. — На этот пороховой завод даже соваться не стали, туда столько народа нагнали — прокуратура, министерство и начальство наше все в полном составе. Я так и подумала — раз они все там, то ты, Никита, уж точно здесь, в Мамонове-Дальнем, и в гордом оперативном одиночестве.
— Ты подумала об этом типе в такую рань?
— О каком типе? — не поняла Катя, испуганно глядя через плечо Колосова на мирный пейзаж, открывавшийся с шоссе, на котором стояли милицейские машины.
— Вот о нем. — Колосов ткнул себя в широкую грудь, прикрытую хлопковой толстовкой.
— Чего-то ты о себе в третьем лице вдруг заговорил? — спросила Катя. — Конечно, я о тебе сразу подумала, о ком же еще?
1 2 3 4 5 6 7