Либо… либо это что-то еще, что напрямую связано с недавним нападением на нее. Только при чем тут он? Его-то дело сторона, ему лишних проблем совсем не нужно, своих хоть отбавляй. Из него и раньше рыцаря в блестящих доспехах не получилось, а теперь уже и ни к чему.
– Проходи, – пробормотала его бывшая жена, швырнув к его ногам пляжные тапки огромного размера. – Переобуться не забудь. Вчера вечером делала уборку.
Любавский нехотя влез в чужие тапки и пошел узким коридором в комнату.
Бывшую распашонку переделали, встроив крохотный тамбур и сделав комнаты изолированными. Спальня и совсем маленькая гостиная.
Цветной телевизор «Ролсон» на тумбочке, магнитофон «мыльница» под ним, допотопный видеоплеер. Пара кресел, укутанных шерстяными пледами, диван под таким же пледом. В углу у балкона компьютер и книжные полки. Это все, что смогло поместиться в ее гостиной. Спальня произвела на него не менее удручающее впечатление. Полутораспальная кровать под гобеленовым покрывалом с горкой подушек. Полированный шкаф для одежды. Письменный стол, наверное оставшийся еще с ее школьных времен. Такие же книжные полки, что и в гостиной, забитые старыми учебниками.
– Осмотрелся? – Ольга неслышно подошла и встала за его спиной. – И как тебе?
– Ну… – Он равнодушно пожал плечами, хотя во все горло хотелось крикнуть: «Убого!» – Чисто у тебя, тепло и уютно.
– Ага. Именно так. Идем, чайник вскипел.
Она ушла так же неслышно. Еще какое-то время поглазев на ее большой портрет над кроватью, Любавский тяжело вздохнул и пошел на кухню.
Та же самая обстановка: два белых пластиковых навесных шкафа. Рабочий стол с эмалированной раковиной. Часы с маятником и кукушкой фирмы «Луч» на стене. Клетчатые занавески на окошке и стол в углу под такой же скатертью в клетку.
– А где же холодильник? – Любавский оглянулся. – Ты что же, без холодильника живешь?
– Не переживай. Он в кладовке. Пришлось поставить туда, в кухне совсем тесно. Присаживайся. – Ольга села за стол ближе к окну, оставив ему место у двери. – Чай ты пьешь по-прежнему без сахара? Или вкусы поменялись вместе с фамилией?
– Слушай, не язви, а! – Влад громыхнул деревянной табуреткой, устраиваясь напротив Ольги. – Чай я пью по-прежнему без сахара, Оленька. И даже про варенье не забыл. Хотя последнее мне варить некому и приходиться покупать в магазинах всякие там джемы и конфитюры. Ничем не хуже, смею заметить. А это что такое?
На столе стояли три глубокие тарелки. Одна с сушками, которые он и в прошлой-то своей скудной жизни не очень жаловал, и Ольга об этом знала. Не иначе из вредности выставила. Во вторую, нарезав крупными ломтями, она выложила полбатона. А в третьей горкой высилось какое-то странное месиво неопределенного грязного цвета, дотронуться до которого он не решился бы ни за что.
– Это финики, дорогой, – Ольга елейно ему улыбнулась и, оторвав от общей массы небольшой кусок, отправила его в рот. – Помнишь еще о таких плодах? Нет? Или тоже чем-то научился это заменять, как и варенье?
Финиками они баловали себя лишь в дни стипендий и получек, когда учились. Кто-то из них – то ли Ольга, то ли он сам вычитал, что по своему энергетическому и витаминному составу финики приравнены к морепродуктам. Чушь, наверное, но недорогие тогда финики у них бывали частенько.
– О-хо-хо. Когда это было?
Любавский крутил в руках крохотный липкий комочек, изо всех сил заставляя себя отделаться от неприятного ощущения. Ему казалось, что он идет на поводу у чего-то такого, чему всячески должен противиться. Ничего же как будто не происходит. Они сидят друг против друга. Пьют чай, который, правда, по вкусу больше напоминает хорошо пропаренный веник. Почти ни о чем не разговаривают, если не брать в расчет нескольких язвительных замечаний, которыми они успели обменяться. Тогда откуда беспокойство?..
– Расскажи о себе, – вдруг попросил он, укладывая финик на край своего блюдца. – Как жила эти годы?
– Ты все увидел – мое жилище, видишь меня. Среднестатистический житель России. Не скажу, что прозябаю за гранью нищеты, но… Так что мои слова о повышении жалованья не были лишены смысла, дорогой.
Вот опять! Опять его укололо! Такое ощущение, будто его очень умело подводят к капкану. Но чтобы Ольга?! Такого быть просто не может!
– О зарплате подумаю, но обещать ничего не могу. – Любавский недовольно поморщился, ослабил узел галстука, тут же принялся хлопать себя по карманам и, тоскливо обведя взглядом крохотную кухню, спросил: – Курить у тебя, конечно же, нельзя?
– Почему? Кури.
Ольга встала и, привстав на цыпочки, достала откуда-то со шкафа стародавнюю – как, впрочем, и все в этом доме – пепельницу. Тяжелая, глиняная, в форме ополовиненной тыквы, с глубокими округлыми прорезями под сигареты. Вид этой массивной пепельницы вдруг заставил Любавского занервничать. Зачем он здесь?! Такой же пепельницей убить запросто можно. Что, если ей взбредет в голову шарахнуть этой штуковиной ему по голове, вспомнив о возмездии?! Чушь собачья! Смерть на взлете называется. Нет, что-то все-таки идет не так. Как-то бесконтрольно, что ли. И Ольга, его понятная и милая Ольга, стала совсем другой. Новой и чужой, пожалуй, непредсказуемой.
Любавский нервно затянулся раз-другой. Поерзал на табуретке и для чего-то пододвинул к себе пепельницу, словно намеревался поставить ее себе на колени.
Ольга смотрела на него, занавесившегося дымом, и не могла понять, отчего он так нервничает. Боится, что она начнет к нему приставать? Так она не напрашивается. Насильно, как говорится, мил не будешь. Ей, конечно же, очень не хотелось оставаться в эту хмурую ноябрьскую ночь в одиночестве. Приглашая его к себе, она на что-то надеялась, но не настолько же она слаба духом, чтобы падать ему в ноги и умолять любить ее.
– Оль, ты это… – Еще пара глубоких затяжек, снова судорожное покручивание в руках пепельницы, опять затяжка, и лишь после этого Любавский поднял на нее взгляд, тот самый взгляд из их общего прошлого, который запросто мог делать с ней все, что угодно. – Оля… Ты все еще хочешь меня?
Он мог бы и не спрашивать. Кажется, Любавский даже не успел закончить свою фразу до конца, когда она выдохнула свое заранее заготовленное «да». И все сразу встало на свои места, сделавшись понятным и реальным. Исчезло гнетущее ощущение недосказанности. Нервозность, объяснение которой все никак не находилось, перестала волновать. Может, он из-за того и нервничал, что страшился ее отказа. Наверное, так оно и было.
– Иди ко мне, – проговорил он, глядя на нее исподлобья, тяжело и требовательно. – Иди ко мне, маленькая моя, и давай забудем обо всем.
Забыть не получилось ни у него, ни у нее. Все случилось как бы снова, совсем не так, как прежде. Торчащие углы старомодной мебели, скрипучий пол под ногами, мельтешащие тени на потолке от проезжающих по проспекту машин. Все это его раздражало. Запах порошка, исходящий от ее накрахмаленных простыней, тоже раздражал. Ее белье было все таким же простым и дешевым, что и прежде, это раздражало. И даже ее тело, которое он почти успел забыть и узнавал теперь заново, не помогло ему справиться с раздражением.
– Тебе что-то мешает? – спросила Ольга, вернувшись из ванной и склоняясь к нему.

Он не ответил, поймал в темноте прядь ее волос и слегка подергал. Другой рукой обхватил ее за голое плечо и с силой привлек к себе, тут же впиваясь в ее гладкую кожу губами. Может, сейчас что-то изменится. Может, уляжется это дикое недовольство самим собой. Вот уж не думал, что ему будет так паршиво. Его смелая попытка не увенчалась успехом. Хотел вернуть себе что-то давно утраченное, но это оказалось не более чем эфемерным воспоминанием. Зачем?! Ненормальный, ей-богу! Мгновения ускользают, не суля повторения. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Он свою уже переплыл, второй попытки не будет. Что он пытался обрести, лаская Ольгу и слушая ее сдавленные стоны, больше напоминающие всхлипы? Никто же ему не обещал, что все мгновенно вернется – и чувства, и ощущения…
– Дерьмо! – еле слышно прошептал он, сидя на краешке кровати спиной к ней.
Надеялся, что она не услышит. Услышала, провела кончиками пальцев по его выпирающему позвоночнику. А потом со вздохом спросила:
– Почему?
– Ты не подумай, Оль, ничего такого, это я про жизнь. – Он невольно передернулся, кожа под ее пальцами мгновенно покрылась мурашками.
– Я поняла. – Ее руки скользнули ему на живот, заключая в кольцо. – Наша жизнь это то, что мы о ней думаем, Владик. Печально, что ты так думаешь о своей. Ты вроде бы должен быть доволен всем, и тут вдруг… С чего бы это?
– Философствуешь, – хмыкнул он, размыкая ее руки и вставая с кровати. – Что она тебе дала, твоя философия? Твое понимание жизни? Твой гуманизм, альтруизм и прочая чепуха, которой ты меня столько лет пичкала? Что они тебе дали? Вот эту убогую хрущобу, заставленную дровами? У меня язык не поворачивается назвать это мебелью! Ты хочешь сказать, что ты здесь счастлива?!
– Допустим, – осторожно произнесла Ольга, про себя поражаясь той горечи, с которой он все это выплескивал из себя.
– И тебе ничего, ничего не хочется? – желчно поинтересовался Влад, уперев руки в голые бока.
– Ну… я бы так не сказала. – Кажется, она начинала понимать, куда он клонит. – Но это не самоцель, Владик.
– Да?! Не самоцель?! Что ты выламываешься тут передо мной, девочка?! Ты же ради прибавки к зарплате меня в кровать уложила. Тебе же противно было заниматься со мной любовью! Разве не так?! Скажи, только честно! Тебе было противно?!
Он стоял посреди ее спальни абсолютно голый, ничуть этого не смущаясь и не пытаясь прикрыться. Куда больше его бесило то, что он не прикрыт сейчас от нее в другом. Его снова прорвало, и она снова видит его таким, каким он бывал и прежде. Не прикрытым фальшью и исходящим желчью. Таким он мог себе позволить быть только лишь с ней одной. Никто и никогда не смог бы похвастаться, что с ним Влад предельно открыт и искренен. Никто, кроме Ольги. С ней он мог раскрепощаться, зная, что она все поймет и примет. Но то было тогда, а сейчас зачем?..
– Корчить из себя святошу ты всегда умела, разве не так?! Умела, умела, не смей отрицать! Все учила меня жить по совести! Говорила, что каждому воздастся… Тебе вот что, за все это воздалось, скажи?! Чем ты прогневала господа, что он отмерил тебе такого добра?
– Владислав Иванович, тебя заносит. – Ольга приподнялась на локтях и, прикрывшись одеялом, совершенно беззлобно улыбнулась ему: – Смотря что с чем сравнивать, дорогой. Тебе это кажется убожеством. Кто-то сочтет за благо. В конце концов, о чем мы спорим? Ты живешь прекрасно. Я тоже живу не на вокзале. Занимаюсь любимым делом. У меня стабильный, пусть и небольшой, заработок. Да, на яхту мне не хватает. И на круиз дважды в год я не наскребу, но!..
Тут она намеренно сделала паузу. Владик очень внимательно, не перебивая, внимал каждому ее слову. Это могло означать одно из двух: либо его пробрало от ее проникновенных речей, что вряд ли, либо он готовит разгромное опровержение. Паузы он не нарушил, и Ольге пришлось продолжить свой нравоучительный монолог. Пользы, она знала, не будет. Ей и раньше приходилось это делать, поэтому была почти уверена, что слова ее разбиваются о глухую стену. Ее порой тошнило от того, что приходилось раз за разом повторять ему азбучные истины. И все для чего?! Да для того, чтобы он ее выслушал, высмеял и – поступил наоборот. То ли утверждался он подобным образом в собственной непогрешимости, отвергая каждый ее принцип. То ли потешался тем самым над людьми, подобными ей. Черт его знает, что он был за человек, ее бывший муж. Просто сплошное недоразумение, а не человек…
– Но я живу спокойно, Владик, как ты не поймешь! – закончила Ольга после паузы. – Я живу в ладу с самой собой. И жизнь свою дерьмом не считаю, в отличие от тебя. О тебя, который носит костюмы по штуке баксов и ездит на тачке, на которую мне за жизнь не скопить. И у которого одна запонка стоит моего месячного заработка. Вот скажи, чего тебе не хватает? Ты же к этому всегда стремился. Тебя же с души воротило от того быта, который мы с тобой имели. Что тебе сейчас не живется радостно и счастливо? Любимая женщина рядом. Скоро родится ребенок. Материально упакованы, дай бог каждому. Что тогда? Что тебя тревожит? А может, причина в том, что достигнув того, к чему стремился, ты не обрел искомого. Так определяться надо было с собственным представлением о счастье, дорогой.
– Ты определилась? – поинтересовался он глухим, непробиваемым голосом, который всегда мешал ей угадать, что он скажет в следующую минуту. – Ты определилась в своем представлении о счастье? Это… – Влад махнул руками вокруг себя, – и есть твое представление о счастье, или, может, хочешь чего-то еще, но ломаешь тут передо мной дурочку и играешь в праведницу? А по голове за что-то схлопотала в подземном гараже. За что? От кого? Опять же тапочки, что ты мне сунула, никак на праведный образ жизни не указывают. Где же он, твой избранник? Сбежал? Прогнала, поняв, что он не соответствует твоему представлению о счастье? А теперь он осерчал и подкарауливает тебя в укромных уголках и совершает нападения непонятно с какой целью.
Любавский замолчал, шумно вздохнул. Потом снова всплеснул руками почти по-бабьи, подошел к кровати, на которой полулежала Ольга, и рухнул на край, заставив старый матрац противно взвизгнуть пружинами.
– Обиделась? – Он толкнул ее голым боком, свесил голову набок и попытался поймать в полумраке комнаты выражение ее лица. – На меня не нужно обижаться, Олька. Ни тебе на меня, ни мне на тебя.
– Почему? – Она выпростала руку из-под одеяла и погладила его по плечу. Кожа была сухой и горячей, хотя в комнате было достаточно прохладно, а Влад все еще разгуливал нагишом.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6