угадаешь — молодец, не угадаешь — дубина. Он всегда угадывал. Почти всегда. Злился, орал на нее, даже однажды ударил по щеке. Не больно ударил и не ударил даже, а мазнул кончиками пальцев, но что тут началось!
И к начальству его идти собиралась. И жалобу писать прокурору. И психушкой грозила. Мол, свихнулся он на своей работе, если на жену при ребенке драться кидается.
Что его жена перед этим пару ночей не ночевала дома и вместо внятного объяснения несла полчаса глупейший вздор, о том Надежда и не вспоминала вовсе. Факт свершившегося над ней возмездия приняла, как незаслуженное физическое оскорбление, и грозила ему, грозила.
А Невзоров не боялся. Плевать ему было на ее угрозы.
Жалобы ее никто бы рассматривать всерьез не стал. Нет, для вида могли, конечно же, заявление ее принять, но на этом бы все и закончилось. Никто не то что наказывать, журить бы его не стал. Все про эту суку знали, ему только не рассказывали ничего. Не рассказывали до тех пор, пока она не ушла от него. А как ушла, он такого понаслушался!
— А чего раньше молчали, гады?! — орал он возмущенно, когда они с ребятами в гараже у Коляна Семенова водку пили под такой сволочной разговор. — Чего не сказал мне никто?! Я бы…
— Чего ты бы?! Ну чего?! — защищались ребята. — Ушел бы от нее? Нет, конечно! И разводиться бы не стал, потому что тебе все некогда. Ничего бы ты не сделал, страдал бы только да жалел себя. А еще дочку…
И опять они были правы. Не стал бы Невзоров ходить по инстанциям, писать исковые заявления, просиживать часами в ожидании своей очереди у адвокатов и в залах суда. Не стал бы. Не из-за лени, нет, а из-за элементарного дефицита временного и непереносимости подобных мероприятий. Ему этой казенщины и кабинетов стандартных и на работе хватает за глаза. Будет он еще в свободное от трудовых подвигов время штаны протирать на скамейках, рассматривая очередь и гадая, кто здесь еще по такой же беде, что и он.
И вот когда Надежда объявила ему, что уходит, Невзоров втайне обрадовался. Очень обрадовался, даже, не сдержавшись, выдохнул с облегчением. Неужели? Ну, наконец-то! Наконец-то он сможет наслаждаться тишиной и долгожданным покоем, возвращаясь домой со службы. Никто не будет хлопать в его доме дверями — ох, как Невзоров ненавидел стук захлопывающихся дверей, особенно если эти двери захлопывались у него перед носом. Никто не станет греметь кастрюлями на кухне, без конца открывая и закрывая шкафы и двигая без лишней нужды ящиками. Никто не помешает ему пить пиво и дремать перед телевизором. Никто не взвизгнет, если он по неосторожности стряхнет пепел в цветочный горшок. И никто не потащит его в гости к маме, когда он возвращается домой с происшествия с воспалившимися глазами и надорванным нутром. Потому что там, на этом происшествии, он видел обезображенный труп молодой и некогда красивой женщины, либо убитого ребенка, либо бизнесмена. И вернувшись домой, ему бы так хотелось залечь на час в ванну для начала, а потом приткнуться к чьему-нибудь плечу и если не выговориться, то хотя бы помолчать. Помолчать, будучи уверенным, что твое молчание поймут.
Он обрадовался. А потом загоревал, наткнувшись на зареванные дочкины глаза.
Вот кого было жалко терять! Вот за кого сердце разрывалось вдрызг! Вот кто ждал его всегда — и уставшего, и веселого, и в подпитии, и голодного, и злого. Вот кто был единственным родным человечком, расставания с которым Невзорову было не пережить.
Надька-сука уловила это и все силы бросила на то, чтобы сделать ему больнее.
И встречаться не разрешала, и в заранее оговоренные для встреч часы отвозила дочку куда-нибудь. А потом недоуменно хлопала ресницами и кудахтала, что забыла про договоренность и что дочке захотелось вдруг в цирк или в зоопарк с бабушкой. Врала, конечно, как кобыла сивая. Станет его дочь в тринадцать лет почти по зоопаркам с бабушкой ходить, как же! Но не идти же на бывшую врукопашную, тем более что из-за ее плеча в тот момент лисья морда ее нового сожителя выглядывала.
Ох, жизнь!..
— Не, мужики, давайте без меня сегодня, — угрюмо обронил Невзоров, полез в машину, захлопнул дверь, опустил стекло и попросил: — Ты, Колян, извинись перед ребятами. Не могу я сегодня. Честно, не могу.
— Прощу только в том случае, если у тебя свидание. — Семенов осклабился в улыбке и кивнул в сторону ребят из отдела. — Я ведь им так и скажу, учти. Скажу, Олег к телке подался. Говорю?
— Говори, — обронил со вздохом Олег.
Он сейчас был согласен на все, лишь бы они от него отвязались. Пусть думают, что у него свидание. Что он влюбился. Что собрался жениться и нарожать кучу детей. Пусть что хотят думают. А ему лишь бы до дома побыстрее добраться. Влезть в душ, потом в домашние сатиновые штаны, тапки. Зажарить пару яиц с колбасой. Поужинать, запивая пивом, а потом выйти на балкон и покурить в летней прохладе, ни о чем не думая, а лишь слушая беззаботный легкий гул в поплывших от пива мозгах.
Пускай примитивная, но такая вот у него на сегодняшний вечер сложилась мечта. Хоть на нее-то он имеет право? Он же ничего больше у судьбы не просит и просить не станет, лишь бы на какое-то время, пускай хоть на пятничный вечер, его все оставили в покое…
Позволить своим загруженным мозгам немного отдохнуть и пьяно ни о чем таком не думать у Невзорова не получилось. С первой частью запланированных мероприятий он, конечно, справился, бога гневить нечего. Вернулся домой, влез под душ и наслаждался там с громким фырканьем прохладной водой минут двадцать, если не больше. Потом и омлет с колбасой получился на славу. И пиво охладилось именно до нужной температуры. Поужинал, выпил, чуть охмелел. Вышел на балкон с сигаретой. Закурил, с наслаждением затягиваясь, глянул вниз и… началось.
Чего это люди, прожив добрую дюжину лет, продолжают так бережно и трепетно друг к другу относиться, а?
Это была первая мысль, досадившая ему на трех первых затяжках.
Вот, к примеру, из соседнего подъезда супружеская пара, он точно знал, что живут они лет пятнадцать, может, чуть меньше. Когда бы муж ни вернулся с работы, жена ждала его возле подъезда и бегом почти мчалась ему навстречу. И за шею обнимала, и в щеку целовала. Мужа, видимо, не раздражало вовсе. Он и целовать себя позволял, и обнимать. Подхватывал жену под руку и, что-то оживленно рассказывая, увлекал ее к подъезду.
Может, ссоры и сцены и у них случались, как без этого, но ведь преодолевали они все неурядицы. Оставались выше, что ли. Не грязли в дрязгах, если уж скаламбурить.
А что у него, Невзорова, с Надькой?
Она же врала все время. Врала, жилила деньги, экономила на жратве и мороженом для дочери. О каком поцелуе в щеку после работы могла идти речь?! О каком разговоре по душам, если у нее души и вовсе не наблюдалось!
Потом привлекла внимание другая пара. Девочка лет десяти с дедом. Они частенько вместе прогуливались. Дед жил в их доме, один. Внучку привозили родители. Привезут, положенное по семейному протоколу время у деда отбудут и уезжают, оставив дитя. При этом всем было ведь хорошо. И родителям, что на выходные обретали свободу. И девочке, которая в деде души не чаяла. И деду, который был счастлив избавиться от одиночества.
А что у него с Надькой?
Все время ездили только к ее маме. У его отца, который доживал век в деревне километрах в сорока от города, делать было нечего. Стирать кальсоны и вывозить старческий мусор из углов, как она любила повторять, ей не хотелось.
Невзоров всегда пытался возразить жене. У отца не было никакого мусора в углах. Тот регулярно сам делал уборку. И свои портки с рубахами тоже стирал. И к редким визитам сына с семьей готовился: готовил наваристые щи, картошку, доставал из погреба рыжики и капусту с брусникой. До пирогов не был мастером, но ведь и не досаждал никому тем, чтобы помощи просить. Лишь бы увидеться с ними и внучкой и все. Нет же! Надька вопила, ехать не желала, дочку на лето не отпускала…
Вторая мысль, больно кольнувшая Невзорова в тот момент, когда по двору прошел мужчина с тортом, была о том, что через день у дочери день рождения, а его даже не пригласили. Он позвонил пару дней назад и полчаса униженно напрашивался в гости, но Надька была непреклонной. Дочке надо привыкать к новой семье, к новому главе этой семьи, а настоящему отцу — то есть ему — делать за праздничным столом нечего. С психикой ребенка могло быть не все в порядке при таком положении вещей, считала Надька. Сука!
Ну и третьей мыслью, отравившей ему вечер пятницы, явилось странное и неожиданное открытие. Жизнь-то, оказывается, не так длинна, чтобы так вот бездумно ею разбрасываться: безмятежно прокуривать минуты, ни о ком не думать и наслаждаться одиночеством.
Это ведь неправильно! Невзорову даже холодно стало, невзирая на жаркий, душный вечер, от подобного открытия.
Одиночеством нельзя наслаждаться, вдруг подумал он. Его нужно гнать от себя. В него нельзя погружаться, как бы оно ни затягивало. Оно ведь засосет, поглотит и ничего после себя не оставит. Никакого следа или памяти…
Почему вот не пошел сегодня с ребятами в кафе, идиот? Сели бы за любимым столом в углу под аркой. Заказали бы по двести граммов водки, закуски, чего-нибудь горячего. Там голубцы подавали со сметаной — объедение просто. Выпили бы, поели бы, поговорили бы. Посмеялись, как без этого. Пацаны — они народ проверенный, они люди с пониманием, всегда знали, когда можно по больному беззлобной шуткой пройтись, а когда нет. Почему не пошел?
А потому не пошел, сказал сам себе Невзоров, нервно растирая в пальцах сигарету, что им-то после вечеринки есть к кому возвращаться, а ему — нет! Тошно от глупой навязчивой зависти сделалось, вот и не пошел.
Колян Семенов уже год с девушкой встречался. Очень хорошая девушка. Валя любила его и принимала таким, как он есть. Без шикарной тачки и зарплаты, с заросшей, не выспавшейся после ночного дежурства физиономией, со зверским с похмелья аппетитом. Любила и прощала все, секрет-то прост.
У другого — Вальки Смирницкого — были жена и пара пацанов. Тут вообще все было как в учебнике про правильную семейную жизнь: тихо, мирно, с пониманием. Ни сцен, ни упреков, ни вранья и жлобства.
Саша Коновалов два года жил в гражданском браке со стюардессой. Любили друг друга на взлете, что называется. То есть редко виделись, ругаться было некогда, предавались страсти и только.
Только он, Невзоров, был теперь один. Да когда и один не был, все равно помериться с ними своим счастьем не мог. Проиграл бы по всем показателям.
Потому и не пошел с ребятами в кафе. Они, пока сидели и выпивали, раз по десять своим женщинам могли позвонить и столько же от них звонков принять. Никто не нервничал по этому поводу, а только улыбался добродушно. А когда посиделки заканчивались, все тут же по домам устремлялись, зная, что их там точно ждут.
Его ни теперь, ни раньше никто не ждал. Никто, кроме дочери. Но это все равно не то. Нет, он рад бывал, конечно, когда она из своей комнаты выпрыгивала чертенком и на его шее повисала. Но женского тепла ему все равно очень не хватало. Хотелось этого всегда, теперь вот особенно.
Невзоров скомкал сигарету, так и не прикурив. Протянул руку к веревкам, натянутым над головой, потрепал пододеяльник. Тот, судя по всему, высох еще позавчера. В тот же день, когда он его повесил. Теперь уже не разгладить. Отпариватель в утюге перестал работать еще в прошлом году. Новый утюг Надька забрала, таким вот справедливым образом разделив нажитое ими имущество. Придется при глажке набирать в рот воды и брызгать на пододеяльник, чтобы хоть немного в божеский вид привести, не спать же на хрустящих складках.
Господи, о чем он думает? Офигеть можно! Как пододеяльник гладить, про какой-то дурацкий отпариватель. Разве ему — тридцатипятилетнему мужику, не старому еще вовсе, здоровому физически, устойчивому морально — о том думать надлежало? Нет бы про женщин помечтать, про их пылкие чувства и сочные тела, а он про стирку, глажку, утюги какие-то. Совсем испортился. Закодировала его Надька ото всех баб года на два, ржали в прошлую пятницу ребята под «Парламентскую». Чтобы его от этой кодировки избавить, нужно будет… Кто ведь что тогда предлагал, ухохатываясь до судорог.
Он тоже смеялся, хотя весело ему совсем не было. Смеялся скорее за компанию, для разрядки обстановки, хотя некоторые из предложенных вариантов снятия с него заклятия откровенно коробили.
Ладно, он заведомо прощал ребят из своего отдела. Они не со зла, а по дружбе. Они ж не виноваты, что ему так с Надькой не повезло. Может, у него еще все и наладится. Может, и встретит он такую женщину, как Колькина девушка, как жена Вальки Смирницкого и как стюардесса Саши Коновалова. Может, все еще у него и получится в личной неустроенной жизни. Он подождет, торопиться не станет в выборе, лишь бы повезло. А пока…
А пока можно и пододеяльник погладить. Не ложиться же спиной на такие рубцы, оставленные при выжимании его сильными руками.
Глава 3
Юля лежала на левом боку и сквозь полуприкрытые ресницы наблюдала за лопастями вентилятора, что горбатился в углу. Пожелтевшим от возраста лопастям было совсем худо. Они еле-еле ворочались, не справляясь с душным воздухом побережья. Воздух был не просто густым, он был плотным, слежавшимся, пропитанным зноем, йодом и стрекотанием цикад. Юле казалось порой, что она ощущает на своем теле его многослойную тяжесть, чувствует, как он забивает ее поры, и от этого ей совершенно невозможно было дышать.
К этой духоте еще примешивалось недовольство мужем. Оно было очень робким, это ее тайное недовольство, очень тихим и скромным, невидимым постороннему глазу. Степану она даже не намекала, что ей не нравится, к примеру, то место, куда он ее привез.
Крохотный поселок на берегу Черного моря?! Разве о таком отдыхе она мечтала?!
Узкие пыльные улочки, четыре продовольственных магазина на весь поселок. Два второсортных кафе и один ресторан.
Она и подумать не могла, что жить придется в частном секторе со сломавшимся прямо перед их приездом кондиционером, побеленными кое-как потолками и дощатым полом со щелями в палец.
1 2 3 4 5 6