Пауэлл Томейдж
Цветы на могиле
Толмидж Пауэлл
Цветы на могиле
Перевел с англ. А. Шаров
В гостиничном номере мне было ужасно одиноко, а составление отчета оказалось слишком занудным делом. Я отодвинулся от заваленного бумагами стола и закурил сигарету, мельком увидев свое отражение в зеркале туалетного столика. Эдакий господин Никто. Или Кто-Угодно. Пять футов одиннадцать дюймов росту, сто семьдесят фунтов. На морщинистом лбу - прядь черных волос. Прищуренные глаза, сероватая от усталости небритая физиономия. Я вздохнул и подписал отчет: Стив Гриффин. Встал, потянулся и только теперь увидел, что за окном темно, и услышал, как в брюхе урчит от голода. Сунув бумаги в прислоненный к столу портфель, я решил освежиться и направился в душевую кабинку.
Но не дошел до нее. Зазвонил телефон.
- Мистер Гриффин? Вам звонят по межгороду. Минуточку, соединяю... Говорите, пожалуйста.
Связь была плохая, голос звучал еле слышно.
- Морин! - гаркнул я. - Какой сюрприз! Погоди секундочку, я сейчас скажу телефонистке, что связь...
Морин откашлялась. Нас разделяла добрая сотня миль.
- Связь в порядке, - окрепшим голосом проговорила она.
Я стиснул телефонную трубку.
- Что-нибудь случилось? Пенни? Пенни здорова?
- Она смотрит телевизор. С ней все в порядке. Но... но она ещё не знает...
- Чего не знает?
- Стив, тебе надо немедленно вернуться домой! - Голос Морин сорвался на визг. Затем на миг наступила тишина, и вскоре Морин негромко и совершенно спокойно проговорила: - Какой-то человек хочет меня убить. Сегодня днем было уже второе покушение. В первый раз это могла быть и случайность, но теперь я уже не верю... Таких совпадений не бывает!
Я тяжело опустился на стул. Далекий голос продолжал умолять меня поскорее вернуться домой. Первое покушение, - сбивчиво рассказывала Морин, - было двумя днями раньше. И вот - та же машина. Морин ездила в загородный питомник за саженцами, и вдруг на перекресток вылетел здоровенный автомобиль. Заслышав визг покрышек, Морин изловчилась отскочить прочь и каким-то чудом не угодила под колеса. А сегодня, когда она вышла из гастронома с покупками и ступила на мостовую, её снова попытались задавить. Та же самая машина. Громадная. Зеленая. Очень похожая на нашу собственную.
- Господи, Морин! Но с какой стати...
- С какой стати? - переспросила она и вдруг разревелась. Это было совершенно не в её духе: Морин никогда не плакала. И не сочла бы покушение на свою жизнь достаточным поводом для слез. - Я все расскажу, когда ты вернешься, Стив.
Я задумчиво нахмурил брови.
- Хорошо, я выезжаю. А ты вызови полицию и сиди дома.
- Приезжай, Стив, тогда и вызовем.
Сотня миль в темноте, под накрапывающим дождем. Я ехал на машине, принадлежавшей отделу сбыта. Она была слишком легкой и плохо держала дорогу.
Чувства голода как не бывало. В голове прокручивался недавний телефонный разговор. Кто-то покушается на жизнь Морин, но она хочет видеть меня дома, во плоти, чтобы поведать мне обо всем лично и вызвать полицию, когда я буду рядом.
Это казалось какой-то фантасмагорией, сказкой. Как наша с ней первая встреча. Мы познакомились в Германии в последние дни войны. Морин была в труппе Национального театра. Когда над головой показался немецкий самолет один из немногих спятивших от злости и отчаяния стервятников, которые ещё оставались у Люфтваффе, - мы с ней очутились в одной и той же траншее. Там было полно грязи, но я прижал Морин к земле, а сам распластался на её спине. Завыли сирены, загавкали зенитки. Тело женщины было сковано страхом, но она не дрожала. Спустя несколько секунд самолет благополучно смылся, и люди на земле снова зашевелились.
Все, кроме меня. Я вдруг услышал голос Морин:
- Кровь, - пробормотала она и позеленела. А в следующий миг, отчаянно дрыгая ногами, выбралась из окопа и вскоре вернулась в сопровождении двоих парней с носилками. Меня извлекли из канавы и трусцой потащили к санитарной машине. Морин бежала рядом, маленькая, запыхавшаяся, с короткими кудрявыми белокурыми волосами, которые топорщились на ветру. Когда носилки задвигали в машину, Морин с виноватым видом склонилась ко мне.
- Я навещу тебя в госпитале, солдатик.
- Буду вне себя от радости, - процедил я сквозь стиснутые зубы. Шок уже начал проходить, и боль взяла меня в оборот.
Рана была неопасная, но мне разорвало мышцу на спине, и заживала она медленно. Морин трижды навещала меня, пока их куда-то не перевели. Я пообещал разыскать её, когда вернусь в Штаты, и сдержал слово.
Какое-то время мы просто дружили: ни у Морин, ни у меня не было близкой родни, и мы оба чувствовали себя одиноко. После тех зрелищ, которых мы вволю насмотрелись за океаном, в нас что-то надломилось, мы стали другими, нам чего-то все время не хватало. И вскоре мы решили, что не хватает нам друг друга. Как-то после вечеринки, когда нам не хотелось разбредаться по домам, мы всю ночь в весьма приподнятом настроении катались на машине, а наутро поженились.
Брак наш не был идеальным, но мы старались, как могли, и дело, в общем и целом, спорилось. Мы не были влюблены друг в друга в традиционном смысле этого слова, но нас многое связывало. А поскольку мы не подходили друг к дружке с меркой эдакого романтического идеала, то могли позволить себе добрые приятельские отношения и полное взаимопонимание. На маленькие несовершенства мы попросту не обращали внимания и не испытывали из-за них ни обид, ни раздражения.
Нашей дочурке Пенни теперь пять лет. У неё маленькое личико, белокурые кудряшки и ровные белые зубки. Ее рождение ещё больше укрепило наш союз.
Все это звучит весьма тоскливо, но, боюсь, я создал у вас неверное впечатление. Мы ходим в гости и принимаем гостей, у нас уйма друзей. Морин - женщина умная и веселая. Хотя у неё и есть один мелкий изъян лютая ненависть к мелочам, - который дает о себе знать всякий раз, когда Морин хлопочет по хозяйству. Есть у неё и крупный недостаток (если на свете найдется беспристрастный судия). Он заключается в том, что Морин жизнь не мила, если никто не обращает на неё внимания.
Она не жеманна и не кокетлива, но если уж входит в комнату, будьте любезны тотчас же заметить её и отдать должное. Что это - актерская душа? Возможно. Хотя я склонен думать, что таким образом Морин борется с глубоко укоренившимся в её натуре чувством неуверенности.
Мимо промелькнули первые фонарные столбы на городской окраине, движение сделалось более оживленным. Вцепившись в руль так, что у меня заболели пальцы, и с ловкостью заправского таксиста лавируя в потоке машин, я пересек город и свернул в наш жилой район, который называется Мид-Парк.
Наступила полночь, дождь полил сильнее. Кое-где в новеньких уютных домах, обрамленных зелеными лужайками, светились окна. Я свернул на бульвар Таррант. Наш дом стоял в середине квартала. В гостиной горел свет, под навесом стояла наша машина. Я остановил служебную легковушку позади зеленого седана и, откинувшись на спинку сиденья, несколько секунд разглядывал машину и освещенные окна дома. Потом вылез, поднял воротник дождевика и бегом пересек лужайку. Парадная дверь была не заперта. Я распахнул её, почти уверенный, что увижу Морин, которая, как обычно, поднимется из кресла мне навстречу. Но в гостиной никого не было.
- Морин! - позвал я.
Тишина начала оживать. Казалось, пустому дому больно и обидно, что его бросили безо всякого присмотра. Я быстро обыскал первый этаж, потом взлетел наверх по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки разом. Сердце мое бешено колотилось. В спальне тоже никого не было. Тогда я ринулся в комнату дочери. Мне не удалось сразу открыть дверь: я слишком ослаб. Пришлось подождать несколько секунд, собираясь с силами и прислушиваясь к своему громкому дыханию. Наконец я сумел повернуть дверную ручку и зажечь свет.
Пенни мирно спала в своей кроватке, обхватив одной рукой исполинскую плюшевую панду. Она заворочалась, вздохнула и принялась сладко посапывать.
Вытирая руки и лицо, я снова спустился вниз. Когда я вошел в гостиную, носовой платок можно было выжимать.
Сейчас главное - не расклеиться и попытаться что-нибудь придумать. Я закурил сигарету и заставил себя успокоиться. Бросая в пепельницу спичку, я вдруг заметил окурок и взял его. Он был ещё мягкий и влажный: сигарету загасили совсем недавно. На окурке не было губной помады, значит, курила не Морин. Наверное, какой-то мужчина.
Я удержался и не раскрыл рта, но мысленно позвал Морин по имени. А мгновение спустя очутился у парадной двери и ощутил прикосновение мокрой мглы к лицу. Морин могла просто куда-то выйти. Едва ли в такую ночь она отправится в дальний путь, не взяв машину и оставив Пенни одну в доме.
Во всех соседних особняках было темно, и я закрыл дверь. Как и большинство простых людей, я не очень люблю обращаться в полицию. Но тут мне вспомнился глухой и еле слышный голос Морин в телефонной трубке.
Телефон у нас стоит в маленькой нише в прихожей. Я снял трубку, набрал номер, и вскоре гудки сменились тихим усталым голосом:
- Полиция, пятый участок.
- Я хочу сообщить об исчезновении человека.
- Соединяю с отделом.
Наступила тишина. Я вытер рот тыльной стороной ладони. Раздался щелчок.
- Отдел розыска пропавших без вести. Де-Костер у телефона.
- Это Стивен Гриффин, бульвар Таррант, 642. Моя жена исчезла.
Де-Костер вздохнул так, словно ему уже давно осточертела работа.
- Ее имя?
- Морин. Она...
- С чего вы взяли, будто она исчезла? Может, вышла ненадолго, или ей подружка позвонила. Или в кино задержалась...
- Слушайте, - перебил я его, - два часа назад я был за сотню миль отсюда, на юге штата. Жена позвонила мне и умоляла поскорее вернуться домой, потому что кто-то покушается на её жизнь. Когда я приехал, в доме горел свет, машина стояла на месте, но жены здесь не было. Если у вас есть какие-то вопросы...
- Я задам их, когда приеду, - объявил Де-Костер и положил трубку.
Через восемь минут послышался шелест шин на мокрой мостовой, и перед домом остановилась патрульная машина. Я ждал на пороге. Из пелены дождя выскочил Де-Костер в сопровождении молодого полицейского в мундире. Они представились, и я пригласил их в гостиную.
Де-Костер оказался тощим долговязым человеком с болезненно желтым лицом и большими мешками под серыми глазами. Но в глубине его зрачков горели яркие огоньки.
- Рассказывайте, - велел он, сдвигая шляпу на затылок.
Я рассказал все, что знал.
- У вас есть её фотография?
Я взял со столика в углу снимок Морин. Де-Костер принялся разглядывать его, и я был уверен, что он счел мою жену весьма привлекательной женщиной с незаурядным лицом.
- Прямо фея, - пробормотал он. - Глаза озорные, взгляд чуть искоса. Зубки - что надо. Узнать её будет несложно. - Де-Костер протянул снимок полицейскому в форме и велел извлечь его из рамки, предварительно попросив у меня разрешения на это.
- Садитесь, поговорим, - сказал он мне.
- Поговорим?! - взорвался я. - А почему вы ничего не делаете? - Я уже успел рассказать им об окурке. - Тот человек, который тут курил, мог увести Морин задолго до моего приезда. Каждая потерянная минута...
Он тронул меня за плечо.
- Я понимаю ваши чувства, но вы торопитесь с выводами. Даже если вы правы, этот человек не будет таскать её с собой по улицам, пока его не сцапают. - Де-Костер кивнул молодому полицейскому. - Оповестите все патрули.
Полицейский взял фотографию Морин и вышел, а Де-Костер тотчас превратился во внимательного слушателя, словно я был единственным покупателем, который забрел в его лавчонку за последние пять лет.
- Расскажите мне о ней.
- Что именно?
- Все, что придет в голову. Подруги, привычки, пристрастия. Чего она не любит, чем занимается, есть ли у неё враги...
- Враги? Нет у неё врагов. Таких, чтобы...
Де-Костер молча усмехнулся, и мои внутренности сковал холод. Я посмотрел сыщику в глаза, и его взгляд сказал мне все. Да. Такой враг был. По крайней мере, один. Такой, чтобы...
Заговорив о Морин, я почувствовал облегчение. Пока мы могли упоминать её имя в настоящем времени, у меня оставалась эта спасительная последняя соломинка. Де-Костер оказался очень хорошим слушателем. Он ни разу не отвлекся и не отвел глаза.
Я попытался нарисовать ему портрет жены, описать это странное смешение состояний - зрелости и неистребимой девичьей наивности. Бывало, я слушал Морин и думал: вот ведь невинное дитя. Но проходило несколько секунд, и она выказывала такое знание жизни, такой цинизм, какие бывают присущи лишь дряхлым и не слишком благодушно настроенным философам. Иногда она могла испугаться щенячьего тявканья, а иногда ей ничего не стоило обратить в бегство мастифа.
Де-Костер кивал, поддакивал, строил сочувственные мины и всячески поощрял меня к дальнейшему повествованию. Он узнал от меня, что Морин была не очень удачливой актрисой. Если разговор вдруг заходил о театре, её глаза и сейчас ещё делались грустными, хотя после рождения Пенни Морин почти не вспоминала о своей сценической карьере.
А ещё Де-Костер узнал, что я был младшим партнером в фирме, выпускавшей пластмассовые изделия. Возглавлял фирму Уиллис Бэрк, мой фронтовой друг. Дела шли неплохо. Уилл, потомок древнего гордого рода, вложил в фирму почти все полученные по наследству деньги. Теперь он был исполнительным директором, распорядителем, конторской крысой. А я мышью-полевкой. В том смысле, что работал "в поле" и частенько бывал в разъездах.
- Итак, вы часто покидали дом? - уточнил Де-Костер.
- Я тут почти и не бывал... - ответил я и осекся. Мы долго сидели молча, глядя друг другу в глаза. Я положил руки на подлокотники кресла. Неужели у всех легавых одна грязь на уме?
Мне показалось, что физиономия Де-Костера сделалась ещё уже и длиннее.
- Запомните одну вещь, Гриффин, - сказал он мне. - Существуют лишь три причины, по которым кто-то может охотиться за вашей супругой. Первая: этот парень - психопат. Вторая: Морин с кем-то спутали.
- А третья?
- Третья заключается в том, что в ваше отсутствие она сделала нечто такое, из-за чего кто-то захотел её убить.
1 2 3 4 5 6 7 8