Мясников Виктор
Нас научили
Мясников Виктор
Нас научили
Нас научили не прощать,
Стрелять без промаха и драться Нас научили убивать
И отучили улыбаться.
Солдатская песня
1. 09. 1984 года
В дальнем, самом тихом и сумеречном углу разом приподнялись над тощими подушками взъерошенные головы дедов. Ненавистное, вымучивающее ощущение постоянной настороженности - дежурный зуммер тревоги, тонко просигналив, разбил утренний сон, заставил напрячься, подобраться в ожидании неведомой опасности.
Лязгнула решетка ружейного парка, и резанул глаза нестерпимый свет, ударил пронзительным электрическим визгом сигнал "громкого боя", перекрывая крик дежурного: "Рота, в ружье!"
"Вооруженка" - порхало слово меж колышущимися шеренгами, изнывали сердца тех, кто понимает. Проспал караульный солдатик собственную смерть. А может, и не спал, а так, расслабился, дом вспоминая, маму... И мечется по лесам и болотам бежавший с его автоматом заключенный. Или успел прицепиться к товарняку, летит, взахлеб дыша холодным ветром недолгой свободы. А все равно мертвец, уже раздают тяжелые патронные пачки...
Ротный потыкал мизинцем в зеленую кляксу среди густо насыпанных голубых штрихов.
- Значит, займешь позицию тут, между болотом и рекой, на мыске. Понял, Постников? Всё? Карту можно убирать? Да ты знаешь это место, прошлым летом неделю здесь сидел.
Так точно, товарищ старший лейтенант, неделю. С двухдневным пайком.
Послезавтра снимем, я же сказал. Задача ясна?
- Так точно, товарищ старший лейтенант. Перекрыть вероятный путь, в случае чего - огонь на поражение. - Усмехнулся. - Беречь личный состав.
- Ладно, ефрейтор, не ухмыляйся. Место, конечно, спокойное. Он километрах в ста отсюда бродит. Но будь начеку.
Ротный нахмурился, соображая: может, что важное забыл.
Да, поздравляю тебя, Постников.
С чем это? - подозрительно вскинул выгоревшую, цвета старой сметаны, бровь.
С первым сентября. Дочка-то у тебя сегодня в первый класс. Забыл?
Тут забудешь...
Грохнуло железо дверцы. "Уазик" рыкнул, мелко затрясся,
Зафыркал вонючей синью. Ротный высунулся, опять сморщил лоб, вспоминая. Вспомнил, наконец, что требовалось, и перестал хмуриться.
После приказа сразу домой. За войском присматривай.
Есть присматривать, товарищ старший лейтенант,
Обрадовался Постников. - Такие орлы - глаз да глаз.
Послезавтра сниму с поста. Ну, будь здоров.
Протянул узкую интеллигентную ладошку.
Обязательно буду, тарщ-старш-лейтн, - сыпанул скороговоркой Постников и сунул такую же узкую и почти такую же интеллигентную, только с чернотой под ногтями, кисть.
"Уазик", валясь на рытвинах, зашкандыбал вверх по склону к насыпи.
- Войско, за мной! - повелительно рявкнул ефрейтор и, оступаясь на шатких кочках, рванул вниз, в болото.
Следом, придерживая автоматы, ринулось войско в составе двух растерянных солдат и одной понурой собаки. Под кирзачами зачмокало, захлюпало, выбрызнуло прямо на брючину. Постников, замер, выставил ногу, осмотрел несвежий сапог с пыльным осевшим голенищем. Осмотром остался недоволен и состроил кислую гримасу. Войско молча стояло позади. Только овчарка зевала, щелкая зубами, и переступала мокрыми лапами. Измятая тропа тонула в грязи, влажные жесткие травы охапками валились с высоких кочек.
- Трава по пояс, роса по... - удовлетворенно оценил ситуацию ефрейтор и ласково скомандовал сам себе: Отбой, Постников. - Затем резко развернулся и свирепо скомандовал: - Кру-ом!
Войско команды не ждало, задергалось, смешалось.
- О-тставить! Знач-так, войско, слуай мою команду! Колонной по одному, за мной, шагом - марш!
И двинулся обратно развинченной легкой походкой, с той дембельской вальяжной ленцой, по которой сразу отличишь бывалого воина от зашуганного щегла.
Они поднялись на насыпь и прошли сотню метров вдоль осушительной канавы.
- Отряд, стой. Стройся. Равняйсь. Смирно! На первый-второй рассчитайсь!
Первый!
Второй!
Оба, и первый, и второй, малорослые, лопоухие, в замурзанном
Обмундировании, Постникову откровенно не понравились, вызвав презрительное раздражение.
Фамилия?
Понтрягин, товарищ ефрейтор, - удивленно пробормотал солдат: из одной роты, а спрашивает.
Узкое лицо товарища ефрейтора сделалось ещё уже от неудовольствия.
Как надо отвечать? Стрелок рядовой такой-то. Ясно?
Так точно. Рядовой стрелок Понтрягин.
Постников с раздражением плюнул на сапог рядового стрелка и обратился ко второй половине войска:
Фамилия?
Стрелок рядовой Тукташев.
Какой же ты стрелок, если у тебя собака? Собачник ты, а не стрелок. Ну, войско, ну, ротный, ну, японский бог, ну, распронавертеть...
И пока добрался до конца замысловатого выражения, успел бросить в траву автомат, освободился, слегка попрыгав, от вещевого мешка и, расстегнув ремень, с облегчением свалил с себя сумку с магазинами, штык-нож и саперную лопатку. Потом, наступая на пятки, выбрался из сапог, а заодно и из портянок. Взялся за пуговицы. Остановился, недоуменно посмотрев на смитрно стоящее войско.
Была команда раздеваться.
Через двадцать секунд он стоял уже раздетый, поделенный линялыми трусами на две части - загорелый, изрядно обволосенный костистый торс и белые мускулистые ноги, подернутые сивой шерстью. Стоял и смотрел, тщательно свертывая форму, как подчиненные выбираются из амуниции, превращаясь в гражданских лиц, но в синих военных трусах. Худобой они начальника превосходили - это почему-то порадовало.
Понтрягин с хрустом развернул бурые портянки в лиловых разводах. Резко запахло казармой. И это уже не понравилось, Постников снова рассерчал.
- Рядовой стрелок, взять портянки рядового собачника, мыло - и на канавку. Чтоб через пять минут были как мои. Кстати, тоже сполосни.
Он бросил свои серенькие, легонькие, чистенькие портяночки к ногам Понтрягина. Тот заныл:
А че я...
Не понял! - грозно насупился ефрейтор.
И рядовой стрелок торопливо похватал вонючее тряпье.
- Тукташ! Быстренько собрал сапоги и капитально вымыл. Снаружи только, понял?
Памятуя бессмертный афоризм зампотыла Тепина: "Солдат без работы преступник" - и обеспечив подчиненных спасительным трудом, Постников, неторопливо помахивая штык-ножом, вырубил пару рогулек с перекладинкой для кострища, подволок изрядную груду сушняка, выкатил из зарослей почернелый чурбан в продольных трещинах, уселся на него и закурил.
Притопал в хлябающих мокрых кирзачах на босу ногу Тукташев, неся ещё по паре в каждой руке.
- Сапоги на солнышко, чтоб сохли, а сам развяжи мешки, возьми котелки и иди во-он к тому дереву. Наберешь воды, да чтоб почище. Давай мухой. Обедать пора.
Щеглу только скажи - обедать пора - пятки засверкали. Квелая собака затрусила следом.
Появился Понтрягин с маленькой охапочкой мокрых скруток. Мутные капли бесшумно сыпались в траву.
Отжать досуха и разложить на кусты.
Солдат с оскорбленным видом повиновался. На ветки легли две светлые портянки, две потемней и пара понтрягинских.
Постников сладко потянулся, прогибаясь, выпячивая узкие, как у барашка, ребра, и с ласковой вкрадчивостью опытного кровопийцы запричитал:
- Сынок, я же сказал, чтоб как мои стали. А ты их все как свои сделал. Перестирай, сынок. Особенно вон те, которыми не то трубы чистили, не то ваксу фильтровали. Давай, сынок, побежал.
- Да че, нормально отстираны, - надулся тот.
- Буреешь, Понтряга, - начальник сменил тон. - Улетел! А то я тебе пасть порву на семь портянок и на семь раз перестирать заставлю! У-у, чайник, чмырь зачуханный, щучий потрох - тьфу!
- Никто в полку с такой обидной изобретательностью не ругался, как Постников. В довершение он мощно харкнул в удалявшуюся спину и метров с пяти влепил жирный плевок точно между голых выпертых лопаток. Понтрягин бегом скатился к воде.
Кривоногий Тукташев осторожно принес полные котелки. Следом, опустив хвост, приплелась такая же кривоногая, мастью в понтрягинские портянки, овчарка, вялая, с продавленной спиной. Упала в тень, вывалила лиловый язык, уставилась исподлобья желтыми пустыми глазами.
- Как твоего бракованного зовут?
- Э, - не понял вопроса Тукташев.
- Как фамилия собачки?
- Джульбарс, - нараспев, вроде бы даже с гордость выговорил собаковод.
Постников хохотнул:
- Надо было Чапой назвать. Или Доходягой. Ладно, пускай Жульбарсом живет, горемыка. А какие продукты на своего батыра получил?
Тукташев полез в мешок, извлек преизрядный кулек, грубо сварганенный из громыхающей коричневой бумаги.
- Кашу дали.
В кульке оказался овес. Еще в одном скользком свертке оплывал солидный кус кулинарного жира.
- Прапорщик говорил, жарко, да. Протухнет, говорил. Жир много дал, субпродукт не дал, да.
Это вопросительно-утвердительное "да" разозлило ефрейтора.
- Твоего кабысдоха самого в собачий корм размолоть надо вместе с тобой. А прапор скотина, хотя и прав. Доставай все из мешков.
Он развернул старую, белесого цвета плащ-палатку. На неё полетели коробки с пайками, пачки ржаных сухарей, две буханки черного, несколько картофелин, луковица. Из своего сидора Постников выбросил пару плашек плиточного чая и кулек конфет. Хмурый Понтрягин возник у кустов, захлопал мокрым по воздуху, растряхивая.
- Эй, морда, почему картошки мало?
Понтрягин сутуло приблизился, развел руками.
- Сколь в карманы влезло.
- В штаны бы пихал, за пазуху. Жрать что будем?
- Так ротный сказал, послезавтра сменит.
- Ну, щегол, ну, чайник. Что его за три дня поймают, этого педа? Хорошо - за две недели выловили бы, пока делов не накрутил. Сменит... Там взвода цепью в болоте лежат, от грязи пухнут, пиявок поят. А тебя с этого курорта снимут и в санаторий пошлют. Хлеба почему мало?
- Ниче не мало. Вон как хлеборез по уху въехал, аж распухло.
- По которому?
- А вот, до сих пор болит.
Понтрягин решил, что его подвиг в битве за хлеб оценен по достоинству. Он заблуждался.
- Непорядок. Ничего, сейчас поправим.
Постников с оттяжкой лупанул двумя пальцами по розовой прозрачной закраине уха. Щегол взвыл, отпрыгнув.
- А ну, покажь. Кажись, перебор. Давай теперь с той стороны поправлю, для симметрии.
Понтрягин захныкал:
- Че, в самом деле, товарищ ефрейтор.
Но Постников уже переключился на Тукташева. Тот замер по стойке "смирно" и втянул живот так, что трусы чуть не свалились.
- Вольно. Откуда призвался?
- Узбекистон.
- Ага, все узбеки повара. Значит, чистишь три картошки, половину луковицы, две банки гороха туда же. В другом котелке - овес собаке, жиру кинь. В третьем - чай. Все ясно?
Оборотился к отвернувшемуся Понтрягину, оглаживающему ухо. Узрел между лопаток блестящий, слегка присохший харчок.
- Ну, чуха-ан! С самого призыва в бане не был. Быстро на канаву - и мылом с ног до головы.
Рванул длинный пук пожелтевшей травы, ловко свернул мочалку и двинулся вдогон.
* * *
Постников плотно огладил ладонями мокрую голову, а когда отнял руки, выбеленные солнцем короткие волосы встали торчмя. Дембельские усики тоже встопорщились, как зубная щетка.
Он раздирал картонки с пайками, раскладывая по кучкам банки гороха с мысом, маленькие жестяночки тушенки и сгущенки, железнодорожные сахарки с паровозиком на обертке. Эх, суточный полевой паек "номер два". Растянуть на четыре дня и НЗ.
- На Аллаха надейся, а верблюда привязывай. Верно, Тукташ?
- Так точна.
Прошлым июнем на том же мысу сожрали все за два дня, а потом лапу сосали. Зато ночами не спали, бдили. На третий день голодовки к засаде выскочила косуля. Постников тут же свалил её двумя пулями. Рвали тупыми штык-ножами. Парная кровь стекала в рукава. Торопливо обжаривали над бордовыми шипящими углями, под моросящим мерзким дождем. По желудку прокатился спазм - как они потом животами маялись. Будет что вспомнить на гражданке... Без хлеба, без соли... Процитировал:
- "Стойко переносить все тяготы военной службы". Верно, Тукташ?
- Так точна.
Тукташев, присев на корточки, возил ложкой в котелке, морщась от едких наплывов дыма. Ефрейтор посматривал на его сгорбленную спину и жалел маленького узбечонка. Позвонки, словно зубья циркулярной пилы, лопатки узкие. Пацан, росту - метр в пилотке, полметра без. На вид лет пятнадцать. Да ещё кобеля бракованного подсунули. А вокруг питомника, небось, во всех дворах волкодавы породные вдоль проволок носятся, цепи рвут.
- Тебе сколько лет, Тукташев? Шестнадцать?
- Не-е, восемнадцать.
- Ну да, рассказывай. Старшшего брата женят, а младшего вместо него в армию сдают. Потом его в стройбате деды чуханят. Отмантулит два года, мамка на него глянуть не успеет, а он уже за себя пошел трубить. Братья есть?
- Один брат, семь год, школа пойдет.
- Уже пошел.
Постников вспомнил, что сегодня первое сентября, дочка стала первоклассницей. Он представил её, какой видел последний раз - маленькую, пятилетнюю, с льняной разлохмаченной косичкой. Мысленно дорисовал белый фартучек с кружевцем, твердый глянцевый ранец синего цвета, нет вишневого; колготочки белые в мелких трикотажных рубчиках. Вздохнул, изнывая сердцем. Разговаривать расхотелось. А Тукташев, наоборот, почувствовав интерес к своей невзрачной персоне, разговорился.
- Два сестра еще, да. Тоже маленький. Я самый большой.
Осторожно подкрался свежий, повеселевший Понтрягин, тоже присел на корточки, подставив влажный хребетик взлетевшему в зенит солнышку. Взвизгнул по-жеребячьи:
- И-и-и-и, самый большой! Больше автомата на полшишки!
Постников лениво пихнул его в лицо ладонью. Тот опрокинулся.
- А че я...
- Сам-то, стрючок.
Со скрежетом вонзил штык-нож в стограммовую блестящую жестянку, одним ровным поворотом вскрыл. Подошел к костру, сбросил немного в овсянку, остальное в суп. Зачерпнул кипящего бульончика, поболтал, вылил обратно. Одуряющий аромат говяжьей тушенки накрыл ноздри. Джульбарс очумело вскинул длинную морду, зашвыркал мокрым носом, с гладкого языка сбежала тонкая струйка.
- Хорош, Тукташ, снимай. Собачий чифан поставь в воду, пущай остывает. Ложки к бою!
Понтрягин, уже занявший боевую позицию и ухвативший поджаристую горбуху, спросил заискивающе:
1 2 3 4 5 6