роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
БЕГСТВО
Помоги мне, Маркам,
Не замараться
В этой болотистой скверне,
Что именуется недовольством.
Я недовольством весьма недоволен.
Помоги мне, Мариам.
Я подскажу тебе, как:
Стань посредницей
Между мною и мною,
Чтоб все завершилось
Моим примиреньем с собой.
Паруйр Севак
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Варужан высунулся из окна вагона. Теплый ветер, казалось, только этого и ждал: тут же залепил ему оплеуху, спутал волосы, хлестнул ими по глазам. Варужан машинально коснулся рукой подбородка — подбородок, пожалуй, острее всего почувствовал горячее течение ветра: лет пять он был защищен зарослями бороды, а вчера, примерно в это же время, Варужан сбрил бороду. «Хороша бородка,— заметил парикмахер.— Что это ты надумал на физиономии сокращение штатов проводить?» Ветер напомнил острый дух одеколона — и непривычный, и притягательный.
Варужан глянул вперед, назад. Увидел электровоз — состав извивался змеей. Уже стемнело, и лишь пунктир освещенных окон повторял движение поезда. Жемчужная змейка, юркая и стремительная, мчащаяся сквозь горы, сквозь темень. В детстве его страшило, что вагоны вот-вот разъединятся, оторвутся друг от друга (а сколько их, вагонов,— тридцать, тридцать пять?), и изумляло, что они не отрываются. Уже давно ничто не страшит его и не изумляет. Тук-тук, тук-тук — стучат колеса, бегут вагоны и все повторяют, повторяют: мы вместе, мы вместе, мы сцеплены друг с другом, друг без дружки нам конец, гибель одного — гибель для всех, мы это знаем, мы это понимаем, потому и преданы друг другу, потому и верны... Наивный, смешной образ... Откуда он взялся — из рядовой детской сказочки? А фразы, которыми он выстроился, ни дать ни взять из посредственного школьного сочинения.
Уже примерно час Варужан в поезде, час назад выехал из Еревана, а все стоит в коридоре у одного и того же окна. В вагоне сначала царила привычная суматоха: рассовывались чемоданы, решалось, кто где уляжется, завязывались знакомства. А репродукторы вдохновенно распевали. Так уж заведено: люди еще опомниться не успеют — ни выключить радио, ни уменьшить звук, и оно орет,
надрывается.Войдя в вагон, Варужан лишь на миг заглянул в купе — на двух квадратных метрах сгрудилось не меньше десятка человек. Варужан так и не догадался, кто из них его ночной сосед. А сосед должен быть единственный — вагон СВ. Надо бы, подумал он, купить и второй билет, чтобы ехать в тишине и покое. А теперь придется знакомиться, изыскивать тему для беседы, просить извинения, если надумаешь прилечь, ну а если, не дай бог, попутчик попадется некурящий, надо еще будет выходить в коридор покурить. Главное, чтоб был курящим и не храпел. А если он во сне бормочет?.. Улыбнулся. Ладно, потерплю, ночь — не жизнь. А есть женщины, которые всю жизнь терпят храпунов, хотя, говорят, храп — основание для
развода.
— В шахматы играешь, сосед?
Голос раздался из-за его спины,— видимо, человек стоял в дверях купе с шахматной доской под мышкой. Он не обернулся. — Расставлять?..
— Да, я играю,— отозвался он машинально: в ЭВМ мозга было запрограммировано знание о том, что он играет в шахматы. Потом к ответу машины уже подключился человек: — Я играю в шахматы,
но только... сам с собой.
Если бы он обернулся, увидал бы удивленные глаза и кривую усмешку попутчика. Но он не обернулся. Попутчик громко захлопнул дверь, и крепкое словцо — а уж оно-то должно было вырваться — задохнулось в купейных стенах.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Многоголосый шум большого города почти не достигал этой окраины. Наверно, шум был поглощен ущельем, пастями пещер и перебит бегом реки Аракс. Здесь имелась всего одна нормальная улица, утихавшая лишь к вечеру, да и то относительно: не смолкали голоса и звонкий смех сотен ребятишек и конечно же периодические тщетные оклики мамаш: «Асмик! Сероб! Карен! Хватит играть! Домой! Кто уроки делать будет?!»
По обе стороны улицы стояли одноэтажные и двухэтажные дома, терявшиеся в зелени деревьев и кустов — возле каждого дома имелся сад, старательно обнесенный оградой. Заборы, как правило, были окрашены в черный, желтый, красный цвет. Возле каждой двери — это тоже являлось неписаным законом — стояла деревянная скамейка, выкрашенная не в такой цвет, как соседская. Скамейки не пусто-
вали, особенно во время вечерней прохлады. Эту единственную нормальную улицу в округе жители торжественно именовали Главным проспектом. Она была и огромным двором, и футбольным полем, и местом свиданий и драк, а был даже случай, когда прямо на улице выставили свадебные столы.
«Я в город пошел»,— сообщалось друг другу, хотя каждый за десять — пятнадцать минут (притом пешим ходом!) мог достигнуть центральной площади с ее поющими фонтанами. «Я из города»,— говорили так, будто всего десять — двадцать минут назад не фланировали по улице Абовяна, центральной улице города, его красе, гордости и главной артерии. «Нету города лучше нашего села» — эта поговорка, повторяемая жителями округи, была придумана- Арамом ВаганЯном, сам он ее произносил каждый раз, как в первый.
— Что-то ты припозднился, Арам. Где был?
— Главное — в жизнь не опоздать, отец. А, тетя! Здравствуй.
Брат с сестрой сидели рядышком возле дома на полосатой скамейке, которую Арам собственноручно выкрасил в пять цветов, и, видимо, сидели уже давно.
— О чем беседа? — Арам уселся — основательно, прочно уселся — с краю.— Секрет? Если я лишний, испарюсь.
— Сиди,— сказал отец.— Юбилей твоей бабушки приближается. Об этом толкуем. Вот и весь секрет...
Арам приложил палец к виску и многозначительно произнес:
— Восьмого декабря сего года Нунэ Ваганян, урожденной Мугнецян, исполняется восемьдесят пять лет. И я за то — да нет, я требую! — чтобы ее юбилей стал всенародным праздником.
Отец улыбнулся:
— Видишь, Ерануи, а мы еще бурчим на новое поколение — мол, ни во что старших не ставят.
— Арам — самый любимый внук нашей мамы.
— Поправка: самый любимый внук Варужан Ширакян. Он, во-первых, самый старший, а во-вторых, самый знаменитый. Я по любви на втором месте. Но это ничего — все равно призовое место... Когда намерены справлять — именно восьмого — или отложите, как это теперь принято?
— Восьмого. Восемьдесять пять лет — не шуточки.
— Бабушка проживет минимум сто три года, но тянуть с юбилеем тем не менее не стоит.
Отец опять улыбнулся:
— А почему именно сто три?
— Чтоб встретить двадцать первый век. Представляете, бабушка родилась в девятнадцатом, проживет весь двадцатый и захватит двадцать первый. О ней будут писать: свидетельница трех столетий! Это будет нечто! Так что на ста трех годах я настаиваю, а дальше уже ее личное дело. Бабушка мне не откажет.
— Пустомеля,— тетя ласково погладила Арама по голове.-Ты, видать, в хорошем настроении. Откуда идешь-то? Не под хмельком?
— Со свидания. У нее и отец профессор, и мать профессор. У них машина, четырехкомнатная квартира, в селе — дом деда, который теперь называют дачей.
— А сама-то она?..
— Что сама? Это, теть, вопрос несущественный.
— И давно вы встречаетесь?
— Очень давно... Сегодня ровно неделя со дня нашего знакомства. Юбилей. Мы его отметили в кафе «Санасар-Багдасар». Решили, если будет двойня, назвать Санасар и Багдасар. Тем паче что Баг-дасаром величают вашего родного дядюшку, а он ведь в какой-то мере и мне родня.
— Ну и ну!
— А как мои сестрички поживают? Замуж не собираются? А то мне дядей стать охота. На Нуник я в этом плане махнул рукой. Ее от зеркала не отлепить. Все на себя любуется, на парней и взглянуть некогда. Только входим в дом, я включаю телевизор, а она зеркало. Вчера обнаружила морщинку под левым глазом. Я сказал, что морщинка на зеркале. Поверила.
Отец прервал его:
— Шутки в сторону. Пока еще не очень поздно, позвони Варужану, пусть приедет, посоветуемся.
— По последним данным разведки, папа, самого знаменитого внука моей бабушки нет в городе. Так что самым знаменитым механически становлюсь я.
— Опять он уехал? Ну не за границу же?
— Думаю, нет. Короче, я его разыщу. Если он очень нужен. Только, разумеется, не сегодня. И, скорее всего, не завтра.
— Куда за границу-то? — удивилась тетушка Ерануи.— Он ведь только-только от американцев вернулся...
— Откуда я знаю? — Тигран Ваганян поднялся.— Пошли в дом... Варужан мне в последнее время не нравится.
— Его книги или он сам? — Арам все еще был настроен на шутливую волну.— В нашей мастерской из-за него вчера разгорелись страсти... Кстати, полно таких, кто его не принимает. Да еще как яро! Все наперебой говорили, а я изображал зал. Ведь и слушатели нужны, верно?
— Что за писатель, если всем нравится? — Отец отворил калитку и медленно пошел по садовой аллее.— Но меня беспокоит его настроение. Он сделался рассеянным, нервным, недовольным.
— Это все растленное влияние американского капитализма,— нашелся Арам.— Пять-шесть месяцев после возвращения — это еще не срок. Ничего, пройдет.
Деревья аллеи — вплоть до самого дома — были перевиты виноградными лозами. Тигран Ваганян взглянул на свисающие гроздья. Лозы посадил его отец, Ширак Ваганян. Ему бы сейчас стукнуло ровно девяносто, ведь он на пять лет был старше жены. Мог бы дожить. Крепкая кость, как говорили. Но и крепкие кости ломаются.
— Хороший у тебя нынче виноград,— сказала тетушка Ерануи.
— Это будущее вино для моей свадьбы...
— Дай-то бог, чтоб все ладно вышло,— улыбнулась тетушка. Вошли в дом.
В просторной гостиной Нуник в одиночестве сидела перед телевизором. В углу находился камин, который еще не начинали топить. В центре комнаты стоял большой основательный стол, окруженный старинными стульями.
— Ну вот, а ты говоришь, она зеркало включает,— пошутил отец.— Сестра твоя смотрит серьезную передачу.
— Опять мне косточки перемывал? — Нуник только на мгновение оторвалась от экрана.— Здравствуй, теть. Как твои дочки?
— Мяса в продаже нет, приходится довольствоваться косточ-. ками.— Арам подошел, закрыл экран собой.— Вот я размышляю, сестрица, досидишься ты тут до тридцати лет, и косточки твои тоже станут не первой свежести...
— Не заслоняй экрана! — Нуник запустила в брата книгой, которую держала в руках.— Относишься к телевизору, как к собственному огороду! Купили бы вы ему, что ли, отдельный телевизор!..
— Я перед твоим зеркалом верчусь? Скажи, верчусь?
— Где бабушка? — прервал их отец.
— В собственном музее, где же ей еще быть?—ответил Арам.
— Да прекрати ты, Арам. Как только не устаешь? — И обратился к дочери: —Мы поднимемся наверх...
И в тот же миг на лестнице появилась бабушка Нунэ — маленькая сухонькая старушка, будто ожившая картинка из книги о национальных костюмах. Арам ринулся к бабушке, подхватил ее на руки и с торжественной неспешностью стал спускаться по лестнице — под аккомпанемент скрипучих деревянных ступенек.
— Да здравствует юбилярша! —заорал он.— Ура!
— Повезло тебе с бабушкой — легонькая,— съязвила Нуник.— Если ты мужчина, тетю подними.
— Я даже тебя поднять смогу, если ты, конечно, не будешь размалевана и мне не сделается дурно от твоих ароматов.
— Найдется кому меня поднять!
— Бедный парень! Возможно, сейчас он весело и беззаботно фланирует по улице Абовяна и не подозревает, какая катастрофа ожидает его в самом тихом районе нашего города.
Бабушка Нунэ взглянет то на внука, то на внучку, и все ее лицо — улыбка и любовь.
— Надорвешься, Арам-джан,— ласково погладила внука по голове.— Опусти меня. А ты, Тигран, что растерянный?
Арам водрузил бабушку в кресло — привычное ее место, а сам уселся на низкую табуреточку возле ее ног.
— Телевизор выключить, бабушка? — спросила Нуник.
— Нет, нет, гляди. Как Варужан мой заговорит, скажешь.
— Сегодня Варужан Ширакян выступать не будет,— сказал Арам.
— Это почему же? — удивилась бабушка.— Он что, захворал?
— Он сегодня отдыхает, а вернее, экран от него отдыхает.
— Мы б на него хоть поглядели...
— Да он же на прошлой неделе у нас был!
— Он об Арменаке только заговорил, вы встряли. Хоть бы уж заехал, когда вас дома нету...
Из кухни появилась тикин Анжела:
— Добрый вечер, Ерануи. Кофе хотите?
— Джин энд тоник,— сказал Арам.
— Какой еще Оник? — опешила бабушка.— Зять Вардуш, что ль?
— Уймись, Арам,— одернул отец.— Нам с бабушкой потолковать надо.
Бабушка Нунэ взглянула на сына, и в глазах ее метнулось беспокойство.
— Да нет, мам, ничего худого... Наоборот...
— Я скажу.— Арам поднялся.— Тикин Нунэ Врамовна Ширакян, урожденная Мугнецян, в каком году вы родились?
Бабушка растерялась:
— Я в Гюмри родилась.
— Про Гюмри нам известно. Я не спрашиваю где, я спрашиваю — когда, в каком году? Нуник подскочила:
— Ой, бабушка, правда! — обняла бабушку. Бабушка была в полном замешательстве. Беспомощно поглядела на сына, на дочь:
— Что правда-то? Арам опередил сестру:
— Бабушка, ты родилась восьмого декабря тысяча восемьсот девяносто седьмого года. Стало быть...
— Что стало быть?..
— Стало быть, ровно через три месяца, восьмого декабря сего года, тебе исполняется восемьдесят пять лет.
— Да здравствует юбилярша! —выкрикнула Нунэ.
— Вы совсем бедную бабушку заморочили,— вмешалась Ерануи.— Давайте по-людски поговорим, чтоб она поняла, что к чему.
Губы бабушки Нунэ шевелились — она то ли молилась, то ли что-то считала в уме. Нет, конечно же подсчитывала, только арифметика ее усталым, перетруженным мозгам давалась тяжело. В конце концов
сосчитала:
— А ведь верно...— и с грустной растерянностью посмотрела на сына: — Ведь мне вроде только вчера семьдесят стукнуло...
— Да, мам. Не вчера, правда, а позавчера...— Тигран Вага-нян смотрел на мать глазами мальчишки.— Значит, станем дату отмечать. Видишь, внуки твои как рвутся...
— Ежели б еще всех собрать...— сказала Ерануи.
— Умереть мне за внучат моих, но... Я ведь старуха, одной ногой уж на том свете... А Арама женить пора. Зачем мой-то день рождения отмечать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72