Хулио Кортасар.
Зверинец
Рассказ
(Из книги "Зверинец")

Перевод А. Косс

Между последней ложкой молочной рисовой каши - жалко,
маловато корицы, - и поцелуями на сон грядущий в комнате, где
телефон, зазвенел звоночек, и Исабель нарочно замешкалась, пока
Инес, которая подходила к телефону, не вернулась и не зашептала
что-то маме на ухо. Потом Инес с мамой переглянулись, а потом
обе уставились на Исабель, и Исабель вспомнила про сломанную
клетку, про примеры на деление и чуточку - про то, как
разозлилась мисья [1] Лусера, когда Исабель по пути из школы
нажала на кнопку ее звонка. Хотя Исабель не очень беспокоилась:
мама и Инес смотрели словно бы сквозь нее, как будто она
попалась им на глаза случайно; но все-таки обе они на нее
смотрели.
- Мне, знаешь, не хочется отпускать ее, - сказала Инес.
- Даже не из-за тигра, как бы то ни было, тут они следят
тщательно. Но уж очень печальный дом, с кем ей там играть,
только с мальчиком...
- Мне тоже не хочется, - сказала мама; и Исабель сразу
поняла - чувство было такое, словно она скатилась с горки, -
что ее отправят на все лето к Фунесам. Она нырнула в новость,
как в огромную зеленую волну, к Фунесам, к Фунесам, ясное дело,
ее отправляют к Фунесам. Им обеим не хочется, но -это выход.
Слабые бронхи, в Мар-дель-Плата [2] ужасная дороговизна, с
девочкой трудно справиться, избалована, неразумна, по поведению
"удовлетворительно", и это при всей доброте сеньориты Тани;
спит беспокойно, игрушки всегда разбросаны, а вечные вопросы, а
пуговицы, а грязные коленки. Ей было боязно, сладко, откуда-то
запахло ивами; "у" из фамилии "Фунес" растекалось в молочной
рисовой каше, так поздно, спать, спать, живо в постель.
И вот она лежит, свет выключен, вся в поцелуях Инес и
мамы, вся в их печальных взглядах, им никак не решиться, а на
самом деле уже решились. Исабель рисовала в воображении свой
приезд на двуколке, завтрак, радость Нино, ловца тараканов.
Нино - жаба, Нино - ком-бала (воспоминания трехлетней
давности: Нино показывает ей картинки, вклеенные в альбом и
говорит: "Это жаба, а это ком-бала"). Сейчас Нино в саду, ждет
ее, у него сачок для бабочек, а еще там Рема, ее мягкие руки -
Исабель увидела, как руки Ремы возникают из темноты; она лежала
с открытыми глазами и вместо лица Нино - вот так раз, руки
Ремы, младшей из взрослых Фунесов. "Тетя Рема так меня любит",
и глаза у Нино делались большие и влажные, ей снова увиделся
Нино, он парил в сумеречном тумане спальни и радостно смотрел
на нее, а потом куда-то делся. Нино - камбала. Ей хотелось,
чтобы за ночь прошла вся неделя, а утром были бы прощальные
поцелуи, путешествие в поезде, целая миля на двуколке, ворота,
эвкалиптовая аллея, ведущая к дому; и она заснула. Перед тем
как заснуть, на миг испугалась, вообразив, что все это, может,
ей только снится. Внезапно вытянулась, так что ступни
наткнулись на медные прутья, и ей стало больно, хотя ноги были
под одеялом, и она слышала, как в большой столовой мама
разговаривает с Инес: что дать с собой; посоветоваться с врачом
насчет сыпи; рыбий жир. Не приснилось, не приснилось.
Не приснилось. Однажды ветреным утром ее привезли на
вокзал: по всей площади Конституции - лотки с флажками, омлет
в привокзальном кафе, торжественный выход на четырнадцатую
платформу. Инес и мама так зацеловали Исабель, что все лицо у
нее было точно исшлепанное, размягченное и пропахшее помадой и
пудрой рашель, губы обслюнявлены - мерзость, которую ветер
смахнул с ее кожи одним дуновением. Исабели не было страшно
ехать одной: она уже большая, и в сумочке у нее целых двадцать
песо; а в окошко лез Сансинский хладомясокомбинат, и пахло
приторно, потом зажелтели воды Риачуэло [3], и Исабель думать
забыла про слезы, которые только что заставляла себя проливать,
она радовалась, она умирала от страха, она энергично обживала
свое сиденье, свое окошко - кроме нее, в этой части вагона
почти никого не было, можно посидеть на всех местах и
поглядеться во все зеркала. Раз или два подумала о маме, об
Инес, наверное, уже сели в девяносто седьмой и уезжают с
площади; прочла: курить воспрещается, плевать на пол
воспрещается, вагон рассчитан на сорок два сидячих пассажира,
они мчались мимо Банфильда на всей скорости - вж-ж-жж! -
поля, поля, поля, а во рту привкус молочного коктейля и
ментоловых пастилок. Инес посоветовала вязать в поезде зеленую
кофточку, а потому Исабель засунула вязанье в самую глубину
чемоданчика, бедная Инес, придет же в голову такая чепуха
чепушиная.
Когда подъехали к станции, она немного забоялась, а вдруг
двуколка не... Но двуколка уже ждала, дон Никанор такой
обходительный и почтительный, "барышня" через каждое слово,
хорошо ли доехали, как поживает донья Элиса, все такая же
красавица, а дожди прошли, ясное дело. Ах как потряхивало в
двуколке, Исабель сразу, словно сквозь стенки аквариума,
увидела во всех подробностях свой предыдущий приезд в
Лос-Орнерос. Все тогда было меньше, но более стеклянное и
розовое, тигра тогда еще не было, дон Никанор был не такой
седой, всего лишь три года назад, Нино жаба, Нино ком-бала, а у
Ремы такие руки, хочется плакать и чтобы они гладили тебе
волосы вечно: так сладко, словно вот-вот умрешь или словно ешь
ванильное пирожное с кремом, они и руки Ремы - лучшее, что
есть в жизни.
Ей отвели комнату наверху в полное ее владение, комната
была очень красивая. Комната для взрослой (так придумал Нино,
весь в черных кудряшках, глазищи в пол-лица, такой хорошенький
в своем синем комбинезоне; а к вечеру, само собой, он по
требованию Луиса переодевался и ходил нарядный, в костюмчике
маренго с красным галстуком), а внутри была еще комнатка,
крохотная, там рос огромный буйный куст герани. Ванная была
через две двери (но внутренние, так что туда можно было ходить,
не выясняя предварительно, где тигр), там полно было кранов и
металлических раковин, но Исабель не проведешь, в ванной уже
чувствовалось, что ты не в городе, все было не такое
безупречное, как в городских ванных. Пахло затхлостью, на
второе утро Исабель обнаружила, что в раковине ползает какая-то
мокрица. Исабель только притронулась, и та, поджав лапки,
превратилась в испуганный комочек и скатилась в булькающее
отверстие умывальника.
Дорогая мама, берусь за перо, чтобы - Обедали они
в столовой на веранде, там было прохладнее. Малыш то и дело
жаловался на жару, Луис не говорил ни слова, но постепенно на
лбу у него и на подбородке проступали капельки. Только Рема
была спокойна, передавала тарелки не спеша и с таким видом,
будто празднуется день рождения, чуть торжественно и
трогательно. (Потихоньку Исабель училась у нее разрезать
жаркое, распоряжаться служанками.) Луис почти все время читал,
упершись кулаками в виски и прислонив книгу к сифону. Рема
притрагивалась к его руке, перед тем как передать блюдо, а
Малыш иногда заставлял его оторваться от книги и называл
философом. Исабели обидно было, что Луис - философ, не из-за
слова, а из-за Малыша, потому что Малыш говорил в насмешку,
дразнился.
Сидели в таком порядке: Луис во главе стола, Рема и Нино с
одной стороны, Исабель и Малыш - с другой, так что в торце был
взрослый, а по бокам - один взрослый и один маленький. Когда
Нино хотел сказать Исабели что-то взаправду важное, он ударял
ее башмаком по ноге. Один раз Исабель вскрикнула, и Малыш
разозлился и сказал - вот невоспитанная. Рема стала глядеть на
нее и глядела до тех пор, пока Исабель не нашла утешение в ее
взгляде и в супе с травками.
Мамочка, перед тем как пойти обедать, так же, как и в
остальных случаях, надо узнать точно, где сейчас - Почти
всегда Рема сама проверяла, можно ли пойти в столовую на
веранде. На второй день она пришла в большую гостиную и
попросила их подождать. Пришлось прождать очень долго, пока
один из пеонов не доложил, что тигр в клеверовом саду; тогда
Рема взяла детей за руки и повела завтракать. В то утро
картофель оказался пересушен, но ворчали только Малыш и Нино.
Ты мне говорила, что не следует вечно задавать -
Потому что безупречная доброта Ремы, казалось, останавливает на
полпути любой вопрос. Было так хорошо, что из-за того, в какой
из комнат тигр, волноваться не приходилось. Громадный дом, и в
худшем случае нельзя входить в одну из комнат; всегда только
лишь в одну, так что никаких проблем. Через два дня Исабель
свыклась так же, как Нино. Они играли с утра до вечера в
ивняке, а если и в ивняке нельзя было, в запасе оставались
клеверовый сад, и парк с гамаками, и берег ручья. И в доме то
же самое: в их распоряжении были спальни, центральный коридор,
библиотека внизу (правда, раз как-то, в четверг, оказалось, что
в библиотеку нельзя) и столовая на веранде. В кабинет Луиса они
не ходили, потому что Луис все время читал; иногда позовет сына
и даст ему книжку с картинками; но Нино уносил книжку, и они
шли смотреть картинки в гостиную или в цветник. В кабинет
Малыша они никогда не входили, боялись его приступов бешенства.
Рема сказала, оно и лучше; таким тоном сказала, словно
предупреждала; они уже выучились понимать ее умолчания.
В общем же и целом, грустная это была жизнь. Как-то ночью
Исабель задумалась над тем, почему Фунесы пригласили ее
погостить у них летом. Будь она постарше, поняла бы, что ее
пригласили не ради нее самой, а ради Нино - летняя игрушка,
чтобы порадовать Нино. Исабель замечала только, что в доме
грустно, что Рема всегда словно бы усталая, что дожди идут
редко, а все вокруг тем не менее какое-то отсыревшее и
заброшенное. За считанные дни она привыкла к порядку дня,
принятому в доме, к необременительной дисциплине,
установившейся на лето в Лос-Орнеросе. Нино наконец-то оценил
микроскоп, весною подаренный ему Луисом, они провели
упоительную неделю: разводили мелкую живность в лохани с
затхлой водой и с листьями разных растений, взятыми на пробу, а
потом выплескивали каплю воды на стеклышко и рассматривали
микробов. "Это личинка москитов, микробов вы в этот микроскоп
не разглядите", - говорил им Луис, снисходя до улыбки, далекой
и как бы чуточку обиженной. Но им не верилось, неужели этот
мельтешащий ужас - не микроб, быть не может. Рема принесла им
калейдоскоп, она хранила его у себя в шкафу, но им все равно
больше нравилось изучать микробов и пересчитывать микробьи
лапки. Исабель вела тетрадь, куда заносила записи по всем
опытам, сочетая биологию с химией, и намеревалась открыть
аптеку. Аптеку они открыли в комнате Нино, но сперва обшарили
дом в поисках всякой всячины. Исабель так и сказала Луису: "Нам
нужна всякая-превсякая всячина". Луис дал им таблетки от кашля,
розовую вату и пробирку. Малыш - резиновую сумку и пузырек с
остатками содранной этикетки, в нем были зеленые пилюли. Рема
пришла поглядеть на аптеку, прочла в тетрадке список лекарств и
сказала, что они учатся полезным вещам. То ли Исабель придумала
первая, то ли Нино (он всегда был в возбуждении и старался
отличиться перед Ремой), но они решили собрать гербарий. В то
утро можно было как раз пойти в клеверовый сад, они весь день
рвали образцы, а к вечеру пол в спальнях у обоих был весь
устлан бумажными квадратами с наклеенными на них листьями и
цветами, некуда ногу поставить. Перед сном Исабель сделала
запись: "Лист No 74: зеленый, сердцевидный, с коричневыми
крапинками". Ей было чуть скучновато, что все листья зеленые,
почти все гладкие, почти все копьевидные.
Пеонов Исабель увидела в тот день, когда они с Нино
отправились ловить муравьев. Надсмотрщика и управляющего она
хорошо знала - они ходили в дом с докладами. Пеоны, те были
помоложе, они расположились возле бараков с таким видом, будто
у них сиеста, зевали время от времени и смотрели, как играют
дети. Один сказал Нино: "На кой тебе все эти твари?" - и
щелкнул его двумя пальцами по кудрявой голове. Исабель
предпочла бы, чтобы Нино рассердился, показал бы, что он
хозяйский сын. В бутылке муравьев была уже тьма-тьмущая, а на
берегу ручья им попался громадный жук, они и его сунули в
бутылку посмотреть, что будет. На мысль устроить дома
формикарий [4] их навели описания и советы в "Сокровищнице
знаний для юношества", а Луис дал им широкий и глубокий
стеклянный ящик. Когда они вдвоем уносили ящик, Исабель
услышала, что Луис вроде бы сказал Реме: "Оно и лучше, пусть
спокойно посидят дома". А Рема вроде бы вздохнула. Исабель
вспомнила об этом, перед тем как уснуть, в ту пору, когда в
темноте появляются лица разных людей, она снова увидела Малыша,
вот он выходит на крыльцо покурить, худощавый такой, напевает;
увидела Рему, она несла Малышу кофе, и он взял чашку
неправильно, вот неуклюжий, сжал пальцы Ремы, когда брал чашку,
Исабель из столовой увидела, как Рема отдергивает руку, Малыш
едва успел подхватить чашку, а то кокнулась бы; и он смеялся
оттого, что так нелепо вышло. Лучше черных брать муравьев, а не
рыжих: черные крупнее и злее. А потом напустить к ним уйму
рыжих и глядеть сквозь стеклянные стенки, как они воюют,
никакой опасности. Только вдруг не захотят подраться? Устроят
два муравейника, один в одном углу ящика, другой - в другом.
Ну, ничего, можно будет изучать обычаи тех и тех, для каждых
особая тетрадка. Но скорее всего подерутся все-таки, война не
на жизнь, а на смерть, можно наблюдать сквозь стекло, и
понадобится всего одна тетрадка.
1 2 3