- облегченно вздохнул я и, скорее из желания пошутить, заинтересованно спросил:
- Вы что-то от себя еще можете добавить?
Малоземова ответила шуткой:
- Мой папа был мелкопоместный дворянин!
- О! Это в корне меняет все дело, - подхватил я и попросил: Передайте, пожалуйста, дежурному, пусть он выпишет пропуск и для вас.
Надо признать, что по тем временам приговор Верховного суда по делу сына маршала Соколовского и его соучастников прозвучал весьма сурово. Обвиняемый Соколовский был осужден к 17 годам лишения свободы. Соответственно была решена судьба и двух его однодельцев.
А через пару с лишним лет умер Сталин и бразды правления перешли к Маленкову. Именно к нему и обратился маршал Соколовский, что привело к применению частной амнистии по делу его сына и других. Им удалось досрочно освободиться.
В начале лета 1953 года ранним утром я приехал в Сочи, на отдых в санатории им. Ворошилова. Позавтракал и сразу устремился к местной канатной дороге.
В вагончике фуникулера нас было только двое. Впереди сидел какой-то молодой человек в таком же, как и у меня, белом летнем костюме. Через пару минут он вдруг ко мне обернулся:
- Сергей Михайлович! С вашей профессией я бы имел более цепкую память на лица.
Я понял, что имею дело с одним из бывших своих "подопечных". К сожалению, я его не узнал. Тем не менее нельзя было не ответить, и я спокойным тоном произнес:
- Не знаю, доставит ли это вам удовольствие, но буду откровенен: к великому своему сожалению, в практике моей работы, помимо собственной воли, часто приходится мне сталкиваться и с теми, кто в последующем простого внимания не заслуживает.
Через минуту вагончик фуникулера прибыл на конечную остановку. Я по крутой дорожке устремился к пляжу вслед за попутчиком. У входа на пляж, куда посторонних не пускали, я сразу обратился к дежурной, проверявшей наши санаторные книжки.
- Как фамилия того товарища, который только что прошел на пляж?
И прежде чем она успела ответить, вспомнил его сам. Да ведь это был сын маршала Соколовского. Вот так история... Вспомнил и о том, что к нему применили частную амнистию и даже сохранили прежнюю службу в армии. Одновременно мне стало известно, что он и другие заявили, что были вынуждены себя оговорить из-за применения к ним во время предварительного следствия физического воздействия.
На пляже я Соколовского не видел, но, когда уходил, он поджидал у входа. На его лице блуждала нагловатая ухмылка.
- Что не вышло у вас? - Голос его звучал торжествующе.
Это было уже слишком. Еле сдерживая себя, я произнес:
- В свое время ни я сам, никто другой вас ни единым словом не оскорбили. Не говоря уже о большем: не посягали на ваше физическое достоинство. Вы прекрасно об этом знаете. Предупреждаю. Если я здесь еще услышу что-либо подобное, то публично, например в столовой, закачу вам знатную оплеуху. А после еще пошлю телеграмму в Генеральный штаб, чтобы отсюда вас немедленно убрали! Ясно?
Он заметно побледнел и даже на шаг отступил. Больше его я нигде не встречал. Возможно, что он уехал либо перебрался в другой санаторий.
Однако нам еще предстояло встретиться с ним.
В Москве, в здании гостиницы "Метрополь", на первом этаже длительное время существовала железнодорожная касса по продаже билетов военнослужащим из центрального аппарата Министерства обороны СССР. Как-то осенью я пришел туда, чтобы купить билет - предстояла очередная длительная поездка по служебным делам. Я пришел туда еще до открытия кассы и, стоя у входных дверей, вдруг увидел, что со стороны Театральной площади прямо на меня идет сын маршала Соколовского.
Он меня тоже увидел, но прошел мимо, сделав вид, что не узнает. Однако, пройдя метров десять, он вдруг круто повернулся и направился прямо ко мне. При мерно за шаг до меня он остановился, взял под козырек и официальным тоном четко произнес:
- Товарищ полковник Громов, хочу, чтобы вы знали. Тогда, в Сочи я повел себя далеко не лучшим образом. Я совершил преступление, в чем искренне раскаиваюсь.
Потом он развернулся и зашагал в прежнем направлении, не обернувшись.
Скажу откровенно: от его слов в моей душе что-то дрогнуло. Он, очевидно, был неплохим человеком и нашел достаточно сил для оценки собственной вины. А это удается далеко не каждому.
Значительно позже произошло еще одно событие. В то время мне было поручено с бригадой военных следователей вести большое дело в Киеве. Пришлось поездить по многим городам Украины, где дислоцировались воинские части. Помню, следователь бригады, возвратившийся, кажется, из Белгорода, доложив обстановку, вдруг спросил меня:
- Знаете, кто там всеми воинскими частями верховодит? Ваш крестник, генерал-майор Соколовский, сын маршала.
"Он "обскакал" меня на большую звезду", - подумал я, но, странное дело, не почувствовал от этого ни малейшего огорчения.
Соучастники
Третьего декабря 1951 года органами МГБ СССР за корыстные злоупотребления служебным положением и фабрикацию клеветнических анонимных писем был арестован и привлечен к уголовной ответственности начальник Управления МГБ по Алтайскому краю генерал-майор Карпенко Николай Матвеевич. 20 февраля 1952 года дело было принято мною к производству.
Из материалов было видно, что за год до этого генерал Карпенко, измененным почерком и за подписями вымышленных лиц, сфабриковал три анонимных письма клеветнического содержания об одном из бывших своих подчиненных (уже уволенного на пенсию), обвиняя его в принадлежности к японской разведке. Эти письма были отправлены им по своему служебному адресу, поступили к нему и были пересланы в Москву для проверки.
В те годы шпиономания получила небывалое распространение, и генерал Карпенко был убежден, что последствия будут крайне негативные для его бывшего сослуживца.
Однако все произошло совсем не так, как он ожидал. Обвинение в шпионской деятельности его бывшего подчиненного, ничем не подтвержденное, было признано голословным. Кроме того, стало известно, что в свое время у генерала Карпенко с этим человеком были весьма натянутые взаимоотношения, доходившие до открытой ссоры. Не осталось незамеченным и то, что все три анонимки были отосланы из Москвы в то время, когда там пребывал Карпенко по служебным делам.
Всплыли и еще два факта. В феврале-марте 1947 года от Карпенко руководству МГМ СССР поступили доносы на его заместителя полковника Филькенберга, якобы уличенного в неких неблаговидных поступках. Правда, тогда, в первые послевоенные годы, с такими письмами никто разбираться не стал.
Появление новых анонимок привело к назначению по всем пяти письмам графической экспертизы. Она и установила, что все эти письма были написаны рукой генерала Карпенко, но только несколько измененным почерком.
Карпенко, что называется, приперли к стенке, и ему ничего другого не оставалось, как признать свое авторство. К тому времени у него в управлении были вскрыты и некоторые серьезные упущения и злоупотребления. Это и послужило основанием для его ареста и привлечения к уголовной ответственности с содержанием в Лефортовской тюрьме.
Первоначально генерал произвел на меня неплохое впечатление. Но вскоре я понял, что Карпенко человек лживый и хитрый. Пытаясь уйти от ответственности, он заявил, что был вынужден себя оговаривать, дабы избежать открытой неприязни проверяющих. Когда же он убедился, что я этому не верю, то вообще стал отказываться от дачи каких-либо показаний.
Надо сказать, что при обыске на квартире Карпенко были изъяты ценности на значительную сумму: 4 золотых портсигара, 30 дамских и мужских золотых часов, несколько десятков золотых колец, в том числе с массивными бриллиантами, а также золотые серьги и броши. На мои вопросы об их происхождении Карпенко отвечал уклончиво, заявляя, что не помнит, откуда они взялись, вроде бы были вывезены в качестве трофеев из Германии.
Это и заставило меня разобраться в сравнительно недавней его послевоенной деятельности.
Я допросил многих бывших сослуживцев генерала Карпенко. В самом конце Великой Отечественной войны он, оказывается, был начальником отдела контрразведки Смерш 15-й Ударной армии, штурмовавшей Рейхстаг.
Особой симпатии к Карпенко никто не испытывал. С подчиненными он держался высокомерно, был сух и даже грубоват. Исключение составлял начальник его секретариата, майор Зобов.
Дело в том, что после войны, в мае 1945 года, Карпенко добился передачи в отдел для временного хранения многих ценностей, изъятых немцами у евреев, уничтоженных в концентрационных лагерях. В числе этих ценностей было: 52,3 килограмма платины, 793 килограмма золота, свыше 18 тонн серебра, а также 26 килограммов драгоценных камней и различная иностранная валюта. А кроме всего, многочисленные ювелирные изделия.
Все это было принято без официального акта сдачи и приемки. И Карпенко, воспользовавшись победной праздничной обстановкой, умышленно затянул передачу ценностей почти на два с лишним месяца.
За это время свободный доступ к ценностям имели Карпенко, Зобов и два сержанта, охранявшие склад и выполнявшие только приказы Карпенко и Зобова. Сержанты ни в какие дела своих начальников посвящены не были и лишь выполняли то, что им было поручено.
Надо сказать, что немцы во всем любили порядок: все ювелирные изделия были скрупулезно разложены по пакетикам из плотной бумаги, с обязательным вкладышем, на котором указывались наименование ювелирных изделий, время их изъятия и лица, которым они ранее принадлежали. От такой системы учета Карпенко с Зобовым поспешили избавиться и приказали сержантам все содержимое пакетиков вывалить в общую кучу, а сами пакеты, под предлогом пересортировки и новой упаковки, уничтожить, что и было сделано.
Именно так Карпенко и Зобов обеспечили себе возможность отбирать все, что заблагорассудится. Все проходило, как говорится, без сучка и задоринки. Оба располагали неограниченной возможностью выезжать из Германии в Союз и, ничем не рискуя, вывозить все похищенное. Ведь по своему должностному положению они никаким таможенным досмотрам не подвергались.
К началу июля 1945 года Карпенко с Зобовым успели присвоить свыше 100 000 долларов и значительные суммы франков, расходуя их по собственному усмотрению.
Конечно, через пять лет, уже в ходе следствия, установить все то, что было ими похищено, не представлялось возможным. Оставалось предположить, что львиную долю ценностей они успели сбыть либо перепрятать.
Четвертого февраля 1952 года Зобов, который в органах госбезопасности уже не служил, был арестован по другому делу.
Я был уверен в том, что Зобов все станет отрицать. Однако весьма скоро у меня на допросах Зобов во всем сознался.
Решающее значение в его разоблачении сыграл факт повторного обыска, при котором у него было обнаружено до 100 золотых мужских и дамских уникальных фирменных наручных часов, а также значительное количество платиновых, золотых и серебряных брошей, серег и колец с бриллиантами и без них и других ювелирных изделий общей стоимостью до 400 000 рублей - по тому времени суммы баснословной.
Первый обыск ничего не дал, так как проводился в крайней спешке и никто не обратил внимания на обыкновенную авоську, подвешенную на гвоздь в чулане.
В связи с ценностями из авоськи мне запомнился такой забавный факт. Во время составления перечня всех этих ценностей машинистка Гершгорн вдруг попросила меня:
- Сергей Михайлович! Разрешите мне, пока я здесь работаю с вами, хотя бы с полчаса посидеть за своей машинкой с вот этими бриллиантовыми сережками! - Она указала на необыкновенной красоты серьги, оцененные в 24 000 рублей, и добавила:- Ничего подобного мне больше испытать никогда не придется, а это я запомню на всю жизнь.
Я разрешил.
За кремлевской стеной
Летом 1954 года меня вызвал генерал-майор юстиции Красников Иван Васильевич, руководивший следствием в Главной военной прокуратуре Советской армии, и, вручив худосочную папочку, похожую на какое-то архивное дело, приказал:
- Внимательно ознакомьтесь и доложите свое мнение.
Моя догадка оказалась правильной. Дело действительно поступило к нам из архива. Оно легло на мой письменный стол небольшой стопкой бумаг, листов на 30-40. По нему проходил какой-то, мне неизвестный, бывший нарком сельского хозяйства Азербайджана Беленький Ю.А., арестованный и осужденный к высшей мере наказания в 1937 году с предъявлением обвинения в контрреволюционной деятельности.
К расстрелу его осудило Особое совещание НКВД СССР. К материалам дела была приложена и справка о приведении приговора в исполнение.
До тех пор мне сталкиваться с такого рода уголовными делами не приходилось. Этот сугубо гражданский человек к числу военнослужащих не относился. Тем не менее я был обязан выполнить приказ и поэтому тотчас добросовестно углубился в изучение дела.
Прежде всего бросилось в глаза то, что дело было возбуждено абсолютно безо всяких к тому законных оснований. В нем отсутствовали первичные доказательства причастности Беленького к какой-либо контрреволюционной организации, сам он, по существу, ничем и никем не изобличался. Правда, в последующем к делу были приобщены куцые протоколы допроса нескольких свидетелей, причем допросы состоялись значительно позднее ареста Беленького. Конкретные его преступные действия в этих протоколах не упоминались. Очных ставок с ними не проводилось. К своему удивлению, я даже обнаружил, что все эти протоколы были лишь в копиях, заверенных самим следователем, что являлось грубейшим нарушением закона.
Обвиняемый Беленький свою вину категорически отрицал. На одном из допросов он даже заявил, что еще до революции активно участвовал в политических выступлениях, посещал марксистский кружок в Баку, где его видел Анастас Иванович Микоян. Конечно, это никем не проверялось.
На следующий день я обо всем доложил Красникову.
Надо сказать, генерал Красников в нашем прокурорско-следственном коллективе пользовался большим авторитетом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25