Почему? Думаю, я ещё не сыграл своей главной роли в данной драматической постановке, и великие Демиурги вновь вытолкали меня взашей на освещенные сценические подмостки.
Резкий свет в глаза: две военизированные фигуры, решившие полюбопытствовать моим полутрупным состоянием.
— А ты бодрячок, служба, — смеются. — Подъем, — берут под руки. — Сам ножками топай. Топ-топ, топает малыш, — издеваются.
Тревожа битый скелет, поднимаюсь на ноги. Каморка без окон покачивается корабельным кубриком. Меня подталкивают к умывальнику. Подставляю голову под клювик крана, освежая воспаленные мозги и разбитое лицо.
Пью живую хлорированную водицу и, с каждым глотком наполняясь жизненной энергией, ярюсь от желания мстить. Су-у-учье племя! Растерзаю до молекулярных! до кровавых! до шариков! Разорву в клочья! Раздеру в шматье! Вырву кишки и намотаю на карданный вал своей ненависти-и-и! И-и-их!
Мои враги совершили единственную и непоправимую ошибку: коль начинаешь забивать тушинского оболтая, забивай его до могильной трухлявой доски. В противном случае, он начнет действовать сам, и так, что смерть для многих покажется желанной и несбывшейся мечтой.
— Вперед! — начинается движением: выходим в коридор, он выкрашен в казенный цвет переспелого персика, но кадки с вьющими южными растениями, тематические панно на стенах и полустертые ковровые дорожки утверждают, что это местечко имело отношение к культурному времяпрепровождению и отдыху руководящего состава органов внутренних дел. — Веселее-веселее, — говорят в спину. — И не думай бежать, пристрелим. И нам ничего не будет.
Болваны не понимают, что спешить мне отсюда пока нет смысла, вначале нужно вскрыть тему и глянуть на противника, чтобы точно знать, кто подлежит ликвидации. Зачем брать лишний грех на душу? Каждое убийство уничтожает тебя, как бессмысленные желания бальзаковского аристократического пустоцвета сокращает шагреневую кожу.
Поднимаемся по лестнице. Судя по мглистым сумеркам за окнами, уже вечер. Как известно, официальные следователи после восемнадцати часов прекращают работу, чтобы на скорую руку тяпнуть водочки в кабинетах, закусить её крабовыми палочками и поспешить к женам и любовницам для полуобморочного забытья в подножьях их прелестных влажных двухножьев.
Значит, мы имеем внеурочную работу? Кто у нас такой старательный служака? Лица мне известные или неизвестные? И главное, что им надо от меня? Неужели покушаются на мой миллион? Миллион $ за возвращение в привычную жизнь? Цена хороша, господа, спору нет, да в отличие от заметной телесной немощи мое состояние души, признаюсь, духовноподъемно.
Так я устроен: чем больше бьют, тем злее и сильнее становлюсь. Стервенею, как скунс, брат мой меньший, на коего наступила зазевавшаяся туристка из пихтовой Оклахомы. Зверю до большой до североамериканской пихты, что беда случилась нечаянно: он вгрызается зубами в сапожок дурищи и не отпустит её уже никогда. Только смерть кого-нибудь из них двоих…
М-да. Не будем думать о плохом. Если мои мозги ещё не выплеснули из ведра, которое на плечах, в цинковое, значит, надо жить, размышлять и действовать.
Кажется, мое предположение о санатории оказалось верным. Именно здесь я и нахожусь. В этом окончательно убеждаюсь, когда меня заводят в комнаты номера: люберецкие ковры, мытищинская люстра, казенная мебель производства БССР (б), телевизор «Радуга», холодильник ЗИЛ, плотные ивановские шторы. Не квасные патриоты ли здесь временно проживают? А вот и они — сидят за столом, точно на собственных поминках.
Их двое, молодые, с рыхлыми плечами и со стандартными следовательскими бесцветными лицами. Один из них больше лысоватенький, а второй с рыжеватыми усиками. Увидав меня, переглядываются не без удивления: мол, кто это в гости пожаловал такой красивый?
— Что с тобой, Мукомольников? — интересуется лысоватенький не без участия в голосе.
— Спал, — отвечаю я, — а на меня канделябр… — и емким народным словцом объяснил падение предмета на весь мой неосторожный организм.
— Бо-о-ольшой канделябр, — покачивает головой усатенький. — Как настроение?
— После подсвечника бодрое, — говорю. — Пожрать бы? — Проявляется мой хамский пролетарский характер. — И выпить?
— Молодец, — хвалят. — Почему уверен, что будем пить?
— Если не бьют, значит пьют.
Мои новые знакомые добродушно посмеиваются: малый-то не пропадет, сукин сын. И по телефону делают традиционный заказ: балычок, шашлычок и две бутылки водки. Со стороны кажется, что друзья решили отметить нечаянную встречу под соснами.
— Можешь, меня называть Юрием Петровичем, — представляется лысоватенький. — А его Германом Петровичем, — указывает на усатенького.
— А звание какое? — любопытствую.
— Хорошие люди, — улыбаются. — Хорошее такое звание: хорошие люди.
— И я хороший?
— Ты лучше всех, — смеются.
— Тогда почему на меня шандал упал?
Мои собеседники вновь оптимистически смеются: дружище, не повезло, ты просто оказался не в том месте и не в то время. Под канделябром ты оказался, козлик молодой. Так выпьем же за то, чтобы подсвечники падали только на головы врагов наших!
А почему бы и не раздавить мерзавчика? За упокой души моих недругов, известных и неизвестных. Понимаю, что со мной играют контрастную игру: сначала натолкали пихтовых шишек полную пазуху, повредив ребра, а теперь проявляют уважение-с, сволочи.
Да и хер с ними, со всеми! Буду действовать, как в том анекдоте: чукчу арестовали за кражу золота. Следователь допрашивает, а другой чукча переводит. «Где спрятал золото?» — спрашивает следователь. «Он говорит, что не брал», — переводит переводчик. «Передай ему, что прикажу расстрелять, если не вернет». «Ментя говорит, не скажешь, где золото, стрелять, однако, тебя будет». «Кувшин с золотом под ярангой зарыл», — признается воришка. «Говорит, пусть стреляет, — перевел чукча-полиглот. — Все равно ничего не скажу».
И мне, как чукче, нужно суметь выгодно использовать ситуацию. Главное, чтобы появился шанс. А он есть, это я чувствую всей своей поврежденной шкурой.
Известно, водка — лучшее народное средство от хандры. Классик в интеллигентном пенсне утверждал, что мы любим прошлое, ненавидим настоящее и боимся будущего. Но… выпил стакан — умилился прошлым, хватил второй уже восторгаешься настоящим, хлопнул третий — и счастливо улыбаешься будущему.
И я улыбался, стараясь не слишком задействовать для этого разбитые губы. Мое будущее рисовалось в самых розовых, как женские панталоны, красках. Существующая проблема ценой в один миллион долларов казалась не такой уж неразрешимой. Как любит говорить мой друг детства Вася Сухой: разберемся.
— Ребята, чего вам надо? — решил перейти в наступление. — Хотите сто баксюль, у меня тут заначка… — и попытался даже извлечь из потайного кармашка плотный бумажный квадратик.
— Слава, обижаешь, — проговорил лысоватенький с укоризной. — Мы с тобой по душам говорим, а ты?..
— Как звезда со звездой, — вмешался усатенький, — говорим, а ты?..
— А что я? Готов отдать все, — вывернул карманы, — что у меня есть.
— Мы согласные, — смеются Петровичи. — Иди в нашу команду. Сейчас одиночки не нужны, Слава, — объясняют. — Нужны команды.
— А по какому виду спорта? — делаю вид, что не понимаю о чем речь.
— По самбо, — шутят.
Я не соглашаюсь и говорю, что, если идти в какую команду, то только по дзюдо, чтобы иметь черный пояс и бить морды не только руками и ногами, но и разить врага словом. Ие-е-ех!
А у тебя, друг, губа не дура, хохочут мои собеседники, выбирай: или с нами или против нас? А кто вы такие, задаю естественный вопрос, несмотря на мелкое опьянение.
— Мы — это мы, — отвечают неопределенно. — Вместе будем делать бизнес.
— Бизнес? Какой бизнес?
Через минуту был трезв, как стул, на котором сидел и стол, за которым сидел. Нет счастья в мире: так было хорошо, и на тебе — все заканчивается банально, точно в дешевеньком, как вино, детективном кино.
Конечно, я прекрасно понимал, что за просто так не колотят разум возмущенный прикладами, равно как и не угощают на дармовщину шашлыками из сладкого, вах, барашка и несладкой, ох, водочкой.
Понимать-то понимал, однако, когда услышал предложение своих новых друзей… Впрочем, удивило не само предложение, а абсолютное знание дела. Подозрительная парочка знала почти все о нашей славной троице.
— Какой Ш-ш-шепотинник? — пытался валять дурака. — Не знаю такого?
— Знаешь, Слава, — говорили мне и терпеливо объясняли, что я отлично знаю своего друга детства и аутиста по совместительству. — Миллион вы сделали красиво, — признались. — Он ваш, а дальше работаем вместе.
— А зачем, — удивлялся я, — вместе? Нам и без вас хорошо, ребята.
— А нам без вас плохо, ребята, — скалились. — Обижать вас не будем: тридцать три процента от сумм.
— Тридцать три?!
— А что? — не поняли моих чувств. — Хорошая цифра.
— Тридцать три уже предлагали, — ляпнул.
— Кто?
— Господин Брувер, — догадался ответить на чистом глазу. Исполнительный директор биржи, — и посчитал сообщить, что он уже почил в бозе.
Мое сообщение о кончине Исаака Исааковича не произвело должного впечатление на Петровичей, они только мельком переглянулись и принялись вновь за свою пустую агитацию. Я отнекивался, не понимая лишь одного: откуда им известно об аутисте? О феномене Илюши знали только избранные, выразимся так, судьбой. На кого грешить, скажите, пожалуйста?
— А кто вы такие? — повторил вопрос. — Надо знать с кем вести дело?
И получил обтекаемый ответ: охранно-коммерческая структура «Алмаз», помогающая российским правохранительным органам выживать в трудных условиях недоразвитого антинародного капитализма.
Услышав такое, я догадался, что настоящая история приобретает новый неожиданный окрас: те, кто должен стоять на страже закона, действует методами далекими от идеальных. О чем я не мог умолчать:
— Это ваши люди полегли в моей квартирке, а потом во дворике?
— Это теперь не имеет никакого значения, — ответил Юрий Петрович. — Мы всегда добиваемся своих целей.
— Если это вы, — сказал я на это, — то действовали непрофессионально. Положили стольких зачем? Чтобы аутиста спереть? А он все равно… тю-тю, развел руками. — И даже я не знаю, где он.
— Найдешь, Слава. Захочешь, найдешь.
Я рассмеялся: какого рожна шарить друга детства, чтобы им пользовались некая кирзовая служба «Алмаз»? Почему они, два оригинала, выполняющих чужую волю, решили, что я за бутылку водки продам друзей, и буду трудиться на мифическую коммерческую бригаду? За тридцать, ха-ха, три процента, как за тридцать сребреников?! Илья есть мое ноу-хау, и делиться ни с кем я не намерен.
Эти речи были неприятны моим собутыльникам. Они, значит, всей душой ко мне, а я, скот неблагодарный…
О чем и заявили, предупредив, что мне будет дана ночь на то, чтобы принять правильное решение.
На этом наша праздничная встреча закончилась. Утешало лишь, что набитое пьяное брюхо не требовало к себе внимания. Меня снова отвели в подвальное помещение и я, упав на пружины рассохшегося диванчика, предался размышлениям настолько, насколько позволяли поврежденные мозговые извилины.
Итак, можно подвести предварительные итоги.
Обстоятельства складываются так, что я все больше и больше отделяюсь от денежного брикета в миллион $, как речной утопающий от спасательного круга.
Впечатление такое, что я нахожусь в эпицентре крупномасштабных разборов. Между кем и кем? Вопрос интересный. Не буду говорить о процветающих ОПГ: они всегда могут найти общий язык по данному конкретному вопросу. Тому пример, наша встреча в «Золотом колосе»: посидели, поговорили и мирно разошлись. Никаких геморроев. Никаких трупов.
Они стали появляться после того, как за дело взялась коммерческая структура при внутренних органах. Не бывшие ли «алмазные» ментяги вышли на большую дорогу разбойничать?
Я прав, иначе трудно объяснить, на каком основании оперативная группа при государстве передает подозреваемого в хунто-омоновские лапы? Потом появляются эти странные бесцветные Петровичи с предложением о сотрудничестве? Странно-странно?
Кто же это решил поиграть в «миллион»? Кто, помимо меня, дурака, мечтает о высоком звании «Миллионер России»?
Василий Сухой оказался прав: сделать миллион просто, как нарубить дровец, а вот взять его невозможно! Тут же появляется стая шакалов, требующая своей доли. Современные гиены размножается со скоростью кроликов, и необыкновенно наглеют от безнаказанности, суки!
А не выгодна ли такая ситуация государственной Системе? Зачем ей свободный и самостоятельный предприниматель? Пусть лучше он будет находиться под негласным контролем бригад, выполняющим санитарные функции. В нашей российской фауне всякие звери нужны, а шакалы и гиены тем паче. Так было, так и будет во веки веков, аминь!
Впрочем, в относительно здоровом обществе все было бы куда легче и веселее. Счастливчик получил бы свой еп`аный миллиончик и без проблем убыл бы в любой лимонный реальный край. У нас же убыть с 1000 000 $ можно либо в светлый рай, либо в жаркую преисподнюю. Иного не дано.
В РФ все развивается по законам эпохи первичного накопления капитала, и с этим ничего не поделаешь. Не проще ли смириться и получать свои законные 33,3333333 процента, чем стать в принципиальную позу и послать всех понятно куда. Туда, куда нас посылает государство каждый день из года в год, пока мы от смертельного устатка не протягиваем ноги.
Я протягиваю ноги на старом диванчике и засыпаю с мыслью о том, что новый день мне готовит. Надеюсь, он не будет последним в моей рвотной жизни?
Сон мне приснился тематический: будто оказываюсь на валютной бирже. В коридорах и в операционных залах снуют люди — они безлики и напоминают геометрические функции. Мимо меня проходит девушка Мая, у неё выбеленное мертвое лицо. И белые одежды. Я пытаюсь остановить её за руку и ловлю пустоту. Это меня пугает, и я бегу в кабинет к исполнительному директору. Господин Брувер сидит за своим столом и помешивает ложечкой кофе в чашечки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42