Вот его я знаю. Плохого за ним я не замечал. Ну, видел эту Тамару несколько раз. И одежду ее зимнюю помню — пальто красное такое.
— Точно, пальто, — вмешался Сенькин, — это я выяснил. Видели ее в красном, да вот — в телогрейке.
— Пальто, пальто, — досадливо поморщился Анатолий, — вы мне скажите, где она сама.
— Откуда нам знать? — опять огорченно развел руками участковый. — Мы с ее Олегом побеседовали. Утверждает, что с родителями уехала, в Ярино. Из одежды, по его словам, есть у нее только это пальто, — он осекся, опасливо поглядев на рассерженного Петухов а.
— Вот вам «не мои, не мои», — укоризненный тон оперуполномоченного заставил участкового опустить голову, — два месяца человек у тебя под боком живет, а ты и не знаешь, кто таков.
— Да, господи, подумаешь ли — молодайка ведь, — оправдывался тот.
— Вот тебе и молодайка, — сурово отрезал Петухов, — где мы сейчас ее достанем?! Пошли звонить начальству, доложить надо.
Сквозь треск коммутаторной связи жесткий голос Климова прорезался неожиданно четко:
— Сенькин остается в Заозерном, Богданов едет в Ярино, Петухов возвращается в Ийск. Всем искать Баркову-Снегову.
Кадинский отдел внутренних дел находился в центре города, и Таня Румянцева нашла его без труда. Такой же, как у них в Ийске, деревянный двухэтажный особнячок, и кабинет начальника отделения уголовного розыска — узкий и длинный, тоже на втором этаже, куда она поднялась по деревянной лестнице. Таня немного волновалась, входя в кабинет, хотя знала, что ее ждут — Николаев звонил, просил оказать помощь.
Вчера с Румянцевой долго говорила Вера Васильевна, и вот — задание, от выполнения которого зависит очень многое.
Высокий худощавый майор с пышной шевелюрой внимательно изучил ее новенькое удостоверение, улыбнулся, пригласил за приставной столик, сам сел напротив.
— Прямо с вокзала и к нам?
— Конечно. — Она даже удивилась. Разве могло быть иначе, когда в Ийске ждут ее сообщения. И станет она гулять по гостиницам, дело-то не терпит.
— Я понимаю, — опять улыбнулся розыскник, — задание срочное. — Он шутливо склонил голову, седые пряди закрыли лоб. — Жду ваших указаний.
Таня смутилась:
— Какие указания?
— Да это шутка, — ответил майор. — А если серьезно — мы вам кое-что уже приготовили. По интересующему вас адресу действительно проживает Сивкова Нина Петровна. Пенсионерка. Воспитывает двух внучек — детей умершей дочери.
— Дети? — она в волнении привстала. — Дети, говорите?
— Дети, а что? — удивился начальник отделения.
— Так ведь угадали мы, значит! Детей Костерина скрывает. Почему только?
Румянцева заторопилась. В помощь ей выделили молодого участкового инспектора, и вот они уже сидят в небольшой, чисто прибранной комнате Сивковой. Хозяйка, худощавая пожилая женщина, встретила их неприветливо, говорить с Таней не желала и не скрывала этого. Увещевания участкового тоже на нее не действовали.
— Я живу тихо, мирно и мне до ваших забот дела нет, — отрезала она.
— Нина Петровна, мы нашли вас, какой смысл таиться? Была у вас Костерина? Чьи у вас дети? Поймите, что все это мы узнаем — если не от вас, то от других людей. Если вам или Костериной не хочется посвящать посторонних — не лучше ли нам открыться?
Таня убеждала еще долго. Та наконец сдалась.
— Ладно, — сказала Сивкова, — понимаю, до всего вы докопаетесь сами, поэтому только и откроюсь. Но, прошу вас, не троньте Соню. Этой бабе выпало в жизни столько горького, что десятерым было бы достаточно. Била-била ее жизнь, колотила, ан не все выколотила. Тянется к хорошей доле, борется за нее, и человека вроде неплохого нашла. Соне и детям он опора.
Румянцева, не перебивая, внимательно слушала Сивкову. И перед ней предстала картина такой горькой, запутанной, словно специально кем-то закрученной судьбы, что Таня с ее короткой и прямой жизненной стежкой ужасалась и ахала про себя. И ей становились понятными озлобленность Костериной, ее недоверие к людям, желание спрятать, утаить самое дорогое для нее — детей.
…Софья была единственной дочерью младшей сестры Сивковой, которая рано лишилась мужа и растила дочку одна, работая медсестрой в больнице. Желание получше накормить, одеть Сонечку заставляло ее работать не щадя себя.
Слабая здоровьем женщина скоро надорвалась, и единственная дочка радости не приносила: душевной близости между ними не было, и неоткуда ей было взяться, они между собой почти и не общались. К болезни, к усталости прибавились муки душевные из-за черствости дочери… И осталась Софья одна. Ей едва исполнилось 17 лет.
А жить надо, есть хочется — делай теперь все сама, помощи ждать неоткуда. Бросила школу, пошла работать и пустила к себе на квартиру — приличная однокомнатная квартира у нее осталась от матери — веселую женщину. С этого и начались Сонины несчастья. К квартирантке приходили гости — носили вино, еду, оставляли какие-то вещи, ночевали, гуляли. Соню хвалили, ею восхищались, угощали, дарили подарки и деньги — девушка была в центре внимания, и это нравилось ей. Работать на швейной фабрике, где она строчила простыни и наволочки, уже совсем не хотелось. Прогул, другой, а потом Соня и вообще не пошла на работу. И как-то так получилось, что ее уход с фабрики остался незамеченным — была она уже, как считалось, взрослой. А дома веселая квартирантка нашептывала: «Плюнь, швейня не для тебя, ты — королева».
Жилось, как казалось Соне, действительно неплохо. Но эта полоса прошла. Нагрянула милиция, увели подружку, забрали дареные вещи — Соня и сама к этому времени знала, что «наставница» ее мошенница и воровка. Знала, но ничего не хотела менять в своей жизни — как идет, так и идет.
Говорили с ней, увещевали, вернулась она на фабрику.
Прошло с полгода, и вдруг появился чернявый красавец. Веселый, белозубый, с дичинкой в пронзительных глазах. Принес письмо от бывшей квартирантки.
Саня Костерин — так звали парня — отбыл срок, и та писала, чтобы Соня его приютила. Постеснялась девушка прогнать парня, да и был он больно хорош. Девичью честь свою не сберегла, не устояла. А Саня ей — про любовь, про верность до гроба. Страсти, клятвы, слезы — Сонина податливая душа успокоилась.
Потом начались будни. Денег, которые Костерин заработал в колонии, хватило ненадолго. Он стал пропадать из дома, уходил, приходил, когда ему вздумается, приносил водку, приглашал таких же веселых парней. Она пыталась протестовать, но однажды, когда стала гнать разбушевавшуюся компанию, ее, уже беременную, Саня увел на кухню, хладнокровно и расчетливо, с застывшей улыбкой на губах, несколько раз хлестанул по лицу. Чтобы Соня не упала, он держал ее, взяв за кисти обеих рук своими сильными пальцами. Раньше ее никогда не били. Это было страшно и безысходно. И Соня сломалась. Стала бояться, предпочла молчать и подчиняться, лишь бы не видеть в глазах Костерина холодную злобу.
Родился ребенок. Дочка Света.
С рождением девочки жизнь пошла еще труднее. Ребенок плакал, мешал супругу, тот сердился, кричал: «Заткни ей глотку!» Потом муж совсем редко стал бывать дома. Так было спокойнее, но у Сони кончались деньги, а надо было жить.
Тогда-то и встретилась она с Ниной Петровной, приехавшей на могилу сестры. Сонина изболевшаяся душа прильнула к тетке, нота вскоре уехала, муж ее оставался дома один и сильно болел. До своего отъезда сходила Нина Петровна на фабрику, получила для девочки направление в ясли, а Софья вышла на работу. Супруг долго не появлялся, потом приехал — похудевший и откровенно злобный. Снова жизнь превратилась в ад. Пил Саня много. Соня выпивала и раньше, но изредка. Теперь же все чаще прикладывалась к спиртному, чтобы заглушить страх. Пьяная она была отважной, легко переносила зуботычины и побои. Ей, охмелевшей, казалось, что она нашла выход, а трезвой становилось еще хуже. Утром она видела заброшенную голодную дочку.
Угрызения совести, жалость к ребенку Софья заливала водкой — так и катилась ее жизнь по замкнутому порочному кругу, который сжимался и сжимался.
Увещевания сослуживцев не помогали. Соня все больше тупела, озлоблялась. Но она все же работала — строчила трясущимися руками простыни, избегая осуждающих взглядов соседок. Муженек же неизменно к приходу участкового имел справку с работы — то он грузчик в магазине, то сторож на совхозном поле. И — дерзко: «Работаю, а пью — на свои. Живу как хочу, и вы мне не указ».
Соня опускалась все ниже.
Наступил день, когда ее вызвали в суд. Чем измерить то унижение, что испытала она, когда услышала: она больше не мать своему ребенку. Ее лишили родительских прав, потому что нельзя оставлять девочку в доме, где процветает пьянство. Лишившись дочери, Соня как бы очнулась. Потихоньку от мужа уволилась, бросила все, уехала.
С трудом приходя в себя, жила одна, работая в совхозе. Ей сразу дали жилье. Но неутолимая тоска по Светлане погнала ее в родной город. Дочь подросла, не узнала ее. Это причинило новую боль. Хотелось быть рядом, слышать милый голосок, прижимать к себе маленькое тельце.
Соня пришла домой, но лучше бы не приходила.
Вечером, оглядев вымытую и прибранную квартиру, Костерин коротко и тихо бросил: — Еще раз уедешь — убью. Тебя порешу и девку.
И Софья поняла: он может сделать это. Терпела молча побои, долгие часы проводила у дочери в Доме ребенка. И — новое горе.
Однажды ночью, когда Соня спала на полу в кухне, а в комнате шла очередная гульба, над нею по-скотски надругались друзья Костерина. Эта ночь убила в женщине былой страх. Отомстить — вот чем стала она жить. Вскоре она почувствовала в себе новую жизнь — плод грязи и унижения, но ее дитя — кровь и плоть. Костерин предупредил: «Ублюдка не приноси. Убью».
Родилась еще одна девочка. Соня с дочкой вернуться домой побоялась, вспомнила о тетке и прямо из больницы — к ней. Мол, опять разошлась, муж детей не хочет растить.
А у Нины Петровны к тому времени муж умер, и оставила она племянницу у себя. Но тосковала Соня. Скучала по старшей. И еще жгло ее желание мести. Вскоре упросила тетку отпустить ненадолго домой. Нина Петровна согласилась, не зная, что Софья на Светлану прав уже не имеет и едет совсем за другим.
Вернулась она к Костерину одна, перетерпела все, что он ей отпустил при встрече, стала присматриваться. На трезвую голову быстро разглядела — Костерин с дружками темными делами занимаются. Знала она об этом и раньше, но не до того ей было спьяну. И надумала, как отомстить Костерину за все.
Компания ее не стеснялась. Узнала Соня, что готовятся они ограбить священника в соседней деревне — по слухам, он имел деньги, ценности и дорогие иконы.
Вступила в игру — уроки супруга не прошли даром.
Удивленно вскинул брови Костерин, когда однажды, подойдя к ним, она бросила на стол несколько капроновых чулок:
— Напяльте на морды, а то сторож вас может узнать.
Они натягивали на лицо чулки, превращаясь в безобразные маски, хохотали, указывая пальцами друг на друга. Предложение ее было принято, отношение к ней изменилось.
Заинтересованность свою скрыть не сумела, но Костерин самоуверенно отнес это на счет своей школы. Он пригласил Соню «на дело». Она согласилась.
В назначенную ночь, когда она, затравленно озираясь, ждала их возле сторожки, время для нее текло так медленно, что минуты казались годами. За этот срок она прожила всю свою жизнь от первых сознательных дней до сегодняшней ночи и поняла, что возмездие задумано не так и ударит оно не только по ней самой, но и по ее детям.
Ужас обуял ее, когда услышала от них, запыхавшихся, злобно возбужденных, что они убили поднявшего было шум сторожа, а в дом к священнику попасть не смогли. Так вот теперь кто она — соучастница! Хотела лишь сдать их в милицию, припереть уликами, а сама стала соучастницей.
Костерин уже дома, видя состояние жены, предупредил ее. Он знал ее больное место и угрожал расправой над детьми. Знал, чем укротить. Знать-то знал, да просчитался. Соня уж была не та, понимала, что дочерей при такой жизни ей не сохранить.
Костерин не возражал, когда утром она объявила об отъезде. На этот раз Софья рассказала Нине Петровне всю правду. Всю как есть — ничего не утаивая.
Никто, никакой суд не осудит так сурово, как человек сам себя, когда в нем заговорит совесть.
Поплакали женщины и решили: Софье — искупить вину до конца и призвать к ответу Костерина с дружками, явиться в милицию с повинной. А детей на всякий случай спрятать подальше. Тут рисковать нельзя.
Так Соня попала в колонию. Костерин понял, что выдала их жена, и уже после приговора во всеуслышание заявил: «Убью твоих ублюдков». Заявление это никого не насторожило, на следствии Софья категорически заявила, что детей у нее нет.
В исправительно-трудовой колонии ее не покидала постоянная тревога за девочек, которые жили у Нины Петровны.
Долго тянулся срок — целых шесть лет…
Она ни разу не встретилась с детьми — запрещала привозить их к себе. К боязни за их жизнь примешивался страх того, что отрекутся от нее — осужденной матери, будут стыдиться ее — всего этого страшилась, мучаясь долгими ночами.
Когда наконец пришла свобода, Софья обосновалась в Ийске. Встретилась с Бревичем, в котором сумела разглядеть душу, тянущуюся к добру…
Сейчас Софья ждет, когда Константин получит квартиру, тогда и заберет к себе детей и Нину Петровну, и все они заживут счастливо…
Подперев рукой горевшую щеку, Таня слушала рассказ Сивковой. И молодой участковый, потрясенный судьбой женщины, несколько раз принимался закуривать, гасил сигареты, вставал из-за стола, ходил по тесной комнатке.
— Черт-те что! — с досадой вымолвил он, едва Нина Петровна успела закончить. — Тоже мне, герои. Заняли круговую оборону! Понятно еще, что племянница ваша боится. А вы-то как, Нина Петровна? Или в лесу живете? Да нам этого Костерина приструнить — пара пустяков. Управу на него найдем живо, чего там. И вы хороши — столько лет, по существу, негодяя скрываете. Детям угрожать вздумал! — Возмущение инспектора не знало границ. — Да вы бы мне об этом сообщили — уж я бы…
Хлопнула дверь, вошли две аккуратные темноволосые девочки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15