— Сила давления возрастает настолько, что в центре начинается распад вещества. Первые кристаллы, уже достигшие возможного предела плотности, разрушаются полностью. Далее, с возрастанием массы планеты, начинается уже распад самих атомов. Еще не ядерный распад, конечно, — для этого понадобилась бы масса порядка звездной. Но электронная оболочка сжимается до предела. И только когда достигнута эта стадия количественного перерождения… когда атом больше не поддается и налицо уже настоящее ядро со специфической силой тяготения больше десяти… вот только после этого возрастание массы опять влечет за собой равномерный и неуклонный рост внутреннего давления.
— Угу… да, припоминаю, когда-то Вим об этом толковал. Но он обычно не ведет профессиональных разговоров, разве что со своим братом-геологом. А вообще, он предпочитает рассуждать на исторические темы. Значит, если я правильно понял, в ядре Венеры распад зашел не так далеко, как следовало бы?
— Да. При теперешней внутренней температуре Венера только-только миновала точку Игрек. Если бы каким-то способом подбавить ей массы, ее радиус уменьшился бы. Это не случайно — и неплохо объясняет разные здешние странности. Ясно видно, как с самого начала, со времени образования планеты, вещества все прибавлялось, количество его росло до той критической точки, когда Венера начала сжиматься, — и тут-то рост прекратился, и ядро не достигло наибольшей плотности, за которой последовал бы дальнейший непрерывный рост объема, как было с Землей. А поэтому и получилась планета с гладкой поверхностью, без круто поднимающихся массивов, которые могли бы выступить из океана и образовать материки. Раз нет обнаженных горных пород, нет и растительности, способной извлечь из воздуха почти всю углекислоту. А стало быть, жизнь развивается в иной атмосфере. При относительно мощной мантии и не слишком плотном ядре, естественно, сейсмическая, вулканическая деятельность и минералы здесь не те, что на Земле. Ядро Венеры не такой хороший проводник, как земное, — ведь с распадом вещества проводимость возрастает, — а значит, циркулирующие в нем токи гораздо слабее. Поэтому и магнитное поле у Венеры незначительно.
— Все это очень интересно, — сказал Хоуторн. — Но к чему такая таинственность? Вы отлично поработали, это верно, но доказали всего-навсего, что на Венере атомы подчиняются законам количества. Едва ли столь неожиданное открытие перевернет мир.
Чентун едва заметно повел плечом.
— Это было труднее, чем кажется, — сказал он. — Но все правильно. Наши новые данные недвусмысленно подтверждают, что ядро Венеры именно такого типа, какой может быть в существующих условиях.
Во время долгой венерианской ночи Чентун, превосходно говоривший по-английски, как-то попросил Хоуторна поправлять его ошибки в языке, и теперь американец заметил:
— Вероятно, вы хотели сказать — такой тип ядра и должен быть в этих условиях.
— Нет, я сказал именно то, что хотел сказать, это не тавтология. — Чентун ослепительно улыбнулся. Обхватил себя руками за плечи и сделал несколько легких, скользящих шагов, словно танцевать собрался. — Но это детище доктора Дикстры. Пусть уж он сам поможет младенцу появиться на свет.
И Джимми Чентун круто переменил разговор. Хоуторн даже смутился от неожиданности, но решил не обижаться. А вскоре в облаках засверкала и медленно опустилась на воду ракета Мак-Клелана. Зрелище великолепное, но Хоуторн поймал себя на том, что почти и не смотрит. Он все еще мысленно был в толще океана, в живом храме венериан.
Через несколько часов после захода солнца Хоуторн положил на стол пачку отчетов. Крис Дил и Мамору Мацумото совершили чуть ли не подвиг. Даже сейчас, на самых первых подступах к серьезным исследованиям, их теория ферментного симбиоза открыла просто фантастические возможности. Тут новой науке хватит работы по меньшей мере на столетие. И эта работа поможет так глубоко проникнуть в тайны жизненных процессов не только на Венере, но и на Земле, как люди еще недавно не смели и надеяться.
И можно ли предсказать, сколько все это принесет человечеству прямых, ощутимых благ? Открываются такие горизонты, что дух захватывает. У него ведь и у самого зреют кое-какие планы… да, да, и теперь он даже догадывается, хоть и смутно, каким образом венериане создали тот чудесный подводный город… Но когда час за часом напряженно и сосредоточенно работаешь головой, требуется передышка. Хоуторн вышел из своего крохотного кабинетика и побрел по коридору в кают-компанию.
Станция гудела, как улей. Едва ли не все пятьдесят человек сейчас работали. Одни несли очередную вахту, проверяли аппаратуру, разбирали и укладывали товары для обмена и занимались всякой иной обыденщиной. Другие с упоением хлопотали над пробирками, микроскопами, спектроскопами и прочей, уж вовсе не понятной снастью. Иные, примостясь у лабораторного стола, варили на бунзеновской горелке кофе и яростно спорили либо — с трубкой в зубах, задрав ноги повыше и закинув руки за голову, — в муках рождали новую идею. Кое-кто заметил проходящего мимо Хоуторна и дружески его окликнул. И сама Станция привычно бормотала что-то: приглушенно гудели машины, жужжали вентиляторы, вокруг дышал не знающий покоя океан — и от этого все тихонько вздрагивало.
Славно вернуться домой!
Хоуторн поднялся по трапу, прошагал еще одним коридором и вошел в кают-компанию. В углу Джевонс читал своего излюбленного Монтеня. Мак-Клелан и Чентун играли в кости. В просторной комнате больше никого не было. За прозрачной стеной открывался океан, сейчас он был почти черный, в мутных разводах и кружеве золотого свечения.
Небо как бы расслаивалось на бесчисленные серые и голубые пласты, низко повисшую над водой дымку пронизывали лучи северного сияния, запад чернел и вспыхивал молниями — надвигалась буря. И нигде ни признака жизни, только на горизонте, извиваясь, стремительно скользил сорокафутовый морской змей, зубастая пасть роняла фосфоресцирующие брызги.
Мак-Клелан поднял голову.
— А, Нат! Сыграем?
— Я же только из отпуска, — напомнил Хоуторн. — Чем мне прикажешь расплачиваться?
Он подошел к самовару и налил себе чашку чая.
— А ну, друзья, — возгласил Джимми Чентун, — проверим закон распределения старика Максвелла.
Хоуторн подсел к столу. Он все еще не решил, как бы поосторожнее рассказать об Оскаре и о подводном храме. Надо было сразу доложить Джевонсу, но, возвратясь, он несколько часов ходил как шальной и не мог опомниться, и потом — тут просто не подберешь слов. Вот если бы можно было вовсе не говорить… Когда смолоду приучен к сдержанности, больше всего боишься выдать свои чувства.
Впрочем, он подготовил кое-какие логические выводы. Венериане по меньшей мере столь же разумны, как строители Тадж Махала; они наконец решили, что двуногим пришельцам стоит кое-что показать и, возможно, понемногу откроют людям богатства и тайны своей планеты. Хоуторна обожгло горечью и яростью.
— Капитан, — начал он.
— Да?
Терпеливо, как всегда, когда его прерывали, Джевонс опустил толстый, потрепанный том.
— Сегодня случилось нечто неожиданное, — сказал Хоуторн.
Джевонс не сводил с него проницательного взгляда. Чентун кинул кости и словно забыл об игре, Мак-Клелан тоже. Слышна была тяжкая поступь волн за стеной, ветер усиливался.
— Рассказывайте, — подбодрил Джевонс.
— Я стоял на торговом причале, и в это время…
Вошел Вим Дикстра. Башмаки его гремели по металлическому полу. Хоуторн запнулся и умолк. Голландец бросил на стол с полсотни сколотых вместе листов бумаги. Казалось, эта пачка должна зазвенеть, точно меч, вызывающий на поединок, но слышен был только голос ветра.
Глаза Дикстры сверкали.
— Кончил! — сказал он.
— Ах, черт возьми! — вырвалось у Чентуна.
— Что нового в подлунном мире? — по-стариковски мягко спросил Джевонс.
— Да не в подлунном, — вставил Мак-Клелан. У него пересохло в горле, он уставился на Дикстру во все глаза и ждал.
Несколько секунд геофизик молча смотрел на них. Потом коротко засмеялся.
— Я пробовал сочинить подобающее случаю торжественное изречение, — сказал он, — да ничего не пришло на ум. Вот так оно и бывает в исторические минуты.
Мак-Клелан взял было бумаги Дикстры и, передернувшись, положил на место.
— Послушайте, математика хорошая штука, но все-таки не до бесчувствия. Что означают эти загогулины?
Дикстра достал сигарету, не торопясь закурил. Глубоко затянулся и сказал нетвердым голосом:
— Последние недели я разрабатывал в подробностях одну старую, малоизвестную гипотезу, ее впервые выдвинул Рэмси еще в тысяча девятьсот пятьдесят первом году. Я применил ее к условиям Венеры. И добыл здесь такие данные, которые непреложно доказывают мою правоту.
— Кто же на этой планете не мечтает о Нобелевской премии? — заметил Джевонс.
Он был мастер охлаждать страсти, но на сей раз его суховатый тон не подействовал. Дикстра уставил на него рдеющую сигарету, словно револьвер, и ответил:
— Плевать я хотел на премию. У меня на уме техническая задача такого размаха и значения, какой еще не знала история.
Все ждали. Непонятно отчего, Хоуторн весь похолодел.
— Колонизация Венеры, — докончил Дикстра.
Слова его канули в молчание, как в глубокий колодец.
Потом донесся всплеск — Малыш Мак-Клелан сказал:
— А может, море Минданао все-таки поближе к дому?
Но Хоуторн расплескал чай и обжег пальцы.
Коротко, нервно затягиваясь сигаретой, Дикстра принялся шагать из угла в угол. Заговорил отрывисто:
— Земная цивилизация все больше приходит в упадок, и главная причина та, что мы задыхаемся, мы стиснуты, как сельди в бочке. С каждым днем народу на Земле становится все больше, а природных ресурсов все меньше. Не осталось никаких экзотических чужеземцев, некому объявить войну, чтобы захватить новые территории… вот мы и варимся в собственному соку и готовим себе самую распоследнюю атомную гражданскую войну. Если бы нам было куда податься — другое дело! Ну, конечно. Земля так перенаселена, что от эмиграции на другую планету станет ненамного легче… Хотя, раз понадобятся такие перевозки, наверняка будут построены лучшие, более экономичные ракеты. Но уже одно то, что людям есть куда податься, — пускай в самые трудные условия, зато чтоб была свобода и возможность действовать; уже от одного этого и те, кто останется дома, почувствуют себя совсем иначе. На худой конец, если уж земная цивилизация разваливается, лучшие люди будут на Венере, они сохранят и разовьют все, что было за Земле хорошего, отбросят и забудут все плохое. Человечество сможет начать все сначала, понимаете?
— Слов нет, теория приятная, — медленно произнес Джевонс. — Но что до Венеры… Нет, не верю я, что постоянная колония может чего-то достичь, когда колонисты вынуждены жить на плотах сложной конструкции и не смеют высунуть нос наружу без маски.
— Ну, конечно, — подтвердил Дикстра. — Потому я и говорю — техническая задача. Превратить Венеру во вторую землю.
— Погодите! — крикнул Хоуторн и вскочил.
Никто и не поглядел в его сторону. Для всех сейчас существовал только смуглый темноволосый голландец с его пророчествами. Хоуторн стиснул руки и сверхчеловеческим усилием, напрягая каждую мышцу, заставил себя сесть.
Сквозь облако табачного дыма Дикстра сказал:
— Известно вам строение этой планеты? Ее масса только-только перевалила за точку Игрек…
Даже и тут Мак-Клелан не стерпел:
— Нет, мне неизвестно. Что за точка такая?
Но это сорвалось у него непроизвольно и осталось без ответа. Дикстра смотрел на Джевонса; тот кивнул. И геофизик торопливо стал объяснять:
— Так вот, когда кривая «масса — давление» вдруг падает, это показатель неоднозначный. В центре планеты с такой массой, как у Венеры, может существовать троякое давление. Одно, какое сейчас налицо, соответствует малому ядру сравнительно невысокой плотности при мантии большего объема, состоящей из горных пород. Но возможен ведь и случай более высокого давления, когда у планеты большое переродившееся ядро, а соответственно больше общая плотность и меньше радиус. С другой стороны, в точке Игрек возможен и случай еще более низкого давления в центре. Тогда мы получаем планету без настоящего ядра, состоящую, наподобие Марса, из перемежающихся слоев горных пород и магмы. Так вот, это двусмысленное состояние неустойчиво. Существующее сейчас небольшое ядро может перейти в иную фазу. Это положение неприменимо ни к Земле — ее масса слишком велика, ни к Марсу, у которого масса недостаточна. Но у Венеры она очень близка к критической точке. Если нижний слой мантии спадет, ядро станет больше, общий радиус планеты — меньше, а высвобождаемая энергия проявит себя в сотрясениях и, в последнем счете, — в разогреве.
Дикстра чуть помолчал, будто хотел, чтобы следующие слова его прозвучали еще весомей.
— С другой стороны, если уже разрушенные атомы нынешнего малого ядра возвратить к уровню более высокой энергии, к поверхности двинутся волны разрушительных колебаний, произойдет взрыв поистине астрономических масштабов, и, когда все снова успокоится, Венера станет больше, чем теперь, но менее плотной — планетой без ядра!
— Постой, приятель! — сказал Мак-Клелан. — Так что же, по-твоему, этот чертов мячик того и гляди взорвется у нас под ногами?
— Нет, нет, — сказал Дикстра спокойнее. — При теперешней температуре масса Венеры несколько выше критической. Ее ядро сейчас во вполне устойчивом состоянии, и на этот счет можно не волноваться еще миллиард лет. Притом если температура и возрастет настолько, чтобы вызвать расширение, оно не будет таким бурным, как полагал Рэмси, потому что масса Венеры все-таки больше установленной им для точки Игрек. Взрыв не выбросит значительного количества материи в пространство. Но разумеется, он поднимет на поверхность океана материки.
— Ого! — Джевонс вскочил. (Хоуторн словно проваливался в гнетущий кошмар. За стенами усиливался ветер, океан кипел:
1 2 3 4 5 6 7