Кто-то ринулся к выходу, но оттуда в зал влетела собачья конура без крыши, а вслед за ней ворвались молодые люди, и их можно было бы принять за братьев-близнецов, если бы их не было так много. Кто-то размахивал обрывком собачьей цепи, кто-то крутил в руке черенок от лопаты, кто-то прицеливался увесистым кирпичом; началась массовая драка, и уже завопили первые жертвы, и со звоном разбились о стену первые бутылки, и пронзительно запищали девушки, и повалились на пол столы и стулья. На окно амбразуры тотчас опустилась тяжелая стальная створка. Кровавые плевки налипали на стены и потолок. Громкий мат стал основным языком общения. Присев за опрокинутым столом, Клим раздумывал, как ему выбраться наружу и при этом сохранить лицо в целости. Участие в междоусобной войне в его планы не входило. Остро проявивший себя инстинкт самосохранения придал его сознанию необыкновенную ясность. Клим додумался схватить за ножки стол. Прикрываясь им как щитом, он стал пробиваться к двери. Несколько раз вместе со столом его кидали на пол, но Клим чувствовал себя как в танке и не сильно беспокоился. Хуже оказалось в дверях, через которые пролезть со столом не было никакой возможности. Пришлось бросить стол в дерущихся и тараном пробиваться на улицу.
Получив несколько чувствительных оплеух и пинков, Клим благополучно выбрался из кафе, быстрыми шагами дошел до ближайшего угла и там обернулся, чтобы напоследок полюбоваться баталией. Но это он сделал зря. Тотчас он почувствовал, как его крепко схватили за руки. Клим закричал от боли и согнулся в три погибели. Согнувшись, увидел ноги тех, кто на него напал: черные форменные ботинки и милицейские брюки.
– Я здесь ни при чем, – попытался объясниться Клим, но его не слушали и, не позволяя выпрямиться, потащили за угол, где в темном переулке затаилась милицейская машина. Перед тем как закинуть Клима в кузов, милиционеры врезали ему дубинкой по ребрам. Клим снова взвыл и упал на металлический пол. Дверь за ним захлопнулась, и машина тотчас тронулась с места.
Поглаживая ушибленный бок, Клим перебрался на скамеечку. Он волновался только за целостность своих ребер и был уверен, что его скоро отпустят. Он-то здесь при чем? Местная молодежь выясняет отношения, а он случайно оказался в кафе. Паспорт у Клима с собой, студенческий билет тоже. Через час отпустят. Или даже раньше. Плохо, что уютная кровать отодвигается на некоторое время. А спать здорово хочется. Клим уже забыл, когда нормально спал. На лекциях разве что.
Преимущество маленьких поселков в том, что там все рядом: и кафе, и отделение милиции, и больница, и кладбище. Минут через пять машина остановилась, дверь распахнулась, и Клима пригласили на выход. Едва он спрыгнул на землю, как снова почувствовал дубинку на своей спине. Правда, удар был слабый, почти ласковый, какой-то трогательно-отеческий. Словно ему заботливо шепнули: ну что, оторва, похулиганил? размял свою косую сажень? и когда ты только ума-разума наберешься?
Его завели внутрь, в тесное помещение без окон, с тусклой лампочкой под потолком, и приказали вывернуть карманы. Клим смог вывернуть только два передних кармана на джинсах, потому как задние не выворачивались. Он так и сказал милиционерам, однако ему посоветовали не умничать, поставили лицом к стене и обыскали. Паспорт с кировской пропиской и студенческий билет большого впечатления на милиционеров не произвели, и они даже намеком не обмолвились, что собираются в ближайшее время отпустить Клима на волю.
Его препроводили в какой-то класс, где вместо доски висела карта района, показали на ведро и тряпку и велели вымыть окна. Окон было три, к такой работе Клим привык, так как после каждой сессии он вместе с сокурсниками мыл окна в аудиториях и общежитии. Через час окна сверкали девственной чистотой, своей прозрачностью ничуть не уступая горному ручью. Милиционер, принимавший работу, сказал «зер гут!» и порекомендовал вымыть коридор на первом этаже столь же добросовестно.
Коридор дался Климу тяжелее, он был длинным и неимоверно грязным. Воду пришлось менять раз десять.
– Да ты же просто гений! – воскликнул милиционер и привел полюбоваться результатом работы всю бодрствующую часть отделения.
Клим осознал свою ошибку слишком поздно. До него здесь никогда не было так чисто. Ему поручили вымыть коридор на втором этаже, затем мужской туалет и в довершение, когда уже начало светать, комнату для задержанных. В ней же Климу разрешили немножко подремать.
Глава 3
Разбудил его нежный девичий голосок, но Клим еще долго не открывал глаза, полагая, что голос ему лишь снится. Все тело ныло, особенно давали о себе знать ребра с левой стороны, к которым милиционер приложился дубинкой. В комнату проникал солнечный свет. Он разлился по потолку в виде золотой трапеции, поделенной на квадратики, напоминая чем-то ученическую тетрадь в клетку. Клетки были повсюду – на окне, на дверях и дальше, за дверями. Клим подумал, что эта комната не самое плохое место для ночлега, вот только спал он мало. А так можно сказать, что у него был отдельный номер.
Он сел на нарах и стал протирать глаза. Через решетку, сваренную из кусков арматуры, он видел дежурку с мутным окошком. Над ним склонилась худенькая девушка с короткой мальчишеской стрижкой.
– Может, еще что-нибудь интересненькое вспомните, Игорь Михайлович? – говорила она, заглядывая в овальную прорезь, где покачивалась широкая, с тугими краями фуражка.
В ответ фуражка громко зевнула. Девушка улыбнулась.
– Намаялись? Устали? Я вас понимаю…
– Пиши! – сказала фуражка решительно. – В прошлый четверг… а какое число было в прошлый четверг? В общем, пиши так: нигде не работающий гражданин Митевахин с целью добыть деньги для совершения акта опохмеления…
– Ну, я напишу просто: «решил опохмелиться»…
– Ты пиши, как я тебе говорю – правильным, нормальным русским языком, а не своевольничай! Ничего он не решал! Этого организм требовал!
– Хорошо, Игорь Михайлович, – кивнула девушка и склонилась над потрепанным блокнотом. – «Для совершения акта опохмеления…»
– …совершил проникновение в недвижимое имущество, предназначенное для содержания в нем домашних животных, в частности свиней, где им было совершено преступление в виде хищения… в скобках – присвоения… чужого имущества в виде одной свиньи неоднократно…
– Не торопитесь, пожалуйста, я уже запуталась… Почему неоднократно? Он что, одну и ту же свинью несколько раз похищал?
– А я тебе о чем уже полчаса толкую? Это у него четвертая или пятая попытка. Но каждый раз бабка его догоняла и свинью отбирала. Так и в этот раз.
Девушка вздохнула и закрыла блокнот.
– С такой криминальной хроникой меня редактор на порог не пустит.
– А вам, корреспондентам, только убийства подавай? Вы от жизни оторваны! Вы в суть происходящих явлений не смотрите! А в этом похищении свиньи, может быть, краеугольный смысл всей нашей жизни таится!
– Да я понимаю…
– Ничего ты, Таня, не понимаешь… Ну хочешь, поговори с нашим задержанным. Он был задержан сегодня ночью в момент нанесения легких телесных повреждений. Прибыл к нам из города Киров без определенных на то мотивов.
Девушка обернулась и посмотрела через решетку на Клима, как смотрят посетители зверинца на обыкновенную дворнягу, зачем-то посаженную в клетку. В ее глазах можно было заметить уныние. Клим подморгнул ей, но лицо его оставалось покрытым сенью тихой печали.
– Я корреспондент газеты, – представилась она, подставляя табурет к решетке. – Здравствуйте!
– Я не люблю это приветствие, – поморщился Клим. – Лучше уж «привет» или «салют».
– Почему ж так?
Клим стиснул зубы, как от боли, и прикрыл глаза. Девушка подумала, что он мучается от похмелья. Когда она разговаривала с задержанными, они всегда мучились от похмелья.
– А можно у вас узнать, зачем вы приехали в наш поселок? – спросила она после паузы, в течение которой раздумывала, уйти ей сразу или попытаться разговорить этого неопрятного парня в пыльных джинсах и мятой футболке.
– С таким же успехом я мог бы приехать в любой другой, где меня не знают. Только среди чужих я могу спокойно работать, ходить не таясь и не опасаться, что люди будут от меня шарахаться и кричать в спину унизительные прозвища.
Девушке Тане кровь из носу нужно было набрать фактуру для подборки «Криминальная хроника». Газета, в которой она работала, называлась «Сельская новь» и выходила три раза в неделю. Материалы про заготовку сена, надои молока и сбор черешни давались ей легко, а вот «Криминальная хроника» забирала у нее уйму времени, заставляя разъезжать по всему району в поисках интересных фактов. Палитра правонарушений в районе состояла в основном из пьяных драк, но редактор требовал жареных фактов и сенсаций. Раздумывая о том, стоит ли тратить время на очередной рассказ о пьяной драке, корреспондентка Таня не совсем поняла, что ей сказал Клим.
– Простите, что вам кричат? – спросила она.
Клим горько усмехнулся.
– Вы хотите унизить меня с помощью вашей газеты? Хотите, чтобы и в этом тихом городке все узнали, что я болен СПИДом?
Таня вскинула голову, посмотрела на Клима с напряженным недоверием.
– Вы? – переспросила она. – Разве…
Она хотела сказать, что больные СПИДом, по ее мнению, выглядят как-то иначе, чем Клим, но осеклась. Клим хмыкнул и покачал головой.
– Видите, вы тоже невольно отодвинулись от меня подальше. Страшно ведь, да?
– Нет, что вы! – неуверенно возразила Таня, густо краснея. – Просто я… Я не думала…
– Вы не думали, что внешне пышущий здоровьем молодой человек может быть смертельно болен? Что ему осталось жить ровно один месяц? – подсказал Клим.
– Один месяц? – ахнула Таня.
– Увы, всего один месяц, – упавшим голосом ответил Клим и, не справляясь с нахлынувшими слезами, прижал ладони к лицу. – Процесс стал необратимым… Врачи рассчитали точно…
Она сидела на табурете, не смея пошевелиться и что-то спросить. Но Клим быстро взял себя в руки, вытер глаза, извинился за минутную слабость и даже попытался улыбнуться.
– В конце концов, – сказал он, – месяц – это не так уж и мало, если с пользой для дела использовать каждую минуту. А здесь мне хорошо работается. Здесь меня никто не знает.
Таня смотрела на него и грызла кончик карандаша.
– Скажите, сколько вам лет? – тихо и осторожно, чтобы ненароком не обидеть, спросила она.
– Двадцать пять. А когда я заразился, мне было девятнадцать… Я служил в морской пехоте на Тихом океане. У нас были маневры с высадкой десанта. Один парень – позже мы узнали, что он наркоман, – упал с бронетранспортера в ледяную воду. Я нырнул за ним, спас его и вытащил на своих плечах на берег. Мы оба чуть не погибли. Санинструктор там же, на берегу, вколол нам противошоковое лекарство. Сначала тому парню, а потом мне. Той же иглой, потому как другой у него не оказалось…
Клим замолчал. У него перехватило в горле, он покрутил головой и оттянул ворот майки, чтобы было легче дышать.
– Какой ужас, – прошептала Таня. – Вы спасли человеку жизнь, а сами… а сами…
– Когда врачи объявили мне, что я обречен, – продолжал Клим, судорожно заламывая пальцы, – я сначала хотел покончить собой. Меня отговорили. Лечащий врач сказал мне: «Ты еще можешь много прожить! Борись, Клим! Не сдавайся!» И я стал бороться… Эх, Танюша! Если бы вы знали, что самое страшное – вовсе не ожидание смерти. Самое страшное – это жестокость людей.
– Жестокость? – удивилась Таня. – О какой жестокости вы говорите, если заслуживаете только сострадания?
– Вы очень милая девушка. У вас чистая и непорочная душа. Может быть, вы правы. Но когда я вернулся в родной город, в родной дом, то о моем диагнозе знал уже весь район. Родители встретили меня в респираторах и резиновых перчатках. Я прожил дома три дня. Это были ужасные дни! Посуду, которой я пользовался, предметы, к которым я прикасался, мама каждое утро относила на мусорную свалку. На четвертый день, когда я вернулся с прогулки, дверь мне никто не открыл. Был поздний вечер, я промок под дождем, меня лихорадило. Я стучал в дверь, умолял впустить меня, но безрезультатно. Я слышал только, как скрипят половицы за дверью. И вдруг я увидел, как из замочной скважины вылезают скрученные трубочкой доллары. А потом и записка… До сих пор она стоит перед моими глазами…
Он замолчал, подогревая нетерпение и любопытство Тани.
– И что же в ней было написано? – шепотом произнесла девушка.
– «Сынок, тебе лучше снять отдельную квартиру».
– Я не могу в это поверить! – вконец расчувствовалась Таня и приложила ладони к пылающим щекам. – Родители выгнали больного сына из дома! Как бесчеловечно!
– Но это было только начало, – убийственным голосом продолжал Клим, сковыривая ногтем засохшую ссадину на локте. – А дальше…
– Погодите! – вдруг с волнением произнесла Таня и с мольбой заглянула в глаза Климу. – Вы позволите, я запишу ваш рассказ на диктофон? Можете мне поверить, что я не упомяну ни вашей фамилии, ни имени, я даже не обмолвлюсь, где…
– А почему не упомянете? – равнодушно пожал плечами Клим. – Можете упомянуть. Вы понимаете, что мне остался всего месяц жизни? И я уже прошел через все. На свете нет более смелого человека, чем я, потому что мне уже нечего терять. Обязательно упомяните мою фамилию – Клим Нелипов.
– Если вы так хотите… – неуверенно произнесла Таня.
– Я настаиваю!
Таня не могла поверить в такую редкую журналистскую удачу. Таясь, будто делала что-то постыдное, она нажала на кнопку записи и протянула диктофон к решетке. Клим вошел в раж. Он вдохновенно рассказывал о том, как трусливые негодяи исписали весь его подъезд похабными фразами, среди которых самой безобидной была «Убирайся вон, гадкий спидоносец!»; как отвернулись от него все его друзья и знакомые; как продавщицы в магазине отказывались отпускать ему товар, чтобы не брать из его рук деньги; как о его болезни пронюхали в институте и недобрые студенты очертили его стол кругом, да еще присыпали его хлоркой; как лечащий врач отказался делать ему уколы и сказал:
1 2 3 4 5 6 7