Но версия с клеем тотчас отпала, потому как я увидел большое бурое пятно, происхождение которого вряд ли было связано с чем-то обыденным и банальным. Я откинул край коврика, машинально опустил ладонь на пол и с опозданием понял, что сделал это зря. Пол был липким, как если бы его покрасили, да краска не высохла до конца. Я с отвращением отдернул руку и кинулся к умывальнику. «Загустела, уже крошится, – думал я, глядя, как темно-бурая вода уходит в сливное отверстие. – Под ковриком она долго сохнет, может быть, со вчерашнего дня».
Я удивлялся самому себе: как я посмел безмятежно дремать под одеялом, как у меня вообще хватило ума забраться в постель? Это же все равно что разлечься спать на рельсах, надеясь на то, что поезда здесь давно не ходят. Дурная яхта! Надо рвать отсюда когти, и как можно быстрей.
Уже стемнело настолько, что я перестал различать предметы в каюте. Попытался открыть замок бесшумно, но он заскрежетал. Я замер, прислушиваясь. У них должен быть плот, должен! Все современные яхты обязательно имеют спасательные средства. На крайний случай резиновая лодка. Даже если грести тихо и медленно, через пару часов я буду уже далеко.
В коридоре было так темно, что я не сразу различил очертания лестницы. Лишь бы в кают-компании не было никого! Я стал подниматься наверх, раздумывая, разумно ли будет кинуться на рыжего с кулаками, если тот вдруг встанет на моем пути? Скрутить, заткнуть рот, запереть в каюте рыжего представлялось мне делом благородным. Но в этом случае я первым нарушу относительно мирное сосуществование на яхте. К чему это приведет? Нет, не готов я сейчас драться. Идеи нет, чувство ненависти не возбуждено. А без этих атрибутов я дерусь вяло, как сытый и престарелый лев в зоопарке. Драка для меня – не самоцель, а средство достижения некой иной, несомненно справедливой и благородной цели. Пока что меня никто не обидел. Напротив, приютили, угостили каким-то пойлом да еще и спать уложили. За что же бить рыжего? Может, это прекрасный человек, отдыхающий на яхте со своими друзьями. Что? Автомат? Так это, может быть, муляж. Или пневматическое ружье для спортивной стрельбы. Кровь под ковром? А я уверен, что это кровь, а не случайно пролившееся варенье из черноплодки?
Верный признак: если я начал усиленно убеждать себя в том, что все происходящее вокруг – нормально, значит, все давно вышло за рамки нормы. Таким способом я сохраняю объективный взгляд на события… Ладно, пока не буду терзать мозг и думать о том, бить рыжего или нет. Обстановка покажет. Я приоткрыл дверь, заглянул в кают-компанию. Здесь гулял легкий прохладный сквознячок. Выход на палубу был открыт, снаружи проникал слабый бледный свет – над морем стояла луна.
На цыпочках я приблизился к столу. Коробка с провиантом по-прежнему стояла на краю стола. Я сунул в нее руку, взял то, что попалось: пачку печенья и маленький пакетик с соком. Пригодится на тот случай, если придется долго скитаться по волнам. Заталкивая добычу в карманы, я вышел на палубу. Тент давал плотную тень, под ним я стоял в полный рост, не боясь быть замеченным. У правого борта, на одном уровне с рубкой, темнел бочонок. Днем я не обратил на него внимания, но запомнил, что бочонок был выкрашен в ярко-оранжевый цвет. Обычно такой ядовитой краской помечают контейнеры с аварийными средствами.
Некоторое время я стоял совершенно неподвижно, оглядывая возвышающуюся впереди темную рубку. Вокруг царила полная тишина, лишь изредка доносился тихий всплеск, будто море ворочалось и причмокивало во сне. Багровая, слегка сточенная с одного края луна опускалась в море, и ее приглушенный свет отражался на мятой поверхности воды россыпью желтых лепестков. Я не мог поверить, что вся команда сейчас спит богатырским сном и на яхте, кроме меня, никто не бодрствует, но, сколько бы я ни таился в своей засаде, не мог уловить какого-либо движения на яхте или постороннего звука.
Наконец я созрел для решительных действий и быстро пошел к контейнеру, в котором, как я полагал, должны были находиться либо надувной плот, либо резиновая лодка. Лунного света мне вполне было достаточно для того, чтобы увидеть два затяжных замочка, какие обычно используются на снарядных ящиках. На них не было ни чеки, ни печати, и я тотчас открыл их и приподнял крышку. Очень похоже на мусорный бак, заполненный тугими полиэтиленовыми мешочками, в какие обычно складывают отходы. Я схватил один из них, приподнял, с удивлением замечая, что небольшой с виду пакет необыкновенно тяжел. Я тотчас разорвал его, и из пакета посыпались гайки и болты.
Я едва успел отдернуть руки – крышка бочонка с громким стуком вернулась на прежнее место. Заслонив собой луну, передо мной всплыла фигура Фобоса. Я не видел его лица, казалось, что Фобос надел непроницаемо-черную маску.
– Смею предположить, что вы ищете свои кроссовки, – сказал Фобос насмешливо.
– Так и есть, – ответил я сконфуженно и выпрямился. – Без обуви ноги мерзнут. А когда мерзнут, у меня походка меняется, в темноте можно подумать, будто медведь на задних лапах идет.
Фобос хмыкнут. Должно быть, он улыбался.
– Они лежат там, где вы их оставили, – около лебедки.
– Что вы говорите! – воскликнул я. – Никогда бы не подумал… Я очень рад, что их до сих пор никто не спер. Они хоть и мокрые, но почти новые, четыре года еще не проносил.
Мы стояли друг против друга на расстоянии удара кулака. Фобос поставил ногу в тяжелом армейском ботинке на крышку бочонка. Я на всякий случай сложил руки кренделем на груди. Из этой позы недолго было принять боксерскую стойку и защитить лицо от удара.
– Прохладно, – сказал Фобос и посмотрел на мрак, окружающий нас. – А вы не стесняйтесь.
– То есть? – уточнил я.
– Если вам снова захочется что-нибудь найти, то вы спрашивайте, – пояснил Фобос. – Может быть, я смогу быть вам полезным.
– Вы так добры ко мне!
Фобос склонил голову в знак благодарности за теплые слова. Я прошел на нос, взял кроссовки и спустился в свою каюту. Заперся, лег поверх одеяла, глядя на красноватый отблеск луны, скользящий по потолку туда-сюда, как беззвучный маятник. Побег не удался. Мешки с гайками и болтами плавают плохо. Дурдом продолжается. Я вдруг вспомнил Ирину. Бедолага, наверное, с ума сходит! Мы ведь договорились сегодня вечером пойти на центральный причал, где будет массовое народное гуляние.
Мне стало неуютно. Это чувство усилилось после того, как до моего слуха донесся едва различимый звук. Казалось, что кто-то пытается открыть мою дверь снаружи. Я вскочил с нар, кинулся к двери и распахнул ее. Никого. Ни в коридоре, ни на лестнице.
Я заперся и снова лег. Опять тот же самый тихий скрежет! Скряб-скряб. Будто домушник подбирает отмычку для дверного замка. Едва дыша, я прислушивался к этому звуку. Нет, он идет не из коридора, а откуда-то со стороны кормы, из самых недр яхты.
Я напрягал слух до тех пор, пока вся эта катавасия мне не надоела. Забитая вопросами голова перестала нормально соображать, и я почувствовал, как во мне закипает раздражение и злость на самого себя. Да пусть они тут все хоть на ушах ходить станут! Мне наплевать на яхту и на команду! Я хочу спать!
Уставший организм на ура воспринял эти прогрессивные мысли. Уснул я быстро и до рассвета не открывал глаз.
Глава 3
Я объявляю голодовку
Ежась от утренней прохлады, я стоял на носу, вглядываясь в горизонт в надежде увидеть вертолет или, на худой случай, какое-нибудь судно. Но ничто, кроме чаек, не попадало в поле моего зрения. Море было идеально гладким, ближе к горизонту оно приобретало цвет разбавленного молока. Таким же незрелым, сырым было утреннее небо. Пронзительная голубизна, которая придает морю аквамариновый цвет, еще не созрела. Тонкие размазанные облака приглушали и без того холодные солнечные лучи.
– Где я тебя уже видел? – сказал рыжий, незаметно подкравшись ко мне со спины и хлопнув по плечу.
Наверное, он считал себя остроумным парнем и при всяком удобном и неудобном случае старался шутить. В связи с утренней прохладой он был в рубашке, правда, пуговицы не застегнул, и мне снова пришлось лицезреть его рыхлую неразвитую грудь, усыпанную рыжими веснушками. Зрелище, которое представлял собой рыжий, было не самым приятным, и я отвернулся, глядя туда, где в водянистой дымке угадывался далекий берег.
Рыжий, однако, не поленился обойти меня.
– Нет, нет! – провокационно воскликнул он, сверкая золотым зубом и грозя мне пальцем. – Ты не увиливай от ответа. Мы определенно где-то встречались! Но где же, где? В какой компании? У Алфея? Или у Харона? А может, у Ореста? Или, не дай бог, у Шерипа?
Я молчал, улыбаясь. С утра вывести меня из себя обычно очень трудно. Профессиональная особенность. По утрам нервы у меня были как сталь, как замороженные сосульки – никакого огня! Ибо с утра в моем детективном агентстве обычно шла работа с документами, дедукция боролась с индукцией, мозг рождал самые невероятные и смелые гипотезы, жизненный опыт сметал шелуху, оставляя рациональное зерно. А вот уже после обеда, ближе к вечеру, начиналась оперативная работа, и я мог выпить, погонять на машине, сломать какому-нибудь негодяю челюсть или ребро или в очередной раз поругаться с Ириной.
– Молчишь? Язык проглотил? Ах, стервец! – прищурив один глаз, грозил мне пальцем рыжий. – Нигде я тебя не видел! И не пытайся надуть меня. Ну, шепни мне на ушко – на кого работаешь? Только мне и никому больше. По секрету…
Он показывал мне свое ухо, на котором росла редкая рыжая поросль.
– Знаешь, – сказал я, – если на земле была бы страна идиотов, ты запросто мог бы стать в ней президентом.
Рыжий долго думал над моими словами. На палубу вышла представительница слабого пола. В солнечных лучах лицо женщины казалось еще более невыразительным, чем вчера; оно просвечивалось насквозь, на нем не было ни одной детали, за которую мог бы зацепиться взгляд. Контрастные тени усиливали небольшую асимметрию подбородка, и можно было подумать, что за щекой женщина держит крупный леденец. Съехавшая волной пепельная челка и полуприкрытые веки скрывали кофейные глаза. Смотреть было не на что. Фигура слабая, болезненная, движения плавные, неточные, неповторяющиеся, будто зависели от игривых волн и порывов ветра, а не от воли женщины. Я подумал, что это жалкое существо долго не проживет, если ее срочно не поместить в специальную теплицу, оснащенную приборами принудительной вентиляции легких и кровообращения. Не поднимая глаз, женщина приблизилась к рыжему.
– Пацан, – сказала она ему тихо и безразлично. – Завтрак готов.
Я продолжал пялиться на даму, невольно сравнивая ее с Ириной. Ирина хоть и худенькая, но энергия бурлит в ней, как в огнедышащем вулкане, из ее глаз искры сыплются. И сильна, как львица. Если ее на рынке обвешают, то она бьет продавца кулаком в глаз без предупреждения. А это что за бесплотный туман? Одно плечо выше другого. Кончики спортивных тапочек детского размера смотрят, как у клоуна, в разные стороны. Вместо вчерашней экстравагантной юбки из скатерти теперь на женщине прозаичные джинсы. Зря она их надела! Теперь я видел, что у нее в довершение всего короткие и не вполне стройные ножки, которые сходились в области коленок и снова расходились, напоминая хромосому из школьного учебника по биологии. Рукава тельняшки доставали до середины пальцев. Откровенная беззащитность и хрупкость этого создания вызвала у меня чувство глубокого сострадания.
Я улыбнулся, поймав быстрый взгляд. Женщина улыбнулась мне в ответ, как я и ожидал, краем губ. Возможно, у нее был какой-то скрытый дефект лица из-за аварии или травмы.
– Фобос и вас тоже приглашает, – сказала она, указательным пальцем убирая челку с глаз, но непослушная прядь тотчас вернулась на прежнее место.
Приглашение поступило как нельзя кстати, потому как я был голоден и в сознание навязчиво лезли мысли о пачке печенья, которую я припрятал в своей каюте. Мне захотелось сказать женщине что-нибудь приятное.
– А как вас зовут, хлебосольная вы моя?
Женщина насторожилась, напряглась, словно я бесцеремонно вламывался в ее личную жизнь. Поколебавшись мгновение, она все же ответила, но не слишком уверенно:
– Эльза.
– Эльза? У моего знакомого есть собака по кличке Эльза… Дорогая вы моя! – вдохновенно выпалил я, прикладывая руку к груди. – Вы единственный человек на этой яхте…
Но Эльза не стала меня слушать и спустилась в кают-компанию. Я заткнулся на самом важном месте и пошел следом за ней.
Фобос сидел во главе стола. Я впервые видел его без кепки. Как я и предполагал, Фобос был совершенно лыс, его коричневый череп блестел, словно надраенная корабельная рында. Зато отсутствие волос вверху было сполна компенсировано густой и ухоженной бородкой. Рядом с Фобосом, по правую руку, сидел Али. Он походил на Фобоса только лысым коричневым темечком, и на этом их сходство заканчивалось. Али был раза в два толще своего патрона и напоминал чрезмерно раздутый, находящийся на грани разрыва воздушный шарик. На месте Али я обязательно отпустил бы бороду, чтобы закрыть сферический, как глобус, второй подбородок. При моем появлении Али не поднял глаза и даже бровью не повел. Его маленький вздернутый кверху носик двигался, как у кролика, поедающего ботву. Выпачканные в чем-то жирном губы были плотно сжаты, при этом медленно и ритмично шевелились, как спаривающиеся слизняки. Али методично и очень аппетитно подкладывал в рот лапшу, которую вынимал из пластикового стаканчика пластиковой вилкой, и старательно жевал, будто только что посмотрел телепередачу о правилах здорового питания. Еще я подумал о том, что, будь лапша бесконечной, Али никогда бы не встал из-за стола и никогда бы не прекратил жевать, работая челюстями мерно и исправно, как нефтяной насос.
Фобос не ел. Откинувшись на спинку дивана, он с мрачным видом смотрел на свой пластиковый стаканчик, будто подогревал его взглядом, неторопливо курил и стряхивал пепел на пол.
– Сделайте милость, садитесь, – буркнул он, одарив меня тягостным взглядом.
1 2 3 4 5 6 7