«Неказиста хата у Андрюши, да не в ней дело. В переулке бревна лежат – будет когда-либо у них и новая изба».
И опять Катя затягивает, а подруга ей чуть-чуть подпевает:
Я с Антошкой расставалась –
На столе стоял букет,
Расставалась – поругалась,
Он заплакал, а я нет…
– Ну, это дудки! – восклицает Андрюша за простенком, – Антошка не таков, чтобы из-за девки в слёзы удариться. Пой, пой, ласточка, из песни слова не выкинешь. Я-то понимаю, к чему этот разговор клонишь… – Выглянул из-за косяка, думая, что прошли девки и не оглянутся. А они повернули и медленно проплыли обратно мимо окон. Катя даже платочком махнула, и снова ее девичий голос донёсся до ушей Андрюши:
Проводи меня, миленок,
До высоких до рябин,
Раз пятнадцать поцелую,
А домой уйдешь один…
… К весне братья Коробицыны построили избу, не совсем ещё, но жить было можно. У Александра с молодухой сын родился, Степанида Семеновна была рада внучку и поговаривала о том, как бы при её жизни ещё женить Андрюшу, а там спокойно и умирать можно.
Думала Степанида, что «суженая» у Андрюши – это Таня Малыгина. Девица бойкая на работе, речистая и собой недурна. Но случилось так, что какая-то дальняя родственница вызвала Таню в Москву. Таня уехала. После её отъезда Андрюша долго не находил себе покоя. Тосковал по ней. К Власовой Кате он привык не скоро. Но время двигалось, и дружба с Катей как будто становилась прочней.
О женитьбе в семье заговорили всерьез.
Андрюша, после больших пререканий, поддался уговорам брата и матери, неохотно согласился жениться.
Сваты не понадобились. Своим родителям Катя так и сказала:
– Если Андрюша не жених, то найдите лучше!
Наступил день Андрюше с Катей итти в Загс. Парень волновался: ведь с этого дня конец холостяцкой жизни. Жена, семья, хозяйство заслонят собою быстро прошедшую молодость.
Мать Степанида спозаранку самовар согрела и не малинового листья, а щепотку настоящего чаю заварила.
– Пей, Андрюша, день-то сегодня у тебя такой особенный. Как-никак, хоть и без попа, а жениться всё же дело, родимый, сурьёзное. Вот мы, бывало, с покойным Иваном, отцом-то твоим, свадьбу справляли небогато, а свечей одних в церкви на рубль спалили…
До чаю ли тут Андрею! Кое-как он выпил один стакан и, не вступая в разговор с домочадцами, вышел из-за стола, достал завернутый в тряпочку кусок душистого мыла, помылся из рукомойника. Волосы причесал, поглядел на себя в старенькое поцарапанное зеркало; подошел в передний угол к иконам, из лампадки масла плеснул на ладонь, смочил волосы и еще раз причесал. Стал одеваться.
Александр заметил:
– Ты бы, Андрюша, хоть штаны-то праздничные надел.
Мать осторожно спросила:
– На фатеру за Катькой привернешь, или в другом месте её встретишь?..
– У сельсовета, – отрывисто ответил Андрей и этим дал понять, что не особенно ему хочется разговаривать.
– Ты не злись, Андрюша, – по-матерински, ласково проговорила Степанида, – не хочешь жениться – не женись, мы тебя не неволим. Сам, родименький, распоряжайся как хочешь.
Перед уходом Андрей увидел на полке гармонь.
– Эх, родная, прощай! Продавать тебя скоро буду. Хватит, поребячились.
Сел на лавку, нажал пальцами на басы и заиграл. Перебрал несколько мотивов: и «Последний нынешний денёчек» вспомнил, и «Смело, товарищи, в ногу» сыграл, потом перешёл на веселую тотемскую и, лихо закинув назад голову, запел:
Тальянка – гармонь,
Беломехая,
Это милка не моя,
Моя – в Москву уехала!..
Поиграл и сгоряча швырнул гармонь на полати, в кучу тряпья.
Вышел Андрюша на широкую куракикскую улицу и, что-то мурлыча себе под нос, пошагал в Чижово к сельсовету.
У самой околицы дорогу перебежала кошка. «Люди говорят, что это дурная примета, может, вернуться, посидеть дома и снова пойти, – соображал он, – ведь не на пустяшное дело иду. Да ну, к чорту кошку, раньше в это верили старики, а наш брат, молодые, ни в бога, ни в чорта верить не должны. Впрочем, какая кошка»… – Андрюша обернулся и заметил ее на крыше амбарчика. Кошка серенькая щурилась на солнышке, нехотя лизала лапку и натирала за ухом. – «Чертовка, свадьбу чувствует, гостей вымывает. Серая – это ничего, вот если бы черная – тогда хуже».
За деревней Андрюша взглянул на полосы, которые нынче сам вспахал и засеял. Озимь вышла густая – воробей спрячется. «Заморозки нужны, иначе подопреть может. Густо, кажись, посеял, худо, если это во вред окажется, тогда стыдобушка. Выйдет жать молодушка Катя, поставит на полосе суслонов десять, а рядом на такой же полосе сосед нажнет все двенадцать, и засмеются тогда наши куракинские, скажут: „Эге, хозяйничать не обучился, а бабой обзавёлся… Что я им на это скажу“…» – Так рассуждал сам с собою Андрюша и незаметно перешёл поле. Не успел он дойти до сельсовета, как его окликнул письмоносец:
– Коробицын, тебе письмо есть…
«Милому, дорогому Андрею Ивановичу нижайшее почтение и с любовью низкий поклон. Пишет вам из Москвы не кто другой – Таня Малыгина. Как живёшь-можешь, как гуляешь и с кем? Как-то провели празднички Успенье и Покров, и кто за этот год замуж вышел, и кто поженился? Мне с дому не пишут, думаю по старой памяти от тебя весточку получить. Андрей Иванович, ты не серчай на меня, что уехала я из Куракина в Москву, я этим делом очень довольная. Живу хорошо и тебе того желаю. У тети я жила месяц, белье стирала, полы мыла – работа не тяжелая, а теперь перешла в прислуги к хорошим людям, живут они на пятом этаже, трамваи ходят под окнами, за водой не надо ходить, вода течет по трубам, тепло подается по трубам, свет электрический, харчи готовые, и червонец в месяц платят. Тебя, Андрей Иванович, дорогой Андрюшенька, во сне видела раз десять в разных видах. Одинова на сенокосе будто бы вместях косили, вдругорядь на гулянке целовались, и еще снился, будто бы ты в Москву за мной приехал и жениться на мне собрался. Хоть и не писала я тебе, Андрюша, светик мой, и забыть тебя хотела, да не забываешься. Сидишь ты у меня на сердце, и тоска по тебе большая, большая. Не смейся, Андрюша, это так на самом деле. А ты, поди-ка, закрутил с другой и забыл, что я есть на свете, затерялась я здесь средь чужих людей, как иголка в стоге сена. Милый Андрюша, тебе, кажется, нынче призываться в Красну армию, вот кабы ты в Москву попал, непременно встретились бы. Ну, гора с горой не сходятся, человек с человеком сойдутся, если захотят. Напиши мне, буду ждать с нетерпением. Целую тебя 1000 раз. Бывшая твоя подруга Таня».
Прочел Андрюша письмо, нахлынули воспоминания, защемило сердце. Долго сидел он тогда на завалинке около сельсовета и думал.
Брат и мать уговорили его жениться на Кате Власовой и расчёты произвели: «год поживете, ребеночка приживете, льготу дадут», но эти расчёты и тогда и теперь не прельщали Андрюшу. Хотелось выглянуть за пределы куракинских полей и лесов, хотелось послужить в Красной Армии, на жизнь пошире посмотреть и стать грамотнее, культурнее.
– «Может, воздержаться от женитьбы? Раздумать, пока не поздно…» – соображал сейчас Андрюша. – А вот и сама Катя идет.
Она подошла веселая и нарядная. Протянула жениху руку, улыбнулась.
– Не спрашивал у председателя, распишут сегодня?
– Нет, – сухо ответил Андрей.
– Чего нет? – Катя взяла его опять за руку.
– Не спрашивал, не заходил. Пойдем, Катя, выйдем за деревню. Поговорим.
– Пойдем, – тихо согласилась Катя и выпустила его руку.
Деревней шли молча. Люди уже знали, что Андрюша сегодня должен с Катей расписаться. Когда они проходили мимо крайних чижовских изб, одна словоохотливая вдовушка распахнула окно, громко сказала им вслед:
– С законным браком, Андрей Иванович! Дай бог жить-поживать да добра наживать. Ну, как, настоящая-то свадьба будет, или нет?
Андрюша сделал вид, что не слышит, но Катя дернула его за рукав и, обернувшись, ответила на приветливый голос:
– Рано еще, Анюта, поздравлять.
Вышли за околицу. Андрей оглянулся – не идёт ли кто позади их? Посмотрел испытующе на невесту и начал разговор издалека:
– Ну, вот, скажем, Катя, я у тебя не первая любовь. Поженимся, меня возьмут в Красную Армию. А вокруг тебя будет Антошка похаживать…
– А ты уже заревновал? – отозвалась Катя и недоверчиво глянула в его голубые глаза.
– Нет, я не к этому, – уклончиво продолжал Андрей, поправляя картуз, съехавший на затылок, – а к тому я говорю, что нет смысла нам жениться… давай раздумаем…
– Вот как! Здравствуйте! Вся волость знает, что женимся, что я выхожу за тебя замуж! Да как же это так? – У Кати дрогнули губы и две непрошеные слезники показались на глазах.
– Ты, Катя, не расстраивайся. Наши с тобой дела не зашли глубоко, и мы можем передумать. Я бесповоротно решил осенью итти в Красную Армию. Послужу, а там будет видно. Жизнь покажет, что и как надо делать…
О письме Тани Малыгиной Андрюша на сказал, чтобы не расстраивать Катю больше.
Наступило длительное молчание.
– Ну, что ж, – точно выдавила из себя, с затаенной обидой в голосе проговорила Катя, – ну, что ж… Прощай или до свиданья…
– Зачем «прощай», будем встречаться.
Катя вздохнула и, положив голову на плечо Андрюши, минуту стояла с закрытыми глазами. Потом они расстались…
Но еще не раз и не два в темные осенние вечера Катя ходила и пела под окнами Андрюшиной избы:
Я не знаю, как сказать,
Чтоб судьбу свою связать.
Чтобы путать – не распутать,
Чтобы рвать – не разорвать.

6. В КРАСНУЮ АРМИЮ
В Красную Армию призвали его осенью тысяча девятьсот двадцать шестого года. Степаниде Семёновне не хотелось расставаться с любимым сыном. По ночам, лежа на голбце, она тайком плакала:
– Стара уж я стала, уйдет родименький, а когда вернется, меня, может, в ту пору и в живых не будет.
Вспоминала старушка, как лет десять тому назад уходил в царскую армию ее старший сын Александр. Матерым был он парнем что в рост, что в плечах, а характера смирного. Никому всю жизнь не досаживал. А когда уходил в солдаты, ревел парень на всю деревню, не уступая матери.
Андрей же перед призывом почему-то веселый. Дивилась Степанида Семёновна: то ли сыновья разные, то ли служба стала легче. Поглядел Андрей на мать, заметил её грусть и затянул под гармонь:
Скоро, скоро пароход
От берега отчалится,
В Красну армию поеду
Нечего печалиться.
Александр тоже жалел, что семья на два года лишается хорошего помощника. Себя он за полноценного работника не считал с тех пор, как немецкая пуля раздробила ему ногу.
В Тотьме, что стоит на берегу перекатистой Сухоны, Андрею до призыва не приходилось бывать.
Маленькие крашеные домики, дощатые тротуары, палисадники с пожелтевшими тополями, вывески на учреждениях и магазинах, базарная площадь, каланча, закрытые церкви, пристань и пароходы, снующие по Сухоне, – всё это производило на Андрюшу и других призывников впечатление большого города.
В призывном пункте заседала комиссия из военных и штатских. Два доктора суетились тут же. Они измеряли, взвешивали, проверяли каждого призывника.
Очередь дошла до Андрея. Белотелый, мускулистый, без единой царапинки, он произвёл на членов комиссии приятное впечатление. Доктор повернул его и, направляя к столу, где заседала комиссия, сказал:
– Вполне годен!
Один из членов комиссии – военный, державший в руках анкету, подозвал Андрея к себе и чуть заметно улыбнулся. Андрею показалось, что когда-то он видел этого человека.
– Андрей Коробицын?
– Я!..
– Не узнаете меня?
– Припоминаю и не могу припомнить, – сознался Андрей.
– А помните, я вас допрашивал по делу бывшего предвика Балаганцева…
– Ну, как не помнить!..
– Желаете служить в Красной Армии?
– Желаю с охотой и радостью.
– Молодец! А в войска ОГПУ, на границу хотите?
Андрей смутился. Он никак не ожидал, что люди в комиссии будут его спрашивать о том, где он хочет служить.
– Дело ваше, товарищ начальник, куда пошлете, туда и пойду.
– Мы вас определим в Ленинград, а там на границу…
Андрею выдали на руки документ с отметкой комиссии и предупредили о времени отправки в часть…
С призыва Андрей возвратился на несколько дней домой. Голова у него нагладко выбрита. Настроение весёлое, жизнерадостное:
– Можешь поздравить, мама!..
– Ой, ты, соколик, взяли?
– Взяли.
По щеке у Степаниды слеза горошиной катится: то ли сына жалко, то ли от радости, что такого детину вырастила.
Брат под полатями войлок к хомуту пристегивал, бросил работу и к Андрею:
– Ну, как, пехота или артиллерия?
– Ни то, ни другое, – ответил новобранец.
– Так куда же, в какую часть?
– В войска ОГПУ, на границу.
– Ого, вот как!
– Да, служба будет что надо. Глядеть в оба…
– Граница – дело известное… Ну, когда совсем отправишься?
– Через недельку!
Неделю гулял Андрев с новобранцами, с гармошкой по деревням ходил, плясал, не жалея сапог.
Катя Власова в последний вечер на прощанье ему платок носовой, белый, батистовый, сунула в карман пиджака. А на платке вышивка (буква к букве без запятых и интервалов):

«СветуПересветуТайномуСоветуВино-
градуСпеломуКавалеруСмеломуКого
ЛюблюТомуДарю».
Обнаружив у себя в кармане подарок, Андрей сразу же догадался, что это дело рук Кати. И хотя был подарком доволен, но взять его с собой в армию не решился: чего доброго, ребята смеяться будут…
* * *
Уходил Андрей из дому рано утром. За плечами небольшой холщовый мешочек с бельём и питанием в путь-дорогу.
Уходил он, и чувства его раскалывались надвое: жалковато старушку-мать, веселую гулянку с товарищами и всё то, к чему привык, с чем подружился за свою молодость. И было приятно и радостно на душе за свою будущность, за предстоящую службу в Краской армии.
Мать и брат провожали его далеко за деревню. Не раз Андрей оглядывался на родное Куракино, на два серых посада домов, крытых тесом; на полосы, что спускались с гористого поля, на густой кустарник, – туда, куда не раз он ходил охотиться на рябчиков и куропаток. Около перелаза за канавой, в трех километрах от своей деревни, на земляничнике, засохшем и полинявшем, они все трое сели отдохнуть. Отсюда матери и брату возвращаться домой, Андрею итти в Тотьму.
1 2 3 4 5 6 7 8