– Полно, полно! – рассмеялся Борис. – Ты ничего не понимаешь… Разве наша любовь такая, при которой венчаются? Мы ведь брат с сестрой, вместе росли. Разве ты меня любишь так же, как князя? Да и потом, по правде сказать, уж если ты мне все говоришь, то и я тебе все скажу. Приезжай я в Крутоярск раньше, случилось бы то же, что и теперь. А теперь захоти ты идти за меня замуж, я не соглашусь ни за что. Силком повезут в церковь – упираться стану.
– Что ты? – изумилась Нилочка.
– Да, верно. Почему ты не можешь идти за меня замуж, потому и я не могу на тебе жениться. Ты любишь другого человека, ну, а я…
И Борис вдруг смутился, вспыхнул как девушка и замолчал.
– Ты тоже любишь? Кого? Жениться хочешь? – с изумлением спросила Нилочка.
– Да, люблю, но жениться не могу по-многому. Во-первых, я не знаю, любит ли она меня; во-вторых, еще молод я слишком. Да и нельзя мне на ней жениться. Я – дворянин, а она не моего состояния. Матушка померла бы с горя, если бы таковое приключилось… Да, Нилочка, твое дело плохо, а мое еще того хуже! Тебе горестно, а мне и того горше! Твое дело как-нибудь да сладится, – я это чувствую, чую, а мое приключение совсем погибельное. Не знаю, что и делать, – хоть бежать поскорей из Крутоярска! Если б не мое желание помочь князю и тебе, то я бы не остался у вас, как предполагал, а поскорей бы уехал в Петербург от беды.
– Да разве та, которую ты любишь, не в столице, а здесь? – удивилась Нилочка.
– Здесь… – смущенно и едва слышно выговорил Борис.
– Здесь?! В Крутоярске?
– Ну да… Здесь в Крутоярске.
– Вот… – выговорила Нилочка, разведя руками, и не знала что сказать. – Вот удивительно! Да кто ж это может быть?
Борис молчал, а девушка, подумав несколько мгновений, вымолвила, недоумевая:
– Год продумаешь – и ничего не придумаешь. Кто ж это в Крутоярске мог тебя заставить полюбить себя? Ты мне не скажешь?
– Уволь… Может быть, после скажу, а теперь не могу… Может, это пройдет – я и сам не знаю, как это приключилось. Удивительно! В Петербурге за все время службы я могу сказать, что ни на одну девушку глаз не поднял, не только что полюбить, – хотя и были такие, которые считались даже изрядными невестами, но мне полюбить и на ум не приходило. А тут вдруг сразу как-то поразительно все потрафилось. Будто все завертелось и меня завертело. И ничего я не разберу, ничего не понимаю, не знаю, что и делать… Знаю только, что жить без нее мне было бы невмоготу! Надо бы скорей бежать отсюда, а я не могу себе и вообразить, как буду жить, не видая ее. Да, Нилочка, беда бедовая!
– Да кто же это? В Крутоярске? Кто же это?.. – с изумлением повторяла Нилочка. – Дворовая? Крестьянка? Соседка барышня, что ли, какая? Этаких ты и не видал ни одной.
– Уволь, говорю тебе… В другой раз скажу.
И после этого откровенного признания другу в своей нежданной страсти Борису показалось, что он еще более увлечен и еще более принадлежит той красавице девушке, с которой видается постоянно, но объясниться не в состоянии.
Аксюта первое время по строжайшему приказанию Анны Павловны Мрацкой постоянно бывала при горницах молодого барина и вместе с Никифором проклинала свою должность, – отчасти потому, что Неплюев ревновал ее, подозревал и мучил, отчасти и потому, что быть среди дворни внизу было свободнее и веселее.
Но теперь все переменилось. Красивый малый, скромный, ласковый, сердечный, понемногу, сам того не зная, вытеснил из сердца Аксюты ее первую привязанность – простую вспышку еще не любившего сердца.
Аксюта вскоре если не уразумела, то просто почуяла, что Никифор совершенно не такой малый, который бы мог ей нравиться. Он лишь смелым и дерзким ухаживанием заставлял ее думать о себе и воображать, что она любит его.
Никифор, – думалось ей теперь, – известен тем, что уже давно направо и налево влюблялся во всех без числа; человек он лукавый, бессердечный, вспыльчивый и мстительный, презрительный и враждебно относящийся ко всем. Наконец, этот же Никифор, если не на деле, то на словах, готовый даже на убийство, был далеко не такой человек, которого бы Аксюта могла любить.
Молодой барин Борис Андреевич, наоборот, был именно таков, какой всегда мерещился Аксюте.
Через неделю после того, как девушка была приставлена служить в горницах молодого барина, она уже рада была своей новой должности. Она уже старалась сама предупредить всякое малейшее желание Щепина, с удовольствием угождала ему и вместе с тем начала избегать Никифора.
В тот день, когда Аксюте показалось, что Борис чудно и непонятно смотрит на нее, как будто и в нем есть что-то к ней большее, чем простая ласковость, – девушка стала относиться к Никифору почти враждебно. Несколько грубых слов злобной ревности окончательно оттолкнули ее от него.
И Аксюта, начав по целым дням глубоко раздумывать об обоих молодых людях, рассуждала просто:
«Никифор Петрович балуется. Мало ли кого и где уверял он в своей любви, мало ли кого он обманул. Бывали у него зазнобы всего на один месяц, а то и меньше. Со мной дольше тянется, потому что я не поддалась, а то бы и меня давно бросил. А Борис Андреевич, как сказывают Марьяна Игнатьевна, по сю пору ни на одну девушку ни разу не поглядел. Если бы он полюбил кого теперь, так было бы в первый раз и надолго. Случись этакое с ним, он бы меня с собой увез в Петербург… Одно только чудно, – прибавляла Аксюта, – то он ласково так смотрит, что, кажется, сейчас подойдет да обнимет, а то вдруг насупится, точно разгневается, и день целый слова не скажет».
На другой день по возвращении Бориса из Самары влюбленные случайно и неожиданно объяснились.
Придя к себе от матери, Борис нашел Аксюту сидящею около открытого комода, куда она клала белье. Девушка сидела, печально задумавшись.
Он уже видел ее поутру мельком и, проходя мимо нее, грустно, но и пытливо глянул в лицо красивой девушки. Взгляд его красноречиво говорил:
«Когда же мы объяснимся и уразумеем, что между нами?»
Аксюта поняла этот взгляд, потупилась смущенно и все утро затем сама себе удивлялась. Почему смелый Никифор, преследуя ее когда-то, ни разу не смутил ее своими дерзкими выходками? Он ловил ее в доме, подстерегал в отдаленных горницах или в саду и обнимал, целовал… И девушка оставалась спокойной, не робела и не боялась этих встреч. Теперь же скромный и кроткий Борис смущал ее одним своим появлением, одним взглядом. Каждый раз, что они оставались наедине, сердце Аксюты шибко билось, будто ожидая какой беды… беды, желаемой всем сердцем.
«Что же мне-то делать? – говорила она сама себе. – Не пойму я вас, дорогой мой», – мысленно обращалась она к Щепину.
Придя убрать горницу Бориса и уложить в комод принесенное ею белье, она под наплывом горьких дум забылась, села и глубоко задумалась, так что не слыхала, ни как он вошел, ни как очутился около нее.
Борис стал за ней и, смущаясь, не знал, что сделать, даже что сказать… Вывести ли ее из забытья или оставить так и любоваться ею хоть час, хоть день…
Он смотрел на милый профиль девушки, смуглое лицо с нежным румянцем, на ее гладко причесанную черную как смоль головку, на толстую косу, лежавшую на спине с вплетенной в нее красной тесьмой. Недавно сшитый сарафан, подаренный Аксюте барыней Анной Павловной, новый, ловко сидящий на ее полных плечах и груди, удивительно красил и без того красивую девушку.
Грустно-задумчивое выражение лица, какая-то беспомощность в позе, а в особенности полное забытье, в котором находилась Аксюта, как бы отрешившаяся от всего мира божьего, – подействовали на молодого Щепина странно и для него самого удивительно и непонятно… Он стоял не шелохнувшись, а сердце все сильнее стучало в груди. И будто кто-то сначала тихо, робко, а затем решительно, а затем и грозно понукал его…
«Ну же! Что же ты! Сейчас же!» – повелительно шептал чей-то голос.
И Борис с ужасом сознавал, чего от него требуют… Ему приказывают нагнуться, страстно обнять Аксюту, прижать к себе и, ничего не говоря ей, одними жаркими поцелуями объяснить ей все…
И, почти не отдавая себе отчета, что он делает, Борис нагнулся и обнял Аксюту. Девушка вскрикнула и вскочила как разбуженная, но не рванулась, а, напротив, крепко обвила его шею руками и сама первая прильнула к нему с поцелуями. И не скоро заговорили оба… Да и не о чем было говорить. Сразу оба узнали и поняли все, в чем сомневались.
– Так ты тоже меня любишь? Не Никифора? – прошептал наконец Борис.
– Никогда это не было, – отозвалась Аксюта. – Думалось… но как увидела вас…
И она не кончила; глаза ее, устремленные на Бориса, досказали ему тайну ее сердца.
Вечером Аксюта снова тайком явилась к Борису.
– Ваша я… ваша… – сказала она. – Приказывайте! На все пойду… Сейчас помереть за вас готова…
XXI
Никифор, убедившись, что Аксюта изменила ему, любима Борисом Щепиным и влюблена в него, был вне себя. Он не страдал, а был озлоблен. Не глубокое искреннее чувство, обманувшееся в своих ожиданиях, заставляло его теперь терзаться, – в нем говорило одно оскорбленное самолюбие.
С тех пор что Никифор ухаживал, постоянно изменяя и переходя от одной привязанности к другой, ни разу не случалось ему потерпеть неудачу или быть покинутым. Он успевал всегда и всегда первый бросал предмет своей страсти, чтобы перейти к другому.
Теперь случилось совершенно обратное. Более полугода ухаживал он за красивой Аксютой. Его настойчивое преследование девушки привело лишь к тому, что она стала относиться к нему несколько ласковее и, заставив его думать, сама думала, что любит его. В действительности же чувства не было никакого.
Появление Бориса и его первое сердечное слово заставили Аксюту перестать считать Никифора своим возлюбленным и всем сердцем отдаться глупому, но прямодушному Борису Щепину.
Никифор не скрывал сам от себя, что он собирался позабавиться ею как игрушкой и бросить ее если не через несколько месяцев, то через год, – а Борис, конечно, полюбил искренно и сильно. А что из этого выйдет? Конечно, то же самое… В конце концов разойдутся. Он уедет в столицу, а она останется… Нет! Кончится хуже, потому что он вмешается!
Эта первая неудача в любви повлияла на Никифора еще сильнее, чем он мог ожидать. Он поклялся теперь себе самому уничтожить Щепина, стереть с лица земли. Конечно, жажда мести не останавливалась и перед мыслью об убийстве. Эта мысль ни на минуту не испугала Никифора, и вопрос, которым он задался, был о средствах совершения его.
«Надобно его убить! – думал Никифор. – Надобно, чтобы его другие убили, а я бы остался в стороне. Тогда и ответа нет. Да и Аксюта не будет иметь причины меня возненавидеть. Надобно, чтобы Сережа Мрацкий и Марьяна Щепина сами убили его… Приказали бы убить! Но как это сделать? А вот в этом все и дело. Докажи себе, что умен уродился, и придумай!»
И несколько дней подряд Никифор сидел безвыходно в своей горнице или лежал на кровати и переворачивал в голове все один и тот же вопрос, делал сотни планов, – от самых простых до самых хитрых, – но не решался ни на что.
Петр Иванович Жданов, ездивший постоянно на охоту за зайцами по первой пороше, простудился, засел дома и от тоски стал чаще навещать побочного сына ради того, чтобы поболтать. Часто Никифор запирался, прикидываясь спящим, но изредка поневоле должен был впускать отца.
Беседы обоих, конечно, шли всегда об одном и том же – о крутоярских делах, о Нилочке и о том, что если придется покидать место опекуна, то деваться некуда и жить нечем.
– И как это ты не сумел в дружбу с князем войти! – сотый раз сказал однажды Жданов, придя к сыну ввечеру.
Петр Иванович охрип, сидел с повязанным горлом, с припаркой из мыла и меду, ноги были в валенках, а на икрах были горчичники. Вид у него был самый унылый, кислый.
– Как это ты – малый умный, а простого дела сделать не можешь? – продолжал ныть Жданов, слезливо глядя на сына.
– Ах, батюшка! – нетерпеливо отозвался Никифор. – Когда же вы перестанете? Только один у вас этот разговор и есть.
– Да, глупый, ты пойми, ведь от этого наша жизнь – моя и твоя – в зависимости! Выйдет замуж Кошевая за Илью или за кого другого, нас выкинут отсюда, как щенят выкидывают. А выйди она за князя Льгова при нашей помощи, мы навеки тут останемся. Он человек добрый, сердечный. Я ничего не могу. А ты будто не хочешь, не стараешься.
– Как же я буду стараться? – нетерпеливо воскликнул Никифор. – Ну, коли вы хитры, придумайте… Научите! Вы, знай, повторяете одно: да сдружись, да повенчай их! А вы вот скажите как…
– Да что же… Просто бы выкрали Неонилу Аркадьевну да и повенчали. Он бы выкрадывал, ты бы помогал, повенчал бы его в церкви – и конец! Что ж тогда Сергей Сергеевич поделает? Не развенчать же! Очень просто!..
– Просто! Просто! У вас все просто! – выговорил недовольным голосом Никифор. – Зубами луну достать тоже просто: потянуться да и цапнуть ее за хвост. Очень просто!
Но, говоря это, Никифор вдруг слегка изменился в лице. Мысль, блеснувшая в его голове, сразу заставила его сморщить брови, поджать губы и пытливо устремить красиво злые глаза на отца.
Петр Иванович, знавший сына хорошо, сразу увидел, что Никифор поражен тем советом, который он дал ему. И дал он как-то вдруг, зря… С языка сорвалось прежде, чем в голове рассудилось.
– Что же, Никита, разве я вздор сказываю? – вдруг ухватился Жданов за свою собственную мысль и приободрился. – Ей-богу бы, так! Научи ты князя похищать Неонилу Аркадьевну и вызовись помогать. Будешь его главным помощником, он тебя озолотит… Чего проще!
– Пустое все! – выговорил Никифор, но при этом слегка задумался и на все, что говорил Жданов, на все его вопросы не отвечал ни слова.
Петр Иванович, заметив, что сын усиленно обдумывает что-то, замолчал и стал ждать.
Прошло около получаса, и наконец Жданов спросил:
– Что ж, Никиша, ладно я сказываю? Надумал что?
– Все пустое! – отозвался Никифор, но при этом усмехнулся, и веселое выражение промелькнуло на его лице.
– Вот и врешь! По лицу вижу, что хитришь. Стыдно тебе от родного отца таиться! Я ж тебе доброе дело посоветовал, сказал, что сделать, а ты лучше меня сумеешь придумать, как все произвести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23