Она забеременела, а он не женился на ней.
– Я не знаю, так ли это было, как ты думаешь. Может быть, он просто не мог. Они оба были такими молодыми, еще учились в колледже. Это, должно быть, было очень сложно, очень трудно для каждого из них.
– Им следовало бы думать об этом прежде, чем… делать это, – произнесла Джилл, чувствуя неожиданную злость.
– Люди не всегда думают, Джилл.
– Ты всегда говоришь девочке, особенно девочке, ты говоришь мне – нельзя позволять мальчикам делать такие вещи.
– Я знаю, я говорила. И это так, это нельзя позволять. Но все же, когда люди делают что-то не так, мы пытаемся понять и простить их, правда?
Ей внезапно представилось, что в высокой траве лежит девушка, глядя в глаза парню, склонившемуся над ней. Видение было соблазнительным и в то же время отталкивающим. В кинофильмах кто-то хочет увидеть, что будет дальше, а кто-то не уверен, хочет ли он видеть это. А если парень и девушка становились мамой и папой…
Мама наблюдала за Джилл. Уголки ее рта изогнулись в улыбке, но глаза оставались беспокойными. Такое же выражение появлялось у нее, когда ребенок ушибется, и его нужно успокоить, с годами это выражение стало таким знакомым, как морщины на лбу или небольшие золотые сережки, которые она постоянно носила.
– Не так ли, Джилл? – повторила она и продолжала. – Ты не должна обвинять ее. Она не сделала ничего плохого. Она совершила ошибку, только и всего.
– Можно войти? – постучал отец. – Или вы здесь секретничаете?
– Нет, входи. Мы с Джилл разговариваем о ее рождении.
– Да? – Отец сел и слегка нахмурился, словно приготовился услышать что-то неприятное.
– Я думаю, Джилл смущает то, что ее родная мать не была замужем, – сказала мама. – Я думаю, ей кажется, что это отличает ее от других детей, от ее друзей. Я права, Джилл?
Отец снял очки и снова надел их. Каким-то образом этот жест придавал ему серьезность. Наверное, он именно так смотрит, когда разговаривает со своими пациентами, подумала Джилл.
– Послушай, дорогая, – сказал он. – Я смотрю на все со своей, немного эгоистической точки зрения. Если бы та бедная молоденькая девушка не оказалась в таком тяжелом положении, у нас никогда бы не было тебя. А ты самое лучшее, что когда-либо было у нас с твоей мамой. Разве ты этого не знаешь? А?
Она кивнула.
– Я думаю, я надеюсь, по крайней мере, что для тебя мы тоже самые лучшие.
– Я знаю. – Уже готовая расплакаться от такой заботы и внимания, она пересилила себя. – Но мне нужно знать… О, вы говорили мне, что у нее не было возможности заботиться обо мне, и, мне кажется, я это понимаю, но все же, как она могла сделать это? Могли бы вы отдать Марка?
Родители переглянулись. Оба они подумали о Марке, спящем в этот момент в своей кроватке. Он спал между двумя плюшевыми мишками, так что на его подушке лежало три головы. Когда заходишь в комнату взглянуть, как он спит, то чувствуешь запах детской присыпки.
Мама заговорила первой.
– Да. Если бы у нас не было дома, и мы не могли бы дать ему всего необходимого. Мы любим его так сильно, что смогли бы.
– Подумай, как же она должна была любить тебя, чтобы сделать то, что она сделала, – сказал папа. – Подумай об этом. И потом постарайся не думать об этом больше, если сможешь. У тебя впереди целая жизнь, большая и прекрасная, и тебе так много предстоит сделать. – Он положил руку на колено Джилл, рука тяжело давила, словно Джилл была его собственностью, и это был так приятно. Она хотела принадлежать им. Когда она положила свою руку поверх отцовской, у нее как будто комок растаял в горле, и слезы покатились из глаз.
– Ты хочешь что-то еще сказать, дорогая?
– Ну, я должна закончить рисовать генеалогическое древо.
– Давай посмотрим. – Отец взглянул на лист бумаги. – У тебя есть два выхода. Ты можешь сказать учителю, почему ты не хочешь делать это, или…
Мама перебила его:
– Я могу написать объяснительную записку вместо этого.
– Да. Или ты можешь заполнить клеточки теми данными, которые у тебя есть. В любом случае ты поступишь правильно.
Они оба, улыбаясь, стояли возле нее, но их брови были вопрошающе приподняты. Она чувствовала, что они ждали ответной улыбки, и именно сейчас, видя их вместе, она поняла, как ей поступить.
– Уже поздно, – сказала мама, – так что заканчивай домашнюю работу. – Ее ровный голос тоже успокаивал. – Можешь сегодня не принимать душ. Тебе нужно выспаться.
Оставшись одна, Джилл взяла ручку. У нее было две возможности. Немного подумав, она сделала свой выбор. Один путь вел в никуда, терялся в темноте, как в тех сомкнувшихся каньонах, которые они когда-то видели, путешествуя по горам. Другой был прямой дорогой, ясной, как день.
Она взяла ручку и стала заполнять клеточки. Отец: Джонас Миллер, родился в 1930 г., в Финиксе. Мать: Айрин Стоун, родилась в 1940 г., в Альбукерке. Дедушка: Отто Д. Миллер, родился в 1908 г…
Нельзя сказать, чтобы Джилл по мере взросления все больше задумывалась о тайне своего рождения. Она была слишком энергичной, слишком удачливой для этого и чувствовала себя слишком хорошо в кругу своей семьи. Но нельзя также сказать, что сомнения больше не посещали ее.
Иногда эта мысль вдруг всплывала в ее сознании, тревожная и беспокойная, но она усилием воли отгоняла ее прочь. Но чем старше становилась Джилл, тем труднее было избавиться от мучивших ее мыслей.
Однажды в выходной они отдыхали с друзьями возле Таоса. День был пасмурный и ветреный, солнце скрыто за облаками, и все же погода оказалась обманчивой, Джилл обгорела так, что у нее появились волдыри.
– Людям с вашей кожей нужно беречься от солнца, – предостерегал ее доктор. – Если у вас есть братья и сестры, передайте им, чтобы они опасались рака кожи. Это цена, которую платят рыжеволосые семьи за свою красоту.
Ее волосы были как клеймо! Иногда она даже хотела, чтобы волосы у нее были другого цвета. Если бы у нее были каштановые волосы, как у всех остальных в их семье, разве бы она так много думала о себе? Сейчас, увидев какую-нибудь рыжеволосую женщину высокого роста лет тридцати, она думала: «Может, это она?» Ее сердце начинало учащенно биться, но затем успокаивалось, когда она вспоминала, что мама говорила ей о темных вьющихся волосах. Тогда, значит, отец?
Самое ужасное было то, что она начинала чувствовать не только постоянную тоску, ее охватывало и осознание своей вины. Почему она не может принять жизнь такой, какая она есть?
Летом, за год до окончания школы, бабушка, которая преподавала французский язык, взяла Джилл и Люсиль во Францию. Это было незабываемое путешествие; все трое старались не говорить на английском даже между собой. Они путешествовали на местных поездах и автобусах по деревням далеко от туристических маршрутов. Они шли пешком по дорогам Франции, завтракали в тени деревьев. Бабушка была еще достаточно молодой и бодрой, чтобы шагать вместе с девочками, девочки же быстро уставали и не очень интересовались музеями и соборами, которые хотела показать им бабушка.
Последние несколько дней они провели в роскошном отеле на берегу моря. В отеле было много немцев, англичан и американцев. Однажды вечером, после того как бабушка и Люсиль поднялись в свои комнаты, Джилл познакомилась с девочкой примерно своего возраста, которая также, как и она, рассматривала в центре зала огромную, с комнату, клетку с экзотическими птицами. Они заказали мороженое и сели поболтать на террасе.
Девочка, Гарриет, была дружелюбной и откровенной.
– Ты здесь со своей семьей?
– С бабушкой и сестрой.
– О, это твоя сестра? Ты совсем не похожа на нее, правда?
Джилл не могла объяснить, почему она так ответила:
– Я приемная дочь, – сказала она.
– Правда? И я тоже.
В какой-то момент обе девочки ничего не говорили. Потом Джилл сказала:
– Ты единственный человек из тех, кого я встречала, кто такой же, как и я.
– Ты, наверное, встречала достаточно, просто не знала этого. Люди не говорят об этом. Я это знаю, я тоже не говорю.
– Это правда. Я никогда не говорила об этом до сегодняшнего дня.
– Я думаю, ведь это никого не касается, правда?
– Да, верно, но я не думаю, что причина только в этом.
– Нет? Тогда в чем же?
– Я думаю, потому что мы, я, по крайней мере, не хотим об этом думать.
Гарриет придвинула свой стул поближе, и Джилл поняла, что эта незнакомка почувствовала то же, что и она: полное понимание, которого у нее не было ни с кем раньше.
– Я сказала, что не хочу, – но я думаю об этом, – сказала Джилл.
– А я нет. Больше нет.
– Ты не хочешь знать, кто была твоя мать? – тихо спросила Джилл.
– Я знаю, кто она была, точнее, есть. Я видела ее. Джилл была ошеломлена.
– Как это случилось? Расскажи мне, – попросила она.
– Я родилась в Коннектикуте. Это один из четырех штатов, который не хранит записи закрытыми.
– А Небраска один из них?
– Нет. И позволь мне сказать тебе: когда записи закрыты, то они закрыты. Ты ничего не узнаешь, поэтому лучше забудь об этом.
– Я не могу забыть. Чем старше я становлюсь, тем сильнее чувствую необходимость… – Голос у Джилл дрогнул, и она замолчала.
Другая девочка терпеливо ждала, пока Джилл смогла снова заговорить.
– Расскажи мне. Как все это было, когда ты увидела ее?
Гарриет посмотрела на поющих птиц, на море возле скал.
– Она была пьяной, – сказала она. Она выразительно взглянула на Джилл. – Я никогда никому не рассказывала, кроме моих мамы и папы, но я расскажу тебе, потому что никогда не увижу тебя снова и потому что… ну, я вижу, тебе нужно знать. Так вот как все было. Она была жуткой. Какой-то трагической и ужасной. Она замужем – он, похоже, любит выпить тоже. У них два мальчика, мои сводные братья. Они дрались, когда я пришла. В доме все было грязным. Я не знаю, где мой родной отец, и сомневаюсь, что она тоже это знает. Она повисла на мне и плакала, и умоляла меня приходить снова. Хотя я не думаю, что она действительно хотела видеть меня. Мне кажется, ей было просто стыдно. Нам нечего было сказать друг другу. – Гарриет помолчала. – Это был совсем другой мир.
Настроение у Джилл омрачилось.
– Ты видела ее еще раз? – спросила она.
– Это произошло три года назад, я с тех пор бываю у нее один раз в год, во время рождественских каникул. Я живу в Вашингтоне, и я рада, что далеко от нее. Мы пишем друг другу, хотя нам почти не о чем писать друг другу. Они, вернее, она – добрая, и я чувствую, я даже точно не знаю, что чувствую к ней, кроме того, что мне ужасно жаль ее, и я ужасно рада, что у меня мои родители, те, которые есть. Как я уже сказала, это совершенно другой мир.
– Ты считаешь, тебе бы лучше вовсе не находить ее?
– Нет, по правде говоря, нет. Гораздо лучше, что все так произошло. Я больше ни о чем не беспокоюсь и не мечтаю. Теперь я знаю.
* * *
Бабушка читала в своей комнате, когда Джилл поднялась наверх.
– Я видела тебя из окна, поэтому я не беспокоилась. Ты очень долго разговаривала с той девочкой. Тебе было интересно?
– Очень. Она удочерена. Мы разговаривали об этом. Бабушка молчала.
– Она видела свою мать. Свою родную мать. Бабушка поглядела на Джилл поверх очков; ее взгляд был долгим и полным жалости.
– Я не думаю, что все это хорошо, Джилл, – сказала она.
Теперь молчала Джилл. И ее бабушка спросила:
– Как это было, что она сказала?
Разговор был слишком доверительным, чтобы она могла рассказать о нем, поэтому она ответила только:
– Я не знаю.
– Это может разрушить другую семью, представь только. Что, если женщина теперь замужем и не говорила мужу о ребенке? А как быть с другими детьми, которые могут у нее быть? Или ее собственные родители, как быть с ними? Можно причинить уйму неприятностей.
– Можно все это сделать осторожно.
Когда бабушка сняла очки, Джилл увидела, что ее глаза были очень обеспокоенными.
– Может оказаться, что тебя полностью отвергнут, ведь и так может случиться, уверяю тебя. А мы не хотим, чтобы ты страдала, Джилл.
– Я думаю, мне все же следует попытаться, – тихо ответила Джилл.
Бабушка вздохнула.
– Но есть еще и другое. Ты подумала о своих родителях, как им может быть больно?
– Я спрошу их сначала. Я объясню, как я люблю их и что это никак не отразится на моей любви к ним. – Джилл подошла к бабушке и положила руку ей на плечо.
– Ты не сердишься на меня?
– Нет. Но я чувствую себя несчастной, потому что несчастна ты. Подумай об этом получше, Джилл, а потом поговори с папой и мамой, когда вернешься домой.
Она много думала, но все не решалась сказать об этом, когда вернулась домой. Размышляя об этом, она пыталась представить себе различные ситуации. Предположим, ее ждет то же разочарование, что и Гарриет, и ее мать окажется пьяницей? Но, с другой стороны, как призналась девочка, она почувствовала облегчение, когда узнала… И потом, конечно, та настоящая мать может оказаться самой чудесной женщиной на земле, умной, доброй, красивой… Где-то же она дышит и живет, – она ведь слишком молода, чтобы умереть! – но где?
В субботу, в сырой дождливый вечер, Джилл с мамой были одни, готовили вместе, пекли пироги к приходу гостей на завтрашний обед. Это вошло уже у них в традицию. Мама закончила кулинарные курсы и теперь сама обучала своих дочерей готовить.
Но сегодня мама, что-то напевая про себя, пока чистила яблоки, казалась рассеянной и была не похожа на себя. Джилл удивленно посмотрела на нее и перехватила ее взгляд.
– Тебя что-то беспокоит, да? – спросила мама. Джилл уклонилась от ответа.
– Что ты имеешь в виду?
– Бабушка рассказала нам о вашем разговоре, когда вы были во Франции. Мы ждали, пока ты сама что-то нам скажешь, но ты молчишь. Возможно, мы должны были заговорить первыми. Я считала, мы надеялись, что ты обо всем забыла, но теперь вижу, что нет.
– Я пыталась, – пробормотала Джилл.
Ее мама подошла к плите, зачем-то передвинула кастрюлю и вернулась.
– Мы с отцом собирались показать тебе кое-что, когда тебе исполнится восемнадцать. Но прошлой ночью мы решили отдать тебе это сегодня. Я сейчас пойду и принесу.
Через минуту она вернулась и протянула Джилл письмо, сказав:
– Давай сядем на софу в комнате.
Почерк был женским, но достаточно твердым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40