– Так вы не аристократ! – Спохватившись, я добавила: – Вы оказали мне большую услугу, спасибо, господин Клавьер.
Он любезно поклонился и ушел усмехаясь. Я чувствовала злость. Во-первых, он был хорош собой, а я сейчас выгляжу как клуша. Во-вторых, он оказался всего лишь банкиром. И в-третьих – что самое скверное, – теперь он разболтает всему Парижу, где я и в каком положении. Мадемуазель де Тальмон, падающая с лестницы и спасаемая банкиром! Мне это было совсем не по вкусу.
Подойдя к окну, я увидела, как Воклер, стоя под навесом, забивает только что купленных рабов в колодки. Я распахнула подгнившую раму. Брызги ливня полетели мне в лицо.
– Эй! – крикнула я. – Воклер! Не трогайте Паулино. Он нуждается в хорошем обращении.
– Если его не связать как следует, он сбежит.
– Почему?
– Потому что он негр, черт возьми! Я рассердилась.
– Я не желаю слушать ваши чертыханья! Отпустите Паулино. Пусть идет в гостиницу.
– Святая пятница! Вы выложили за него тысячу и теперь хотите дать ему сбежать? Вот это женский ум!
– Мне надоело с вами пререкаться. Делайте, что вам говорят.
Я прилегла на постель, вслушиваясь в то, что происходит во мне. Я была переполнена тревожно-радостным предчувствием, томным ожиданием появления на свет ребенка – до этого события оставалось всего тридцать дней. Как бы мне хотелось пережить все это в Париже, в спокойной прохладной атмосфере нашего дома на Вандомской площади, а не здесь, среди шума и суеты фермы, среди злобных криков Воклера и стонов избиваемых негров. Зачем нужно было отправлять меня так далеко? Почему я не могла уединиться на время в каком-нибудь маленьком нормандском или бретонском замке? В эти минуты я ненавидела отца. Он нарочно отослал меня сюда, он хотел причинить мне как можно больше страданий, проучить, наказать. Он желал смерти моего ребенка, в этом я не могла сомневаться. Спазмы сжимали мне горло при мысли о том, что злые желания моего отца могут исполниться.
Внизу, на первом этаже гостиницы, Воклер громко спорил о чем-то с работорговцем, составляя купчие. Я так и уснула под эти крики.
Вечером следующего дня, оказавшись у порога фермы Пти-Шароле, мы были поражены суматохой и беготней, непривычными для этого обычно тихого места. Причина была проста: сбежала Изидора. Взяв утром лучшего жеребца из конюшни и пользуясь доверием, которое ей оказывали надсмотрщики, она ускакала в неизвестном направлении. Поскольку у нее были кое-какие деньги, можно было не сомневаться, что Изидора уже села на корабль, отплывающий в Порт-о-Пренс.
О побеге было сообщено начальнику полиции, коменданту военного гарнизона и даже губернатору, но Изидора исчезла, как в воду канула.
– Она сбежала в Пьомбино, – твердил Воклер, – к тому сумасшедшему итальянцу, который никому не позволяет ездить на своей земле. И как ее теперь достать? У этого негодяя не ферма, а настоящая крепость… да еще сорок человек охраны.
3
– Я всегда мечтал об учебе. Я всегда хотел стать адвокатом. Удивительно, не правда ли? Однажды мне удалось присутствовать на одном из процессов. Латынь я знаю хорошо. И адвокатскую речь смог бы составить по всем канонам юриспруденции…
Паулино говорил горячо, взволнованно, и мне было приятно слышать такую искренность в голосе. Мы сидели в тени густых тропических деревьев. Солнце почти не проникало сквозь листву. Я устроилась в легком плетеном кресле, зарыв босые ноги в песок, – ходить в туфлях мне было трудно. Паулино сидел прямо на земле, скрестив ноги по-турецки.
– В Париже можно выучиться на адвоката, – произнесла я, – там есть Сорбонна – старинный университет. Там есть коллеж Луи-ле-Гран и еще много всяких пансионов. Но для учебы нужны деньги. И я не знаю, принимают ли туда мулатов…
– Да. Моя кожа – самое большое препятствие.
– Не огорчайся. Я возьму тебя в Париж. Ведь я поеду туда, как только… ну, словом, как только все закончится.
До родов мне осталось не больше недели. Я слегка волновалась, но усилия Маргариты значительно уменьшали это волнение. «Вы молоды и здоровы, мадемуазель, ну, а то, что вы очень молоденькая, так это ничего. Для ребенка это даже лучше. Вам привезут врача…» Единственный в округе врач служил в военном гарнизоне, и мадемуазель Фурси как раз поехала туда, чтобы обо всем договориться. Мне предлагали переехать в Сен-Пьер, но я как-то затянула с переездом и упустила нужный момент. Теперь же трогаться в такой далекий путь было бы слишком опасно.
– Вы так добры, мадам. Для меня вы просто светлый ангел. Паулино улыбнулся мне широкой детской улыбкой, и его белоснежные зубы ярко сверкнули на загорелом худощавом лице.
– Я тоже довольна тобой. Благодаря тебе я хоть чуть-чуть буду знать английский…
Повозка, в которой мадемуазель Фурси ездила к военному врачу, остановилась возле сада, и эта сухая, как палка, почтенная дама изо всех сил заколотила в калитку.
– Ступай-ка открой этой злюке, – сказала я Паулино, – а то она весь дом разобьет.
Я сидела, погрузившись в приятные грезы. У меня будет ребенок, и будет очень скоро… Страшно, конечно, немного, но я согласна поволноваться и потерпеть. Через несколько дней я снова стану стройной и красивой, моя походка приобретет прежнюю легкость, а фигура – грациозность и изящество. Может быть, в меня кто-нибудь влюбится, и я влюблюсь в него…
– Собирайтесь поскорее, – услышала я позади себя уже порядком надоевший мне голос мадемуазель Фурси, – нам нужно ехать в гарнизон.
Я с трудом обернулась и только теперь заметила, что в руке она сжимает трость и изо всех сил на нее опирается, словно ноги ее не держат.
– Вывих, – пояснила она. – Примите это к сведению и собирайтесь.
– Это зачем же? – воскликнула я. – И почему вы не привезли доктора?
– Доктор не может оставить гарнизон, там много больных, – безапелляционно произнесла она, – поэтому вам придется там произвести на свет ваше дитя.
– Но вы же знаете, что мне нельзя никуда ездить.
– Поэтому я требую, чтобы вы поехали сейчас же: позднее это было бы слишком опасно. Роды у вас могут начаться когда угодно. Мне объяснил доктор…
Эти доводы показались мне правильными.
– Ну, хорошо… Давайте поедем.
– Что вы хотите взять с собой?
– Я? Да ничего. Мне все привезет Паулино. А сейчас я не хочу терять ни минуты на сборы.
– В таком случае, – заявила мадемуазель Фурси, – едемте тотчас же, ибо чем раньше мы будем в гарнизоне, тем лучше для вас. Вам там приготовили комнату по соседству с полковником.
Я посмотрела, как тяжело она шагает к повозке, волоча поврежденную ногу, и засомневалась.
– А вы сумеете сами управлять лошадьми, мадемуазель? – спросила я. – Может, надо взять кучера?
– В этом нет необходимости, – сказала мадемуазель Фурси с довольно надменным видом, – я могу справиться и с чем-нибудь похлеще, чем лошади… да-да, могу.
Такие двусмысленные ответы приводили меня в ярость, однако на сей раз я, опасаясь чересчур разволноваться, решила смолчать.
Я торопливо попрощалась с Маргаритой, попросив ее приехать сразу, как только она узнает о том, что у меня начались роды, а пока побыть с Авророй. Девочка обняла и расцеловала меня, заручившись обещанием того, что через несколько дней я вернусь к ней с маленькой живой куколкой – мальчиком или девочкой. Она показала мне чепчик, который нарочно сшила для такого случая.
Дорога шла вниз, теряясь в пальмовых рощах. Листья магнолий, лепестки их розово-белых цветов, омытые многочисленными ливнями, осыпались мне на платье. По золотисто-сиреневой дымке, окутавшей раскидистые кроны деревьев, было ясно, что приближается ночь. Вечера здесь как такового не было, и ночь не наступала, а просто падала на землю, сжимала в своих темных объятиях, погружала природу в сладостную дымку сна. Ночью на Мартинике никогда не наступала та чарующая тишина, что господствует во французских парках; на Мартинике все было иначе – даже в ночное время слышался неугомонный треск цикад, жужжание насекомых и шорох ящериц, прячущихся в траве и корнях деревьев.
Здесь не бывало совершенно безветренной погоды; воздух все время перемещался и всегда приносил аромат кофейных плантаций и соленый запах океана. А когда шел дождь, эти звуки мгновенно затихали, и тогда можно было услышать, как живо журчит вода, падая на землю с широких пальмовых листьев, как течет она по многочисленным земляным руслам и оврагам, бьется в сточной трубе и стучит в оконные стекла. После ливней вновь наступала жара, и влага поднималась с земли легкими клубами пара, тающего в ярко-синем небе. Пар причудливо изгибался, образуя в воздухе самые немыслимые фигуры, и в его движении мне виделись то каменные башни Венсенна, то белоснежные стены замка Сент-Элуа… Я вздыхала, вспоминая, как когда-то была там счастлива.
– …В этом месте мне будет удобнее выполнить ту обязанность, которую возложил на меня ваш отец, – услыхала я голос мадемуазель Фурси.
– Какую обязанность? – безмятежно поинтересовалась я. Она, наверно, говорила уже давно, однако я, задумавшись, не только не заметила, что вокруг стало совсем темно, но и не вслушивалась в ее слова.
– По уходу за вами.
– А точнее?
Она обернулась ко мне, воинственно расправив костлявые плечи.
– Я должна буду позаботиться о вашем ребенке, если вам угодно точнее.
– Вы? – Я улыбнулась, но щемящая тревога уже завладела мной, и я невольно прижала руки к животу. – Каким же образом?
– Ваш отец поручил мне пристроить его в подходящую семью.
Мне показалось, что эта фурия лишилась рассудка. Она несет какой-то вздор. Или, может быть, я неправильно ее поняла?
– Что значит «пристроить»?
– На воспитание.
– Вы, наверное, сошли с ума, – сказала я. – Мой ребенок не сирота, и только я буду его воспитывать.
– Вы бредите, милейшая. Вы вернетесь в Париж.
– А он? Ребенок?
– Он останется здесь.
– Не понимаю, как это может быть.
– Ваш ребенок останется на Мартинике. Ваш отец не допускает даже мысли, что вы вернетесь во Францию с незаконнорожденным ребенком на руках.
– Вы… вы хотите сказать, что разлучите нас?
– С того мгновения, как он родится.
У меня во рту все пересохло. Я судорожно вздрагивала, пытаясь осмыслить то, что услышала.
– По какому праву? – воскликнула я. – Вы не посмеете прикоснуться к моему ребенку!
– Если вы будете упрямиться, то…
– Что «то»?
– Мне поручено просить помощи или у Воклера, или у солдат гарнизона.
– Ага! – прошептала я в ужасе. – Так вот почему вы везете меня туда!
Я поняла, что попалась в ловушку. Проклятая Фурси, она одурачила меня и лишила поддержки даже Маргариты!
– Ах ты мерзавка! – воскликнула я в негодовании. – Остановись сейчас же!.. Стой!
Вместо ответа она хлестнула лошадей, и от неожиданного рывка я упала на спину, больно ушибив плечо. Внутри меня словно что-то надорвалось.
– Проклятая старуха! – вырвался у меня возглас. – Заставить меня родить раньше времени тебе тоже приказано, да?
Я понимала, что с ней не справлюсь: она была выше и сильнее меня, к тому же я была на сносях. Но радостное, почти торжествующее восклицание сорвалось у меня с губ, когда я вспомнила, что у нее вывихнута нога.
– Святая Катрин, моя небесная заступница, – прошептала я, умоляюще складывая руки, – ты столько страдала, ты знаешь, что это такое, так не заставляй же страдать других. Помоги мне!
Изловчившись, насколько это позволяла мне раздавшаяся фигура, я соскользнула с повозки – благо, что мадемуазель Фурси еще не совсем выжила из ума и опасалась погонять лошадей слишком сильно. Прижимая руки к животу, я побежала к лесу.
Мадемуазель Фурси, очевидно, не ожидала такого маневра с моей стороны: я успела углубиться в лес на тридцать шагов, прежде чем услышала сзади отчаянный крик старой девы:
– Стойте! Принцу де Тальмону все станет известно!
– Можно подумать, этим ты меня испугаешь, – отвечала я громко, лихорадочно пробираясь между деревьями.
Потом я вспомнила, что Фурси идет очень медленно, и мне пришла в голову мысль беречь силы, потому что от ходьбы я очень уставала. К тому же внутри меня от толчка и бега было что-то нарушено, надорвано. Я чувствовала, что это так.
Ориентировочно мне казалось, что ферма Пти-Шароле находится где-то в западной стороне. Я рассчитывала добраться туда пешком и подобрала юбки, чтобы они не цеплялись за колючки.
– Стойте, – стонала сзади мадемуазель Фурси, – из-за вас я лишусь места и жалованья…
– Очень рада об этом слышать.
Мы шли так десять-двенадцать минут, до тех пор, пока я, обернувшись, не заметила с испугом, что расстояние между нами значительно сократилось. Я резко рванула вперед, опасаясь, что она меня схватит.
– Мадемуазель! – закричала она, ковыляя следом. – Вас съедят дикие звери!
Мороз пробежал у меня по коже, но я ничего не ответила и не остановилась.
Куча поваленных бурей деревьев преградила мне дорогу. Осторожно пробираясь через бурелом, я поняла, что здесь мадемуазель Фурси пройти не удастся. Вскорости я перестала слышать позади себя стоны и тяжелое сопение.
– Эй! – осторожно крикнула я в непроглядную темень. Мой крик замер на кронах деревьев, оставшись без ответа.
– Ну, – прошептала я, стараясь отдышаться, – эта старуха, кажется, отстала. Надеюсь на это…
Какое-то время я простояла в нерешительности, растерянная и подавленная. Я ощущала, как что-то струится у меня по ногам, и знала, что это околоплодные воды. Что же будет? Потом я вспомнила, что Фурси может вернуться и привести помощь. Надо идти вперед…
Было темно, как в аду. В воздухе слышался странный жуткий свист, шипение, шуршание, повизгивание, даже старческое кряхтение, и от этих звуков мне становилось тошно. Здешние места мне были незнакомы. Я уже осознала, что возвращаться на ферму Пти-Шароле мне так же опасно, как и ехать в гарнизон, и теперь брела куда глаза глядят, сама не понимая, что делаю.
Корявое раскидистое дерево, которое я заметила слишком поздно, впилось колючками мне в кожу и платье. Я вскрикнула.
– Ах, Боже мой! – сказала я сквозь слезы. – Это невыносимо!
Подол платья мне так и не удалось отцепить, и лоскут розового шелка остался висеть на остром шипе дерева, словно в память о моем посещении.
1 2 3 4 5