– Ну, что вы скажете? – спросила Тереза, заинтересованная его поведением. – Почему вы так приглядываетесь к обстановке?
– Я спрашиваю себя, что находится в ларце, который ваш муж спрятал, когда мы вошли?
– А почему вы спрашиваете? – сказала Тереза с удивлением, вновь становясь озабоченной. – Почему вас так занимает этот ларец? Разве по-вашему, в нем совсем не деловые бумаги, как уверял Морис?
– Во всяком случае, то, что он содержит, настолько же невинно.
– Что же?
– Какую-нибудь старую переписку, без сомнения.
– Переписку?
– Ну да. Обычно в такие ларчики или шкатулки складывают письма и записки: их хранят, пока в них нуждаются. Когда же, напротив, их время истекло, когда ими пресытились, их связывают вместе и засовывают в ящик старого стола или комода – если письма коллекционируют. А если от них хотят избавиться, то бросают в камин.
– Значит, этим письмам Морис придает большое значение? – заметила Тереза.
– Конечно, раз он удостоил их этого ларца и все еще перечитывает.
– Он их перечитывает! – воскликнула она с живостью.
– Разве вы сами не удивлялись сейчас, как внимательно он их читал? Он так углубился в них, что даже не заметил, как мы вошли.
Тереза умолкла и лицо ее омрачилось. Первое облачко, может быть, надвинулось на чистое небо.
Казимир увидел эффект, произведенный его словами. Пытаясь сгладить неловкость, он сказал: – Полно, кузина, не терзайтесь так. Вы слишком умны, чтобы ревновать мужа к прошлому.
Тереза покачала головой и грустно ответила:
– Это не будет больше прошлым; с того момента, как Морис стал находить в нем удовольствие, это превратится в настоящее.
Казимир попытался понять ее, но чувства Терезы, были слишком деликатными и нежными, чтобы он мог их постичь. Он посмотрел на часы, заметил, что ему пора идти на какое-то свидание, и простился с кузиной.
Когда несколько минут спустя Морис вернулся в кабинет, грусть Терезы поразила его.
– Что с тобой? – спросил он сочувственно.
– Ничего, Морис, – ответила она ласково.
– Однако я оставил тебя очень веселой, а теперь… Она не дала ему докончить и приблизилась, скрестив руки:
– Я ревную, – сказала она решительно.
– Ты!
– Да, я.
И так как муж смотрел на нее с недоумением, она взяла его за руку и сказала самым нежным голосом:
– Разве я не имею права ревновать тебя, Морис? Я тебя люблю так нежно, я полностью принадлежу тебе, мое сердце всецело отдано тебе…
– Хорошо, мой друг, ты имеешь право ревновать, но ведь для этого еще нужен повод. Есть он у тебя?
– Да, есть.
Она подошла к бюро и положила на него руку.
– Мой повод здесь, внутри, – сказала она. – Если ты хочешь знать его – открой.
Он открыл и тотчас все понял, так как воскликнул с раздражением:
– Опять! Но Тереза…
Одной рукой молодая женщина закрыла ему рот, чтобы помешать говорить, а другой обвила его шею.
– Прошу тебя, Морис, – прошептала она убедительно, – не говори мне больше, что в этом ларце заперты деловые бумаги: это письма и конечно, письма от лица, которое тебе дорого. Я ревную тебя к этим письмам. Ты мне признался на днях, что любишь, беседовать с окружающими тебя вещами. Хорошо, я тебе оставлю все, что здесь есть, беседуй с ними, я не стану жаловаться. Но сделай исключение для этого ларца. Какой-то голос твердит, чтобы я остерегалась его, и я страдаю при мысли, когда меня нет рядом, ты говоришь с ним и он тебе отвечает.
Она умолкла, но ее глаза, в которых читалось столько любви, не отрывали взгляда от глаз мужа. Морис хотел было отвернуться, чтобы избежать какого-то рода притяжения, излучаемого этими глазами, но не смог, и Тереза была счастлива, когда он скоро воскликнул:
– Ну хорошо, чего же ты требуешь?
– О! Я ничего не требую.
– Чего ты хочешь?
– Я не стану говорить, чего я хочу.
Морис снял со своей шеи обнимавшую его руку Терезы и отошел от нее на несколько шагов. Без сомнения он хотел в этот момент принять решение, без чьего-либо влияния и посоветоваться лишь со своим разумом. Мгновение он размышлял, потом вдруг подбежал к бюро, схватил ларчик с письмами Елены и, подойдя к камину, бросил его в огонь.
– О, как ты добр! – воскликнула Тереза. – Благодарю!
Он не отвечал. Опершись на спинку кресла, он смотрел на горевший ларец.
Тереза поняла, что происходит в сердце Мориса; она замолчала и только продолжала смотреть на него. Скоро, однако, она подумала, что видит слезы в глазах мужа и не могла сдержать легкого крика.
– Ты плачешь, Морис?
– Нет, ты ошибаешься, – ласково ответил он. – Я слишком долго пристально смотрю на это пламя, и его блеск утомил мое зрение. Но теперь все сгорело.
Тогда он покинул место, на котором стоял и можно было расслышать, как он бормочет фразы, ответ на которые дали последующие события:
– У меня не осталось, больше ничего, напоминающего о ней. Но, может быть, это к лучшему?
7
Через несколько дней вечером, в восемь часов, барон де Ливри был чрезвычайно удивлен и обрадован. Каждый вечер он пунктуально являлся к дому графини де Брионн узнать о ней новости и справиться о здоровье. В этот вечер он тоже приготовился уйти, не повидав Елену, но лакей, который обычно принимал его на пороге дома, пригласил барона войти.
При этом приглашении, на которое он больше не надеялся, барон побледнел и зашатался, но, сделав над собой усилие и не произнося ни слова, так как он не мог отважиться заговорить, проследовал за лакеем в салон графини.
Только когда он увидел, что этот салон был пуст, дар речи вернулся к нему и он захотел убедиться в своем счастье.
– Вы не ошиблись, друг мой? – спросил он лакея, немного робко. – Графиня вам ясно сказала…
– Пригласить вас войти, господин барон, если придете сегодня вечером.
– Значит, она намерена меня принять?
– Вероятно, сударь, – сказал торжественно лакей.
Господин де Ливри признался себе, что сказал глупость, но в подобный момент было не до этого. Радость, сперва лишившая его способности говорить, теперь привела к противоположному результату: он испытывал настоятельную потребность болтать, жестикулировать, действовать и, не имея рядом никого, кроме лакея, принял его в компанию.
– Видишь ли, – сказал он ему, – ты так долго отвечал мне стандартной фразой: «Мадам больна и не может принять господина барона», что в этот вечер, когда ты мне дал иной ответ, меня это очень удивило. Ах, мошенник, разве ты мало повторял свою заученную фразу, преграждая мне вход в дом!
– Полноте, сударь, я исполнял приказы.
– Я тоже так думаю, – воскликнул барон, – не хватало еще, чтобы ты задерживал меня в дверях без приказа! Но сегодня ты получил новый приказ и выполняешь его так же хорошо. Теперь я сержусь на тебя меньше, чем прежде, и хочу что-нибудь для тебя сделать. На, возьми этот луи.
– Это вы мне? – спросил лакей.
– Конечно, тебе. Или я должен дать его еще кому-то? Ведь со мной говорил только ты.
– Я, господин барон.
– Возьми, болтун! – воскликнул господин де Ливри, вручая ему еще два луи. – Но скажи мне, почему не идет графиня? Ты уверен, что не ошибся?
– Если сударь желает, я ему повторю…
– Не надо. Кто известил графиню о моем приходе?
– Никто.
– Как никто?
– Я ожидал, когда больше не буду нужен господину барону, чтобы доложить хозяйке, что вы в салоне.
– Да я никогда и не нуждался в тебе! – закричал барон сердито. – Пойдешь ли ты исполнить то, что от тебя требуется?
Когда господин де Ливри подтолкнул лакея к двери и остался один, он сел и огляделся вокруг. Ничто не изменилось в этом салоне, который он так любил и о котором столько сожалел. Каждое кресло на своем обычном месте; барон узнал свое бывшее, чуть больше потертое, чем другие. В углу стоял игральный стол, словно ожидая шевалье и виконта. В камине горел огонь, и четыре лампы, прикрытые абажурами, разливали, как и прежде, мягкий свет кругом.
Господин де Ливри чувствовал, что его охватывает умиление. Графиня оставила строгость в отношении старого друга: она появится, он ее увидит, изгнание закончилось. В этот момент, полный радости, он забыл о прошлых неприятностях, о своей грусти и о том, как он неприкаянно расхаживал по Парижу, не в силах прогнать унылые мысли.
Тогда он не раз обещал себе, что, если увидит мадам де Брионн, то засыплет ее упреками и жалобами на то, какое малое значение придает она его испытанной дружбе; он себе клялся наговорить ей самых обидных вещей и отплатить безразличием за безразличие, холодностью за холодность, – одним словом сделать все, чтобы ее огорчить. Но едва он вошел в салон своей подруги, как все эти проекты растаяли, словно по волшебству. В самом деле, разве не достаточно одного превосходного дня, чтобы забыть все скверные дни? Весной, когда природа радуется, когда цветут цветы и поют птицы, разве будет кто-нибудь сетовать, вспоминая зимний холод и снег?
Но барон еще сомневался в своем счастье. Как узник, который ждет свободы, когда получает ее, отказывается поверить в то, что он может покинуть свою камеру, так господин де Ливри, не видя мадам де Брионн, спрашивал себя, не стал ли он жертвой ошибки и имеет ли он право радоваться.
Однако в соседней комнате послышался легкий шум. Барон насторожился и уловил шелест шелкового платья. Это она! Наконец-то!
Тогда, избавившись от сомнений, уверовав в победу, он почувствовал уже меньшую робость и прежние замыслы возродились в его сознании.
– Как я хочу видеть ее! – пробормотал он. – Как я хочу высказать ей все, что я думаю о ее поведении, как я хочу ей отплатить!
Дверь отворилась и появилась Елена.
Она сильно изменилась: лицо ее осунулось и потеряло свежесть и тот пленительный цвет, которым оно всегда отличалось. Губы ее были бледными, фигура заметно похудела и походка казалась нетвердой. Однако она была еще прекрасна, может быть, более прекрасна, чем когда-либо. Взгляд Елены излучал теперь меньше пламени, но зато в нем появилось больше выражения. И если она несколько потеряла в смысле здоровья и бодрости, то одновременно выиграла благодаря какой-то новой прелести и грации. Если красота ее стала менее совершенной, зато теперь она была более властной; видно было, что она перенесла болезнь и что этот крепкий организм подвергся сильным испытаниям.
На пороге салона Елена остановилась и, прислонившись к стене, сказала взволнованным голосом, протягивая руки к господину де Ливри:
– Подойдите ко мне, мой милый старый друг, чтобы я могла выразить всю радость, которую я испытываю от того, что вижу вас.
Барон поправил свои усы, чтобы сдержать себя и скрыть свое волнение, но не двинулся с места.
– Как! Вы не идете? – сказала мадам де Брионн. – Значит, я сама должна попытаться…
И она, шатаясь, шагнула к господину де Ливри.
Он не мог больше сдерживаться; твердость характера, достоинство, которые он намерен был продемонстрировать, мгновенно улетучились. Одним прыжком он подскочил к Елене и поддержал ее, со слезами целуя руки. Долгое время он молча разглядывал ее и наконец спросил:
– Значит, вы были больны?
– Увы! – сказала она. – Вы же видите, мой друг.
– Да, вижу, – ответил барон и, как если бы все претензии к графине вновь пришли ему на ум, добавил ворчливым тоном: – И вы могли бы умереть не предупредив меня, верно?
– Нет, дорогой барон, если бы были серьезные опасения относительно моего состояния, я бы вас позвала.
– В последний момент, без сомнения, – сказал он тем же тоном. – Я привел бы нотариуса и сам служил бы свидетелем при составлении вашего завещания. Должно быть, вы считаете меня очень неловким и неспособным заботиться о больных!
– Зачем вас огорчать видом моих страданий? – ласково сказала она.
– Вы думаете, что я со своей стороны не страдаю, когда не вижу вас? – запальчиво воскликнул господин де Ливри.
Без сомнения, он хотел продолжать и высказал бы ей все, что так долго накапливалось у него на сердце, но Елена, все еще стоявшая на том месте, где он ее остановил, прервала его:
– Позвольте мне сесть, мой друг, – пробормотала она. – Я еще очень слаба.
– Ну конечно! – воскликнул он. – Присядьте; я держу вас на ногах, да еще делаю упреки…
Он усадил ее, подложил ей под ноги вышитую подушечку и сев рядом, сказал почти отеческим тоном:
– Ну, что с вами было?
– Крайняя усталость, упадок духа, полное истощение физических и моральных сил.
– Что же думает по этому поводу врач?
– Он тут ничего не сделает, я его даже не звала.
– Однако ж, вам надо лечиться.
– Зачем? – сказала она унылым тоном.
– Как зачем? – сказал взволнованно господин де Ливри. – Когда вы больны, то не принимаете, а когда вы не принимаете, я… сам делаюсь больным.
Она посмотрела на него и нежно сказала:
– Значит, вы так привязаны ко мне?
Какой упрек в адрес отсутствующего заключался в этой фразе!
Сколько боли крылось в коротком слове: «вы»! Но барон не понял ее чувства или сделал вид, что не понял, и ответил на то, что относилось к нему лично в словах графини:
– Привязан ли я к вам? О! И вы еще спрашиваете! Пять лет я посещаю этот салон, пять лет я не провожу дня, не повидавшись с вами. Я знал вас еще маленькой девочкой; я баловал вас тайком от ваших родственников… Позже я захотел вам выбрать мужа, – у меня оказалась несчастливая рука, но, по счастью, вы недолго мучились и теперь стали вдовой. Наконец, я готов сделать для вас все, что вы пожелаете, если понадобится, я принесу свою жизнь в жертву вам! И вы еще спрашиваете, неблагодарная, привязан ли я к вам!
– Я больше не буду вас об этом спрашивать и не буду в вас сомневаться, – сказала Елена, протягивая руку барону. – Не сердитесь на меня, в последнее время я сомневаюсь во всех и даже в самой себе. В будущем я обещаю вам верить, одному вам, и если мне придется снова заболеть, вы будете обо мне заботиться.
– Правда? – воскликнул господин де Ливри, просияв. – Тогда болейте, сколько пожелаете, не вижу этому препятствий.
Она не могла не улыбнуться. Барон не обратил на это внимания: весь во власти своей радости, он продолжал в том же духе:
– Какую приятную жизнь мы будем вести! Не хотите ли вы возродить ваши прежние вечера? Это ни к чему – нам вполне достаточно общества друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17