– Не говори так, так говорил мне когда-то один парень. Я была до смерти влюблена в него. А он, наверно, этого не замечал, потому что ушел. У него были более важные дела. Уже давно нет того парня и той девушки, и не надо вызывать духов.
«Нет, – согласился он мысленно. – Нет той девушки. А у него не было более важных дел. Это важные дела выбрали его. Небольшая, но принципиальная разница. Помешала любви. Может, Баська всегда была такая, как сегодня, только я об этом не знал. Откуда я мог знать, кого я люблю? У меня не было времени разбираться в этом. Я даже не знал тогда, что она умеет рисовать. Тайные встречи темными вечерами, теплой весной, несколько дней одного лета. Небольшое местечко. Неизвестно откуда появляющийся и внезапно исчезающий поклонник. Она не обращала никакого внимания на общественное мнение. То была любовь, самая настоящая. Я не буду говорить ей об этом сейчас. Я не мог сделать этого тогда, а сегодня это выглядело бы шутовством. К тому же неизвестно, надо ли ей это. Правду она знает».
– Давно рисуешь? – поинтересовался он вдруг.
– Всегда. Я с детства что-нибудь малевала.
«О чем мы разговаривали тогда? Ни о чем. Мы вообще не разговаривали. Лежали в траве у реки. Держались за руки. Местные жители подглядывали за нами. Я целовал ее, как будто через минуту должен был умереть, как будто рушились небеса, я не мог взять ее, а потом бросить. Понимала ли она это тогда? Понимала. В противном случае… в лесничестве не могло произойти то, что произошло. Так просто и естественно».
– Уходишь? – с беспокойством спросила Баська, видя, что он встает.
– Да.
– Может быть, я могу что-нибудь для тебя сделать? – начала она снова, так как чувствовала, что ее охватывает страх за мужчину, который когда-то был ее парнем. А ведь никакого повода для этого не было. Когда-то они встретились на Мазурах, теперь он проездом у нее в Кракове. Ничего больше. И достаточно много, чтобы над этим задуматься.
– Нет, Баська, ты ничего для меня сделать не можешь, – ответил он неожиданно искренне, хотя был уверен, что не должен этого говорить. Вообще он не должен был делать ничего из того, что делал сейчас. Он сам оставлял за собой след и удивлялся тому, что потерял бдительность и не может победить желание путешествовать старым маршрутом. Потому что решал загадку, почему тот человек так мужественно умирал. И должен был ее решить. Это было так же бессмысленно, как выяснение отношений по прошествии многих лет. Как судорожное хватание за прошлое. Как неспособность жить будущим, которое является условием всякой жизни, надежд, свершений, придающих смысл и гармонию бегущему времени.
Глава VI
Капитан Корда завтракал и смотрел из окна кафе. В доме напротив находился антикварный магазин, в огромной витрине которого висела керосиновая лампа. «В Варшаве такую не достанешь», – подумал он. Магазин открывался в одиннадцать. Он решил зайти сюда на обратном пути. Времени было еще много. Поезд пришел во Вроцлав в семь утра. Нарушать покой старой женщины в такой ранний час не стоило. Поэтому он сидел и размышлял над тем, можно ли эту лампу переделать на электрическую.
«Десять часов самое удобное время для визита», – решил капитан. Потом пошел в Орбис и купил себе обратный билет, хотя могло оказаться, что информация учительницы укажет иной маршрут. Но он был убежден, что в данном случае быстрота действий не ускорит ареста убийцы. По всей вероятности, корни этого дела находились в далеком прошлом. Такие преступления распутываются шаг за шагом, чаще всего благодаря историческим исследованиям, а на это уходят недели.
Бывшая учительница Ольга Климонтович не проявила никаких признаков волнения. Высохшая, костлявая, она продолжала относиться к людям немного свысока, как к своим ученикам.
Капитан представился.
– Спасибо, – сказала она сухо, не взглянув на документ. – Я не боюсь людей. Я всю жизнь занималась их воспитанием.
– Да, но не каждому и не все можно сказать, – заметил капитан.
Она снисходительно улыбнулась.
– В моей жизни не было ничего такого, о чем бы я не могла говорить с любым человеком.
«У нее, наверно, была трудная жизнь», – подумал он про себя не без сочувствия.
– Во время оккупации вы часто посещали имение Донэра, не правда ли? – громко спросил он.
– Конечно. Там был ребенок. Я занималась с ним.
– Чей ребенок?
– Мы не знали чей. Пан Кропивницкий, родственник Донэров и одновременно попечитель имения, во время немецкой оккупации нашел малютку на дороге, ночью, недалеко от железнодорожных путей. В 1942 году ей могло быть лет пять. Она говорила, что ей пять лет. И еще мы знали, что зовут ее Йоля.
Учительница совершенно спокойно и не задумываясь, без всяких личных ассоциаций упомянула фамилию убитого.
«Не слишком ли гладко у меня все идет, – подумал Корда. – Человек, которого мы ищем, так просто в руки не дастся. Кто он?»
Но именно потому, что капитан знал тонкости следственной работы, он решил направить внимание учительницы на личность ребенка. Пока.
– А родители этой девочки не нашлись?
– До конца войны ничего не выяснилось.
– А позднее?
– Не знаю. Немцы в 1944 году арестовали пана Кропивницкого и увезли из имения.
– Вы не знаете, за что?
– Конечно, знаю, – и на ее лице появилась высокомерная улыбка. – За помощь партизанам. Все имения, принадлежавшие полякам, – сказала она с нажимом на каждое слово, – помогали партизанам.
– А что стало с ребенком?
– Девочке удалось спрятаться. В ту ночь, – добавила учительница. Она возвращалась в прошлое, это было отчетливо видно по ее лицу. – На территории парка и в самом особняке под конец войны разыгралось сражение партизан с гестапо. Немцы убили семнадцать наших парней. Их могилы вы найдете на городском кладбище. В третьей аллее от входа. Сейчас на крестах написаны настоящие фамилии и дата смерти. Тогда мы хоронили их как неизвестных. По понятным причинам. Из этой бойни никто не вышел живым. У немцев было двое убитых и несколько раненых. Их увезли на грузовике. Девочке как раз исполнилось семь лет, если считать дату ее рождения верной. Я проходила с нею программу первого класса.
– А почему она не ходила в школу?
– Начальная школа во время войны у нас была, но пан Кропивницкий очень привязался к девочке. Он не хотел, чтобы ее кто-нибудь увидел. Это был ребенок из эшелона. Кто-то каким-то образом высадил ее из поезда. Она не знала, где до этого жила. Говорила, что в городе, и видно было, что это городской ребенок. Но совершенно точно, не из большого города. Если бы из большого, то мы очень легко установили бы, из какого, например, при помощи картинок, но повятовая Польша дает много возможностей. Впрочем, она говорила, что долго жила с мамой в какой-то комнате с зарешеченными окнами. В Павяке было много таких случаев, в других тюрьмах, кстати, тоже.
– Как вы думаете, девочка была полькой?
– Без сомнения.
– Как она спаслась в ту ночь?
– Она спряталась в буфете, за тарелками. Она любила туда забираться вначале, когда пан Кропивницкий только что ее принес. Она была очень истощена и смертельно напугана. Потом она называла пана Кропивницкого «дедушкой» и, кажется, сама в это поверила. Но в ту ночь убежище, которое когда-то выбрал затравленный ребенок, к счастью, стало местом спасения уже большой девочки. Это был громадный глубокий буфет. Весь помещичий фарфор помещался в этом буфете. После боя ее нашел там администратор имения. Дом администратора стоял ближе к фольварку, на отшибе. Это его и спасло. Девочка лежала без сознания среди осколков, буфет весь был изрешечен пулями.
– Кто видел, как гестапо забирало Кропивницкого?
– Люди из фольварка. Они видели, как немцы подобрали своих убитых и раненых, вывели связанного Кропивницкого. Сели в машину и уехали.
– Это была засада?
– Никто в местечке ни днем, ни вечером не видел гестапо. Никаких грузовиков. Грузовики спрятать трудно. Они приехали позднее. Уже тогда, когда началась стрельба.
– А партизан люди видели?
– Тоже нет. Они приходили и исчезали, как духи. В противном случае им никто не смог бы помочь.
«Да, ты права, – подумал капитан. – Я в этом кое-что понимаю».
– Кропивницкий в имение вернулся?
– Нет. Все его следы были утеряны. Насколько мне известно, и по сей день.
«Наоборот, – возразил Корда про себя. – Как раз появились, чтобы исчезнуть. На этот раз уже навсегда».
– Впрочем, – добавила учительница, – не одного его.
– Кого вы имеете в виду?
– Шесть миллионов людей, – сказала она с достоинством.
– А из имения?
– Тогда? Никого больше не взяли. В особняке жил только Кропивницкий и девочка.
– Один? – удивился капитан.
– Один. Совершенно.
– А кто ему готовил? Кто убирал такой большой дом?
– Женщины. Из фольварка. Но не ночевали. Пан Кропивницкий не хотел, чтобы кто-нибудь оставался на ночь.
«Наверняка не хотел иметь свидетелей. Чего? – лихорадочно думал капитан. – Только контактов с лесом? Это было достаточно распространенное явление».
– Кто потом взял девочку?
– Администратор. Они взяли ее к себе. Кстати, он еще вел дела. Но недолго. Это было уже в конце войны. Почти. С девочкой я заниматься перестала. Ходить было опасно. Ребенок долго болел. Пришли русские. Потом земельная реформа. Послевоенный хаос. Я снова организовала польскую школу. Работы было по горло.
– Девочка в нее ходила?
– Девочка? Нет. Их уже не было в имении. Однажды администратор упаковал свои вещи и спешно выехал. Спасал свое состояние. Он неслыханно нагрел руки на войне. С этой точки зрения девочке исключительно повезло, если она потом воспитывалась у них.
– А где сейчас администратор имения Донэра?
– Я не знаю, куда они уехали. Видите ли, новая власть многого от меня ждала. Я работала день и ночь. Местечко лежало в развалинах. Негде было разместить школу, только после того, как мне дали особняк…
– Разве школа помещалась в особняке? – перебил ее Корда.
– Да. До пятидесятого года. Потом там была дирекция госхоза. Я получила новое здание.
– Гм. А как звали…
– Администратора звали Кшиштоф Дэмбовский, – перебила учительница. – А жену – Зофья. У них был один сын, Рышек. В 1944 году ему было примерно 12 лет.
– Кто, по вашему мнению, может знать, что стало с Дэмбовским?
– Рада Народова. Только. Они сторонились людей из местечка. Администраторы больших поместий сами происходили из шляхты. Донэр не принял бы другого. А тот в душе презирал людей из местечка. Может быть, Дэмбовские давно уже в Вене. Может быть, они спасли не только свое добро и отвезли его Донэрам. Возможно, что Йоля теперь австрийская подданная.
«Возможно, ее воспитал наш детский дом, – съязвил про себя капитан. – Что вероятнее всего».
Ольга Климонтович была в достаточной степени сбита с толку вопросами о ребенке, чтобы можно было переходить к основному вопросу.
– Простите, что я отнимаю у вас столько времени…
– А, не беспокойтесь… не беспокойтесь, – ответила учительница со слегка раздражающим высокомерием.
– …не могли бы вы мне рассказать что-нибудь конкретное о пане Кропивницком?
– Самую малость. А собственно, ничего. Я приходила заниматься с ребенком. Мы говорили о здоровье Йоли и ее успехах в учении. Разговор никогда не переходил на личные темы. Мы говорили о трудностях с солониной и мукой, как все тогда в Польше, без исключения. Впрочем, именно в конце войны никаких затруднений у меня не было. Имение платило мне за Йолю натурой.
– Какой характер был у пана Кропивницкого? Что он был за человек?
– Замкнутый. Ребенка любил… любил до безумия.
– Что он делал целыми днями, если хозяйством не занимался?
– Он занимался ребенком и часами, – ответила она просто.
– Часами? – повторил капитан, как бы не совсем понимая смысл и цель этого занятия.
– Он любил часы. Старые. Что в этом странного? – в свою очередь удивилась Ольга Климонтович.
– И много их было в имении?
– Несколько, потом несколько десятков.
– И на башне, – бросил капитан небрежно.
– На башне? Ах да. Действительно, были часы и на башне, над каплицей. Хотя нет, – она снисходительно улыбнулась. – Эти часы установил еще сам Донэр. Пан Кропивницкий любил брегеты, небольшие антикварные игрушки.
– И что с ними стало?
– С часами? – еще больше удивилась учительница.
– Да, – подтвердил капитан, как будто бы его интерес к каким-то ничего не значащим часам был вполне естественным.
– Не знаю, – заколебалась она, – наверно, то же, что и с мебелью. Ее вывез администратор. Во время земельной реформы разрешалось забрать мебель. После ареста пана Кропивницкого доверенным лицом остался Дэмбовский. Ведь всю войну на счет Донэров в Вену шли из Польши деньги. Связь могла оборваться на время советского наступления, но сразу же по окончании войны мало-помалу почта снова заработала. Люди ездили туда и обратно, легально и нелегально, как кому хотелось. Вы не помните этот ужасный хаос? Можно было слона перевезти через границу, а не только письмо или бумаги.
Капитан видел, что она считает его совершенно беспомощным и не очень умным человеком.
– Скажите, пожалуйста, а часы на башне во время войны ходили?
Представитель закона забавлял ее все больше и больше.
– Конечно. А что им не ходить? Я всегда по ним проверяла время, когда шла на урок к девочке. Это были хорошие часы. Венские.
– А когда они остановились?
Пожилая женщина посмотрела па Корду как на умственно неполноценного. Она даже начала подозревать, что мужчина, с которым она разговаривает, не тот, за кого себя выдает.
– Может быть, вы все-таки проверите мое удостоверение? – спросил спокойно капитан.
Учительница смутилась, потому что он угадал ее мысли.
– Если нет, то, будьте любезны, вспомните, часы на башне ходили вплоть до вашего отъезда из местечка или испортились раньше?
Он привел ее в легкое замешательство, она оставила свой высокомерно-снисходительный тон. Это принесло ему некоторое удовлетворение.
– Нет, я не слышала, чтоб они испортились.
– Например… во время стрельбы, – подбросил капитан.
– Нет, часы не были разбиты. Дом был изрешечен пулями только изнутри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16