Торговец-поэт отвернулся с негодованием от него.
Два монаха разговаривали между собою.
– Скажи мне, как попал ты в монастырь? – спрашивал один из них.
– Очень просто. Я любил Лизеллу Нери, она отвергла меня, я удалился от мира и всю жизнь раскаивался в своей глупости. А ты?
– Я любил тоже Лизеллу и сделался ее мужем, но скоро жить с ней стало так невыносимо, что я нашел единственным спасением бежать в монастырь. Когда впоследствии устав святой обители казался мне тяжелым, стоило мне вспомнить Лизеллу, чтобы примириться с своей участью.
Мартын, бедный Мартын, где ты? Какую несправедливость потерпел ты от меня! Она была красива, та девочка, несмотря на свою молодость. Она просила подаяния. Я вырвал ее из унизительного положения и поместил в известное семейство на воспитание. Она, казалось, понимала, что недаром я заботился о ней. Как познакомились они с Мартыном, не знаю, но полюбили они друг друга, и он объявил мне свое намерение сойтись с молодою девушкою. Я отказался уступить ее, и тогда он покинул меня вместе с нею. Что хотел он сообщить потом? Вот загадка, на которую я напрасно ищу ответа!

Шестое письмо

Опишу тебе Лили, хотя трудно припомнить ее ребенком, когда перед глазами вижу ее уже взрослою девушкою. Она была креолка. Тонкие, хотя не вполне правильные черты лица, черные блестящие волосы и темно-синие, почти черные глаза, всегда, как две звездочки, сверкающие из-под длинных ресниц. Стройный, гибкий стан, миниатюрные ноги и руки, вот ее наружность. Лучшим украшением ее был смеющийся сквозь слезы взгляд. Креолки необыкновенно своевольны, прихотливы, ленивы, но эти недостатки не были присущи Лили. С пылкой душой она соединяла ласкающее, полное неги обращение. Всегда готовая уступать во всем другим, она была тверда для того, что казалось ей долгом. Она жила самоотвержением. Главная цель, первая потребность ее жизни была облегчать горести других, сочувствовать им, сострадать каждому. Она плакала от умиления при добром слове, сказанном ей, и бросалась мне на шею, в порыве благодарности, за любящий взгляд. Немногие понимали ее, так как она была сосредоточена, любила уединение и дичилась всех, кроме меня, несчастного! Она не подозревала зла в людях, хотя знала о существовании греха. Мирская грязь не касалась ее. Я чувствовал, что эта девочка не создана для света, но с восторгом мечтал, что я первый открою перед ней тайны бытия, докажу, что и она человек, созданный из плоти и крови! Бедная Лили! Какая противоположность между нею и мною! Она училась мало, жила сердцем, а не разумом. История больше других наук занимала ее, в ней она читала о страданиях человечества и задумывалась над ними. Напрасно старались мы отвлечь ее от такой мечтательной жизни, невозможно было противостоять природе. Рассказ об искуплении людей крестной смертью Спасителя произвел на нее сильное впечатление. Я думаю, ангелы считали слезы, пролитые ею над Евангелием. Позднее крестовые походы составили для нее новый интерес.
Сын Божий был ее первой любовью, крестовые походы – первой мечтой. Изучая их, она сама стремилась к святой земле. Приятельницы подтрунивали над ней, и тогда она перестала говорить о своем желании посетить гроб Господень. О! Как глубоко чувствовал я, что не стоил ее! Я искал красоты и УДОВОЛЬСТВИЯ, а эта детская душа была чиста, как кристалл. Время уходило. Мать моя посоветовала мне ехать в чужие края на несколько лет, утверждая, что после разлуки я лучше оценю свое счастье. Кстати, и по делам мне нужно было отлучиться, и я простился с Лили. Она, рыдая, бросилась мне на шею; силой оторвали ее от меня. Трогательны были письма от нее, написанные, казалось, ангельской рукой, – так было чисто, возвышенно их содержание. После долгого отсутствия я наконец возвратился и нашел в ней разительную перемену: из ребенка она развилась в женщину, исполненную красоты и чар. Услышав свое имя, она бросила на меня взгляд любви и радости, и этот один мгновенный взор открыл мне всю ее душу. Я был счастлив, но в то же время и мучился, сознавая, что привязанность ее ко мне так же похожа на мою страсть к ней, как небо на ад.
Для нее составляло действительно то, что для меня было суетою-сует! Мою мать тревожила мысль, что Лили привыкла смотреть на меня как на брата и потребовала, чтоб я жил отдельно. Я повиновался и дал ей обещание не говорить молодой девушке о любви, пока не минет ей семнадцать лет.
При редких свиданиях Лили стала как будто стыдиться меня, но и это имело свою прелесть. Ее здоровье было слабо, и для поправления его мы решились поехать втроем на год в более благоприятный климат. Путешествие это было лучшими минутами моего земного странствования. Мы чувствовали себя в раю, а теперь… я здесь! Я начинаю испытывать на себе влияние Лили. Тебе покажется странным, если я скажу, что, прислушиваясь к ее речам, полным самоотверясения и небесной чистоты, я возвышался над землей и во мне являлось желание быть достойным этого ангела. Я презирал свои дурные наклонности и стыдился, а все-таки изредка во мне пробуждалась животная страсть. Лили не понимала меня, пугалась моей необузданности, но старалась успокоить и проливала слезы вместе со мной.
Настала весна… Лили так поправилась и похорошела, что мы перестали тревожиться о ее здоровье. Когда заговорили о возвращении, она вдруг начала упрашивать меня ехать в Палестину. Я не в силах был противиться ее умоляющему взору, и мы поехали.
Она притихла, задумалась, но была вполне счастлива. Мы достигли св. земли, а Лили лучшей мечты своей целой жизни! Она умерла в одном из вифлеемских монастырей, в котором мы принуждены были остановиться.
При виде этой юной святой девушки, с скрещенными на груди руками и безмятежным ликом, смерь теряла свой ужас. Ее последние слова были: «Благодарю, Отто, я счастлива, да благословит тебя Господь!» Отчаяние лишило меня рассудка. Пока она была жива, ее спокойствие отражалось на мне. Но когда все кончилось, я рычал, как дикий зверь. После стольких лет терпеливого ожидания я терял ее и с нею все!.. А для нее, конечно, там было лучше. В моих объятиях она нашла бы одни огорчения и разочарования. О! Лили, Лили! Я мог бы радоваться теперь о том, что судьба так милостиво охранила тебя, если бы не был в аду!.. На возвратном пути я встретился с Мартыном и сделался тем, чем был всю жизнь потом. Любил себя одного, за исключением, быть может, воспитанника и матери. Я говорю, может быть, потому что не могу даже утверждать, что любил свою мать. Она предалась исполнению религиозных обрядов, и я следовал ее примеру. Я наводил справки об Анне. Ее отец давно умер, но что с ней случилось, никто не знал, и я счел за лучшее забыть о ней.

Седьмое письмо

На земле всему бывает конец, это утешение.
Здесь все вечно! Даже лучи света из рая не доставляют нам утешения или развлечения, а тем менее званые вечера. Адские дамы любят собираться и заниматься сплетнями, как делали они это и при жизни. Иногда я присоединяюсь к ним. Но у нас, когда хочешь осудить ближнего, поневоле рассказываешь про самого себя самые скандальные истории. Легко понять, как весело всем. Всякий говорит по очереди, и всякий против своей воли покрывает себя грязью. Например, красивая дама рассказывала следующее:
– Вы желаете познакомиться с этой парочкой, которая сейчас прошла? Биография их мне известна. Он был игрок, и последние слова его были: пас. Жена в честь смерти его дала пощечину своей горничной, говорят, от страха, чтобы та не разбудила мужа своими криками. Как сегодня помню день его похорон. Мой муж поехал в город, и я знала, что он там останется ночевать, так как не мог никогда расстаться скоро с клубом. Я поэтому дала ему письмо, как будто к приятельнице, но на самом деле назначаемое приятелю.
То был мой двоюродный брат, учивший меня любить. Мой муж не одобрял наших отношений, но так как он сам не сумел преподать мне науку любви, надо же было кому-нибудь пополнить мое воспитание. Итак, первым учителем был мой двоюродный брат. Я чуть не расхохоталась, когда на другой день на вопрос мужа: – Не случилось ли чего в мое отсутствие? – ответила: «Целый день не было ни одной души в доме!»
По злорадному смеху окружающих говорившая сообразила, что сама себя ошельмовала.
– Бывали ль вы в Неаполе? – обратилась она к соседке, чтоб отвлечь общее внимание от собственных похождений.
– О, да! – ответила другая. – Я там знакома была с княгиней З…
И тут началась грязная история о бывшей подруге, но рассказывающая не может остановиться вовремя и незаметно для самой себя переносится к собственным делам:
– Однажды проходила я мимо тюрьмы с моим мужем и у одного решетчатого окна увидела знакомое лицо. На следующий день я получила грязный клочок бумаги, со словами: «Я арестован. Если не спасешь – ты погибла!» Записка была от арестанта, бывшего курьера моего мужа. Я была еще простой горничной, когда с ним знавалась. Мой барин и сын его, оба ухаживали за мной. Окрутить молодого человека нетрудно, но тогда старик мог лишить его наследства. Как быть? Я сговорилась с курьером и бежала с молодым барином. Старик пустился в погоню за нами, но дорогой погиб, неизвестно каким образом. Я же сделалась счастливой женой его сына!
Чего только не разъясняется в аду! И дела давно минувших дней представляются воображению с необыкновенной ясностью. Вспоминаю и я иногда тетю Бетти с ее неизменной, веселой улыбкой, добродушными шутками и старомодным платьем. Как она умела угодить каждому в доме! Лицо ее не выражало никогда ни малейшего раздражения, ни усталости, даже тогда, когда моя мать оскорбляла ее насмешками. Она недовольна была, когда кто-либо напоминал ей, что следует беречь и себя. Всегда занятая хозяйством или каким-нибудь добрым делом, она не находила времени для чтения и говорила, что библиотека ее пригодится ей на старости лет.
Нарядов она не любила. Только изредка вынимала она из шкафов свои платья, шали и шляпы и раскладывала по стульям. Потешно было следить за ней, когда она перебегала от одного к другому, поправляя тут складку, там отдувая пылинку. Иногда даже она надевала на себя какой-нибудь наряд и прогуливалась по городу с видом древней, важной испанской дамы. Но потом все опять запрятывалось в шкафы и на долгое время оставаясь без внимания.

Восьмое письмо

Будучи ребенком, я часто вечером забегал к тете Бетти. Она рассказывала мне сказки и наставляла в религии. Раз как-то сидели мы с ней у окна и смотрели на звезды:
– Что находится за звездочками? – спросил я.
Тетя Бетти не затруднилась ответом.
– За звездами, – сказала она, – находится жилище Бога Отца. Он сидит в большом зале, а по правую руку Его Сын Его. На середине зала горит елка, изукрашенная множеством игрушек, а вокруг нее танцуют дети, которые были добры на земле и после смерти стали ангелами. Они поют хвалебные песни. Когда отдыхают, им раздают игрушки, но елка никогда не пустеет.
– А что такое звезды, тетя?
– Звезды, дитя мое, это окошечки вокруг зала, чрез которые ангелы смотрят на детей, чтоб видеть хорошо ли они ведут себя.
– А куда идут злые дети? – спросил я опять.
У тети Бетти было такое мягкое сердце, что мысль об аде не совмещалась с ее понятиями о благости и всепрощающем милосердии Творца, а потому она ответила:
– Злые дети сидят далеко от Господа Бога!
Но этот ответ не удовлетворил меня.
– Да, – сказала она, – они сидят в темной комнате, где им холодно и страшно, и напрасно они стучат в дверь, никто не приходит к ним.
– Тетя, мне страшно, – прошептал я.
– Смотри на звезды, страх пройдет.
И действительно, глядя на звезды, я забывал злых детей и как-то переносился душой в рай, и мне чудилось, что слышу даже песни ангелов вокруг божественной елки. Эти воспоминания моего детства хотя имеют свою долю горечи, но не так терзают меня, как последующие. Часто приходит мне на ум проповедь нашего священника в тот день, когда я исповедовался в первый раз. Он говорил о примирении с Богом. Но что хотел он сказать этим? Я помню слова его, но не понимаю их значения и напрасно силюсь и мучаюсь, чтобы постигнуть содержание проповеди, чтобы знать, что такое примирение с Богом, чтобы поверить Ему. Я верю, да, но вера моя тщетна, не приносит мне утешения.
Я верю, как верят бесы. До сих пор знаю наизусть каждое слово, сказанное священником, но эти слова не имеют никакого смысла Для меня. О! Как бы хотел я принять их сердцем, понять душой, кто был Спаситель и что Он сделал для меня! Напрасно! Я здесь в аду, а в аду все имеет только внешность, кажущуюся, без содержания! Все, все, даже наряды людей, которые встречаются на публичных гуляньях, не прикрывают их наготы. Какими смешными они кажутся, со своими изысканными платьями, шляпами! Проходят моды всех веков: кринолины и обтянутые юбки, парики и лысые затылки. Глупым кажется, что эти молодые люди дорожили прежде модами и видели в них главное занятие жизни. Теперь они знают, как это пошло и безумно, но продолжают наряжаться и, смеясь над другими, знают, что сами подлежат тем же насмешкам. На земле все, что называется тщеславием, кажется совершенно невинным, даже считается естественным провести жизнь в светской суете, а между тем она-то и ведет к погибели. Кто предался тщеславию, тот идет по прямой стезе в ад.
Расскажу тебе итальянскую легенду, отчасти наивную, но вместе с тем и поучительную.
Когда Бог задумал создать человека. Он решил сотворить его по образу Своему. Но и сатана, зная помыслы Божий, стал думать о том, как бы погубить новое создание.
– Знаю как, – сказал он своей прабабушке, – и я внушу человеку вечное стремление к запрещенному. Он будет находить удовольствие только в непослушании. Я сделаю его мошенником.
– Хорошо, сын мой, – ответила старуха – но всякое желание можно удовлетворить и Господь Бог сумеет пособить этому горю.
Сатана задумался. Тысячу лет размышлял он над трудной задачей и наконец воскликнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11