Новизна драматургического построения пьесы состоит в том, что в ней совмещены гротесково-реалистический и фантастический планы. Этим резче подчеркивается контраст, ярче театрализуется идея полнейшей несовместимости мещанина-приспособленца-собственника с самою природой нового общества. Людям будущего воскрешенный Присыпкин представляется реликтовым насекомым, которое надо содержать в клетке.
Феерическое зрелище в конце пьесы, когда смирившегося со своей новой ролью Присыпкина, в торжественно-праздничной обстановке демонстрируют толпе зрителей на сцене, когда его выпускают из клетки, - взрывается его криком, обращенным в зрительный зал:
«- Граждане! Братцы! Свои! Родные! Откуда? Сколько вас?! Когда же вас всех разморозили? Чего ж я один в клетке? Родимые, братцы, пожалте ко мне! За что ж я страдаю?! Граждане!..»
Это был рассчитанный, открытый, большой силы удар по мещанству.
Но общество будущего в пьесе, его фантастическая картина не так просты для понимания, и не случайно вокруг этого идут споры. Маяковский на первом же обсуждении «Клопа» сказал: «Конечно, я не показываю социалистическое общество». Такой задачи он перед собой не ставил. Картины будущего в «Клопе» тоже окрашены иронией, и все же в них есть некая примесь идеального в представлении автора. Но поскольку Маяковский явно уклонялся от попытки придать картинам будущего характер предвидения, то он пользуется спасительным средством иронии: картины будущего в его вещественном виде как бы реализуют в себе мещанские представления о нем (искусственные деревья, на которых тарелки с мандаринами, яблоками, открытые флаконы духов и т. д.). А в отношениях людей, в образе человека будущего Маяковский, несомненно, воплощает какие-то свои представления. Недаром же Присыпкин на дух не приемлет этих людей, предпочитая их обществу общество клопа.
Эта раздвоенность представлений о будущем вносила в пьесу и в спектакль некоторую неясность и подвергалась критике, в том числе со стороны зрителей, так как не все понимали иронию, а вещественный, утилитарный взгляд на будущее относили за счет самого Маяковского.
Спектакль «Клоп» все-таки был несомненной удачей драматурга и постановщика, он шел на сцене театра три года, вызывая живой интерес зрителей. Успех спектакля во многом определил блистательно выступивший в роли Присыпкина Игорь Ильинский. Ничтожный в своей человеческой сущности, уродливо деформированной нэпом, опасный как воинствующий носитель и распространитель мещанской заразы, таков был Присыпкин Ильинского, сыгранный в стиле необычайно красочного сценического гротеска.
Зрительский успех оказал влияние и на критику. Спектакль «Клоп» и вместе с ним пьеса Маяковского, в общем, имели очень обширную прессу. Критика отмечала и политическую острогу, и актуальность, и сценическую неординарность пьесы и спектакля. Для театра Мейерхольда, переживавшего в этот период серьезнейший кризис, «Клоп» с его остросоциальным содержанием стал этапным спектаклем. По остроумному замечанию одного из критиков, не только Присыпкин, но и театр начал «отмерзать» с постановки «Клопа».
Ну а противники Маяковского не примирились с успехом. К пьесе предъявлялись претензии насчет того, что Маяковский не отразил в ней накала классовой борьбы, индустриализации и т. д.
Критик Н. Осинский предъявил счет Маяковскому за то, что он не набросал «в достаточно широком масштабе, в достаточно четком виде прежде всего основной фон: жизнь рабочего класса наших дней» и не дал «на этом фоне отчетливую обрисовку, характеристику элементов обывательщины»... Р. Пикель упрекал автора пьесы за то, что Присыпкин не показан «на работе, в коллективе, в общественной деятельности».
Наиболее развернутая оценка была дана С. Мокульским, который оспаривает мнение критиков, усматривающих в пьесе удар по мещанству. С. Мокульский утверждал, что «удар направлен плохо, точка прицела избрана неправильно». О Присыпкине говорил, что он «неприятен только в гигиеническом отношении», что «от него хочется отвернуться и пройти мимо». И опять-таки делал упрек Маяковскому за то, что он не увидел «гораздо более острые, более опасные в социально-политическом отношении проявления мещанства». А в изображении будущего общества Маяковским критик почуял - ни более ни менее! - как «антисоветский душок»!
Прием знакомый: критиковать не за то, что и как автор отразил, а за то, чего он не отразил, чего не показал. Тут легче подверстать любые обвинения... И противники поэта особенно не чинились в оценках. Критик Тальников, известный нам герой стихотворения Маяковского «Галопщик по писателям», грубо и беспардонно квалифицировал пьесу «первостепенной халтурой».
Положительная оценка пьесы и спектакля была дана в «Правде». Некоторые рецензенты увидели одну из причин успеха постановки в том, что Мейерхольд, обычно выступающий полновластным «автором спектакля», на этот раз поставил своей задачей наиболее полное выявление авторского замысла и привлек Маяковского как деятельного сотрудника для работы с актерами над словом.
Интересны также отзывы зрителей о пьесе и спектакле, публиковавшиеся в периодике. Они разнохарактерны, в большинстве - хвалебны, улавливают социальную значимость пьесы. Оценим четкость формулировки и здоровый скептицизм рабочего «Красной зари» Савина: «Пьеса хватает за живое. Сомнительно только, что жизнь так изменится за 50 лет. Действие нужно было перенести, по крайней мере, на сто лет вперед».
После третьего спектакля Владимир Владимирович выехал в Прагу, где тоже подумывали о постановке «Клопа» (постановка не состоялась). Из Праги - вБерлин. Здесь, в издательстве «Малик», с ним заключили договор на издание пьес и прозы на немецком языке.
В Германии Маяковский пробыл совсем недолго, с 19 по 22 февраля. Нетерпение подгоняло его в Париж, где Владимиру Владимировичу предстояла встреча с Татьяной Яковлевой, встреча, которой он так ждал, так хотел. В Москву он возвратился лишь 2 мая. К этой поездке нам еще придется вернуться, а пока заметим, что, вдохновленный успешной работой над пьесой «Клоп», оп, будучи во Франции, увлеченно писал новую пьесу - «Баня».
По возвращении в Москву Маяковский снова погружается в атмосферу театра: участвует в обсуждении пьесы Сельвинского «Командарм 2» как член Художественно-политического совета театра Мейерхольда, выступает перед спектаклем «Клоп» в день закрытия сезона, на вечере в Радиотеатре, работает над пьесой «Баня», которая была закончена в середине сентября.
Вообще 1929 год поначалу, казалось бы, не предвещал трагедии. Маяковский был влюблен и строил планы семейной жизни, напряженно работал. Писал пьесу, стихи, ездил, выступал, спорил, вел яростные схватки с оппонентами на вечерах и диспутах. Хотя симптомы усталости от постоянных драк, от литературных и посторонних литературе интриг, неустройства личной жизни давали себя знать, но Владимир Владимирович был неостановим в энергии действия, он, как могучий корабль в штормующем море, на ходу заделывал пробоины, шел вперед, прокладывал маршрут в «незнаемое».
Пришлось заделывать пробоины и в лефовском корабле. Их не раз приходилось заделывать и в прошлом. Ведь бывало так, что дело доходило чуть ли не до разрыва. Об этом напоминает карикатура Кукрыниксов. В гигантском шаге, в кепи и с палкой в руке (другая в кармане), с развевающимися полами пальто и парящем сзади шарфе мчится Маяковский. Текст Скорпиона гласит («Баллада о Рефе»):
По каменным плитам Софийки,
Ведущей к Рождественке вниз,
Поэт одинокий несется,
Несется стремительно в ГИЗ.
А дальше - четыре фигуры, тоже в движении, перечеркнутые крест-накрест:
Не видно при нем Третьякова,
Не видно и Брика при нем.
Но Тальников, Жиц и Полонский,
И Коган - ему нипочем.
Прямой намек на лефовско-рефовские неурядицы. Но... Маяковский все же пока не покидал мостика. Приходилось менять название «Леф» - на «Новый Леф». Приходилось, хотя бы частично, обновлять команду. А корабль то и дело давал течь.
О. Брик подбрасывал идеи, тасовал, жонглировал ими, не обладая способностью ввести их в русло науки. В команде корабля царил разнобой. И, как мы знаем, дело дошло до того, что последние номера «Нового Лефа» редактировал С. Третьяков, а к рулевому управлению лефовской группой устремилась Л. Ю. Брик. Она стала председательствовать на лефовских собраниях.
Чем это кончилось, рассказала Е. Лавинская, и поскольку один из главных персонажей эпизода, В. Шкловский, ее воспоминаний не опровергал, то эпизод этот можно считать вполне достоверным. Да и В. Катанян его в общих чертах воспроизвел.
На очередном заседании, где председательствовала Лиля Юрьевна, Осип Брик начал отчитывать Пастернака за то, что тот напечатал стихотворение не в «Лефе», а в каком-то другом журнале. «Пастернак имел весьма жалкий вид, страшно волнуясь, оправдывался совершенно по-детски, неубедительно, и, казалось, вот-вот расплачется. Маяковский... просил Пастернака не нервничать, успокоиться: «Ну, нехорошо получилось, ну, не подумал, у каждого ошибки бывают...» И вдруг раздался резкий голос Лили Юрьевны. Перебив Маяковского, она начала просто орать на Пастернака. Все растерянно молчали, только Шкловский не выдержал и крикнул ей то, что, по всей вероятности, думали многие:
- Замолчи! Знай свое место. Помни, что здесь ты только домашняя хозяйка!
Немедленно последовал вопль Лили:
- Володя! Выведи Шкловского!
Что сделалось с Маяковским! Он стоял, опустив голову, беспомощно висели руки, вся фигура выражала стыд, унижение. Он молчал. Шкловский встал и уже тихим голосом произнес:
- Ты, Володечка, не беспокойся, я сам уйду и больше никогда сюда не приду.
Шкловский ушел, а Маяковский все так же молчал...»
«Никогда, - заканчивает воспоминание об этом вечере Е. Лавинская, - так наглядно не доходила до моего сознания стена, стоявшая между Маяковским и Бриками».
Но в том-то и дело, что стены не было: возникали перегородки, которые быстро рушились. Что делал бы О. Брик, если бы, ликвидируя Леф, а затем и Новый Леф, Маяковский бы не пустил в плавание это разбитое, сильно потрепанное судно еще под одним названием - Реф. И всего-то для этого понадобилось убрать из команды ненадежных людей, подкрасить слегка обшивку, залатать паруса...
Так в мае - июне 1929 года образовалась группа Реф, в сентябре она оформилась организационно. В высокой риторике по этому поводу недостатка не было. Реф громогласно заявил о своей революционности. Вновь Маяковский выходит на эстраду, чтобы убедить слушателей в обновляющей искусство сегодняшнего дня миссии Рефа. Однако прежнего напора и энтузиазма в его выступлениях не чувствуется. Корабль неуверенно держится на волнах даже при легком ветерке...
Весь пыл бойца Маяковский отдает в это время сатире, ибо приходилось отстаивать ее правовое положение в молодой советской литературе. Находились люди, которые считали, что сатира не может существовать при диктатуре пролетариата, так как ей «придется поражать свое государство и свою общественность» (В. И. Блюм). Маяковский по этому поводу сказал, что один из Блюмов (Блюм здесь используется как имя нарицательное) не хотел печатать «Прозаседавшихся»...
Вопрос - «Нужна ли нам сатира?» - обсуждался всерьез. На одном из диспутов в Политехническом выступили Кольцов, Маяковский, Ефим Зозуля, Рыклин и другие. В первом же номере «Литературной газеты», которая начала выходить с 22 апреля 1929 года, была начата дискуссия о сатире под таким углом зрения: «Возродится ли сатира?» И пойдет ли она на пользу или во вред, поскольку наносит удар по нашему государству, дает оружие врагу? Позднее, на Первом Всесоюзном съезде советских писателей, Кольцов рассказал забавную историю, как в эти именно годы к одному почтенному московскому редактору принесли сатирический рассказ. Он посмотрел и сказал: «Это нам не подходит. Пролетариату смеяться еще рано: пускай смеются наши классовые враги». А Маяковский вступал в споры стихами, в стихах призывал «вытравливать» критикой (и стало быть - сатирой) всю «дурь» жизни, убежденно считая, что «наша критика - рычаг и жизни и хозяйства» («Вонзай самокритику!»).
Он был недоволен состоянием сатиры. Недоволен тем, что нынешний «сатирик измельчал и обеззубел». Писания «про свои мозоли», выдаваемые за сатиру, вызывали саркастический смех и издевку со стороны Маяковского.
В замечательном, доверительном по тону стихотворении «Разговор с товарищем Лениным», «докладывая» Ильичу «не по службе, а по душе», - о том, что «ширится добыча угля и руды...», Маяковский тут же со всею откровенностью заявляет: «Очень много разных мерзавцев ходят по нашей земле и вокруг». Борьбу с ними - волокитчиками, бюрократами, подхалимами и перерожденцами с партийным билетом в кармане - Маяковский считал своим наипервейшим долгом.
«Мы их всех, конечно, скрутим...» - в этих словах слышится уверенность человека, идущего прямиком к правде. Но он понимает, как труден этот путь, и уже в доверительном тоне добавляет, что «всех скрутить ужасно трудно».
Когда в 1929 году проводилась чистка партии и советского аппарата, Маяковский в стихах вывел на свет божий несколько типов перерожденцев и приспособленцев, позорящих звание члена партии («Что такое?», «Который из них?», «Смена убеждений», «Любители затруднений»). Одно из стихотворений он так прямо и назвал - «Кандидат из партии». Его «герой» - «Вышел из бойцов с годами...» и теперь: «Служит и играет в прятки с партией, с самим собой». Стихи говорят о том, что поэт поддерживал идею очищения партийных рядов от балласта.
Так было в большом и малом. Поэт, который нетерпеливо подстегивал жизнь в стремлении ускорить ее движение к прекрасному будущему, который не за далью веков, а совсем близко видел коммуну во весь горизонт,- останавливается чуть ли не у каждого ухаба на большом пути, считая своим непременным долгом принять личное участие в «ремонтных» работах. И в этом он был последователен.
Один только пример (их - великое множество):
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84