Нужны были - срочно! - клише для первых номеров «Лефа» (а их делал гравер-частник на Усачевке, он был завален работой), и Незнамов получает задание:
- В свежем, соленом или маринованном виде, но вы должны их привезти сегодня же...
В половине первого ночи клише были доставлены, а Незнамов со словами сочувствия усажен за ужин.
В редакцию Маяковский приводил поэтов, прозаиков, иногда заказывал стихи, например, к 1 Мая. Как редактор, проявлял определенную широту, предоставляя страницы журнала талантливым, но далеким от линии «Лефа» писателям. Так в «Лефе» появился Бабель с некоторыми рассказами, Артем Веселый с главами из романа «Россия, кровью умытая». Печатались Дм. Петровский, Валентин Катаев, «Высокая болезнь» Пастернака, теоретик конструктивизма К. Зелинский, молодой С. Кирсанов.
Маяковский хотел привлечь к сотрудничеству в журнале Есенина и даже, как рассказывал Асеев, вел с ним переговоры на эту тему. Есенин запросил вхождения группой. Маяковский сказал, что «это сниматься, оканчивая школу, хорошо группой». Есенину это не идет.
Тогда Есенин запросил в полное распоряжение отдел.
- Что вы там один будете делать и чем распоряжаться?
- А вот тем, что хотя бы название у него будет мое!
- Какое же оно будет?
- А вот будет отдел называться «Россиянин»!
- А почему не «Советянин»?
- Ну, это вы, Маяковский, бросьте! Это мое слово твердо!
- А куда же вы, Есенин, Украину денете? Ведь она тоже имеет право себе отдел потребовать. А Азербайджан? А Грузия? Тогда уж нужно журнал не «Лефом» называть, а - «Росукразгруз».
Маяковский убеждал Есенина:
- Бросьте вы ваших Орешиных и Клычковых! Что вы эту глину на ногах тащите?
- Я глину, а вы - чугун и железо! Из глины человек создан, а из чугуна что?
- А из чугуна памятники!
...Разговор происходил незадолго до смерти Есенину.
А появление в «Лефе» статей Зелинского и даже публикация «Декларации конструктивистов» (1925), подписанной Сельвинским, Зелинским, Инбер, Агаповым, Габриловичем и Туманным, объясняется тем, что на первых порах Маяковский проявил интерес к эстетике конструктивизма, усматривал ее истоки в футуризме. Его привлекала идея технического эстетизма («борьба за конструкции вместо стилей»). Однако вскоре Маяковский вступил в борьбу с группой ЛЦК (Литературный центр конструктивистов), этого открыто «организационно-рационалистического течения в литературе», противопоставившего национальной стихии в искусстве идею «усвоения технической оснастки европейской культуры».
Конструктивисты также противопоставили агитационности, а говоря еще определеннее - партийности Маяковского нечто из прошлого, нечто формально-изощренное и сугубо рационалистическое, и Маяковский был прав, когда позднее, уже в 1930 году, характеризовал их позицию как «голое преклонение перед техникой», он говорил, что «это есть закурчавливание волосиков на старой, облысевшей голове старой поэзии». Несмотря на шумные претензии и даже причастность к нему талантливых Э. Багрицкого, В. Луговского, В. Инбер (руководителем ЛЦК был И. Сельвинский), конструктивизм не оставил в истории советской литературы следа, кроме своего звучного имени.
Первый номер журнала «Леф» вышел в конце марта 1923 года. Программные статьи были написаны Маяковским. Их было три: «За что борется Леф?», «В кого вгрызается Леф?», «Кого предостерегает Леф?»
В первом и ближайших номерах - в статьях и выступлениях лефовцев, в основном бывших футуристов, излагавших программу левого искусства на новом этапе, выявилось и отсутствие единомыслия между ними. Слишком далеко развела их жизнь, слишком различны были уровни понимания искусства.
Статьи Маяковского, открывавшие первый номер, развивали программу, которая была изложена в его письме Агитотдел ЦК. «В работе над укреплением завоеваний Октябрьской революции, укрепляя левое искусство, ЛЕФ БУДЕТ АГИТИРОВАТЬ ИСКУССТВО ИДЕЯМИ КОММУНЫ открывая искусству дорогу в завтра». Витиеватая запутанность фразы не мешает, однако, понять (помня при этом о программе), в каком идеологическом направлении собирается действовать Леф.
Подкрепляет это направление и ясно выраженное желание «растворить маленькое «мы» искусства в огромном «мы» коммунизма».
В статьях Маяковского есть и другое. Признав, что футуристическое движение до революции «расцвечивалось иногда цветами анархии», автор все-таки рассматривает его как предшественника - через «Искусство коммуны» - Лефа. И отсюда - амбициозный вывод: «ЛЕФ ОБЯЗАН ПРОДЕМОНСТРИРОВАТЬ ПАНОРАМУ ИСКУССТВА РСФСР, установить перспективу и занять подобающее нам место».
Была поставлена задача собирания воедино левых сил в искусстве, задача создать фронт «для взрыва старья, для драки за охват новой культуры».
И наконец, вот это:
«ЛЕФ БУДЕТ БОРОТЬСЯ ЗА ИСКУССТВО - СТРОЕНИЕ ЖИЗНИ».
Строение жизни - производственное искусство - гвоздь программы Лефа.
Классикам была объявлена амнистия. Они уже не сбрасывались с «парохода современности». На книгах классиков разрешено было учиться безграмотным. И тем не менее со стороны некоторых авторов нападки на классиков, иногда косвенно, а иногда и прямо, продолжались. О. Брик, например, отвергавший всякую творческую индивидуальность, уже в первом номере выдвигал такой тезис: «Не будь Пушкина, «Евгений Онегин» все равно был бы написан». Во втором номере В. Блюм сводил счеты с Островским («Кумир, сотворенный себе обывателем...»).
Объявляя войну искусству, О. Брик в 1924 году (N 6) писал: «Укрепляется убеждение, что картина умирает, что она неразрывно связана с формами капиталистического строя, его культурной идеологией, что в центр творческого внимания становится ситец, - что ситец и работа на ситец являются вершинами художественного труда». Он зовет молодежь на этот «единственно верный» путь.
И программные статьи Маяковского содержали ряд положений, дававших повод для различных трактовок. Что означал, скажем, лозунг борьбы против тех, кто «неизбежную диктатуру вкуса заменяет учредиловским лозунгом общей элементарной понятности»? Чью диктатуру вкуса имел в виду Маяковский, объявляя справедливую войну лозунгу элементарной понятности? Чужака, Брика, самого себя? Но почему она должна приниматься как неизбежная? Да к тому же если учесть, что Чужак, Брик, Третьяков вообще отрицали искусство в его эстетическом качестве...
И началось это не с «Лефа». Вот документ 1921 года - объявление в читинской газете: «Редактор журнала Дальбюро РКП «Творчество» Н. Ф. Насимович-Чужак, приступая к работе, приглашает авторов срочно представить свои рукописи. В отделе искусства участвуют все...» Все. Ничего удивительного, если «Евгения Онегина» может написать кто-то и кроме Пушкина. Возможно, кто-то из «всех».
С какой горечью в воспоминаниях художницы Е. А. Лавинской говорится о том, что О. Брик - теоретик Лефа и один из его лидеров, на долгие годы, а порою и навсегда отвратил от искусства нескольких талантливых художников и скульпторов, входивших в Леф! Искусство трактовалось как буржуазный пережиток, в этом они были едины с Третьяковым. Скульптор Лавинский, художник Родченко более чем на десятилетие бросили заниматься любимым искусством. Талантливые молодые люди целиком подчиняли себя оформительству, чисто «функциональной» деятельности. Николай Асеев писал стихи про «стального соловья», убивая в себе ощущение прекрасного. Искусству наносился чувствительный урон.
Нельзя, разумеется, отождествлять деятельность Маяковского с идеями Брика, который даже в 1927 году писал, что «от задачи своей футуристы не отказались и завещали ее Лефу», - он хоть и испытывал влияние лефовского теоретика, разделял и даже пропагандировал некоторые его идеи, но в поэзии оставался самим собой. Брик даже жаловался Лавинской, что он «накачивает» Маяковского перед выступлениями, а тот несет «сплошную отсебятину!».
Пестрота во взглядах на искусство у лефовцев была удручающей. Ведь Леф включал в себя, по подсчетам Маяковского, двенадцать различных «групп работников слова». Создавались ячейки Лефа на местах - в Закавказье, в Одессе (Юго-Леф), на Украине (Аспанфут) и т. д.
Выступивший в «Лефе» С. Третьяков без всяких экивоков превозносил футуризм, отождествляя его с творчеством Маяковского и ставя знак равенства между футуризмом и «коммунистическим искусством». Б. Арватов, не разделявший с Третьяковым оценки прежнего футуризма, выдвигал уже чисто лефовскую теорию «производственного искусства», а социальную значимость поэзии Маяковского выводил из формальных элементов. Н. Чужак, претендовавший на роль марксистского идеолога в футуристическо-лефовском движении, утверждал идею «слияния искусства с производством».
Что это такое?
Пожалуйста.
Новое искусство, писал Чужак, «упирается в непосредственное земляное строение вещи». Он утверждал далее, что «самый процесс искусства здесь совершенно отождествляется с процессом производства и труда» и что «продукт» этого процесса «мыслится, как некая товарная, т. е. обменная и регулируемая спросом - предложением, ценность...».
Товар - деньги - товар. Не так ли?
Какие тут могут быть разговоры о тайнах искусства, о прекрасном, о человеческой душе, способной раскрыться в слове, способной воспарить вместе с читателем или сгореть дотла в огне страсти!
И разумеется, с таких позиций Чужаку не могла понравиться поэма «Про это», как и другие вещи Маяковского этих лет, кроме агиток. А поэму критиковали с разных сторон. Г. Лелевич (журнал «На посту») громил ее с позиций «пролетарского» охранительства. Имажинисты в журнале «Гостиница для путешествующих в прекрасном», не размениваясь на мелочи, объявили «Про это» «малограмотной халтурой». А Чужак охарактеризовал ее как «чувствительный роман» («Его слезами обольют гимназистки...»). Да и другие лефовцы были недовольны, пеняли Маяковскому, что он пишет о любви «по личным мотивам»...
Маяковский, переживавший сложный, но и весьма плодотворный период в жизни и творчестве, написавший «Прозаседавшихся», ряд других острейших сатирических и лирико-публицистических стихотворений, поэмы «Пятый Интернационал», «Про это», объявляется этаким парнасцем, загнавшим себя в тупик безысходности. Не зря он предупреждал своих соратников по «Лефу»: «Бойтесь стать очередной эстетической школкой».
Если Маяковский в своей творческой, поэтической, статейно-рецензионной, лекционной и в редакторской практике отстаивал заявленные принципы «тенденциозного реализма», то некоторые лефовцы не смогли преодолеть наследия формально-футуристических концепций. Б. Арватов, Н. Чужак, считавшие себя истинными марксистами среди лефовцев, на самом деле повторяли зады формалистической эстетики, и потому крученыховская заумь принималась ими за откровение.
С. Третьяков упрямо твердил, что нужно «бросить писать стихи и поэмы, нужно фиксировать факты» (Е. Лавинская), давать хронику. Это они с Бриком к концу жизни Маяковского стали поговаривать, что его поэмы «устарели». «И все же Брик продолжал пользоваться именем Маяковского, разговаривая с художниками, молодежью, студентами, - пишет Лавинская, - он говорил «мы лефы». За этим подразумевалось «мы с Маяковским» - кто бы пошел за одним Бриком?» На место Брика здесь можно поставить имя любого из «теоретников» Лефа.
Поскольку в редколлегии журнала «Леф» не было единства («Кто в Леф, кто по дрова»), то и содержание его иногда оказывалось противоречащим заявленной линии, с уклоном к формализму. Тезис «растворения искусства в жизни» был нелеп и вреден. Нелепы и вредны были выступления, направленные на дискредитацию классического наследия. И конечно, по этим позициям «Леф» стал подвергаться критике, в частности, со стороны Луначарского, который призывал молодежь не увлекаться лефовскими идеями, а в открытом письме Асееву упрекал лефовцев в том, что они только и думают, «как бы поставить слово на четвереньки, как бы принудить ритм к противоестественным прыжкам», из чего получается «вымученное оригинальничанье». Маяковский сам в 1928 году охарактеризовал формальное мастерство Лефа как «замкнутое пределами отвлеченного изобретательства в слове».
Но и в период издания «Лефа», в 1923-1925 годах, Маяковский не был особенно близок заумникам и убежденным формалистам левого крыла, и хотя отдавал дань «фактографии», «производственному искусству», но он - поэт, публицист, деятель нового типа - прокладывал магистральную линию современного искусства, выступая конструктором, творцом литературы социалистического реализма. О серьезном осознании плодотворности реалистического метода искусства говорит и перемена в отношении к классике и то, что он стал называть себя «некрасовцем».
Журнал «Леф» в программных установках оставлял лазейки для спекуляции и на новаторстве, и на формотворчестве. Находилось место также и для демагогии вульгарно-социологического толка, и для пропаганды разного рода рационалистических и утилитаристских идей.
Сам Маяковский в этом смысле не был безгрешен. Ведь что такое, скажем, торговая реклама?
«Производственное искусство». Попытки заменить литературу «фактографией», «функциональностью», производственным искусством в двадцатые годы предпринимались всерьез.
И - не надо скрывать - данью этой тенденции была работа Маяковского для торговой рекламы. В статье «Агитация и реклама» он призывает поднять рекламу на такой уровень, «чтобы калеки немедленно исцелялись и бежали покупать, торговать, смотреть!». Торговая реклама при нэпе - в представлении Маяковского - это важное оружие Советской власти, реклама должна «работать на пролетарское благо».
В одном из выступлений он так объяснял эту свою работу:
- Спрашивают, почему я пишу для Моссельпрома. Да кто вам сказал, что я пишу для него? Я для вас пишу. Разве вы не хотите, чтобы советская промышленность и торговля развивались? Ну, кто не хочет?
Таких, конечно, не находилось.
Маяковский высмеивает некоторые образцы нашей «рекламы» за их сухость и «канцелярщину», которая скорее отталкивает покупателя, чем привлекает, и прямо призывает учиться этому у буржуазии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84