Резные лучики одной из миллиона лежащих под ногами снежинок, трещина на камне у вершины горного отрога, фигуры сэтов, в ожидании застывших у опушки — я видела все это одновременно, так, словно глазам надоело смотреть на мир как обычно, и они позавидовали фасеточному зрению стрекозы. А клинок все звенел и звенел.«Наверно, так выглядит смерть», — шальная мысль мелькнула, и ее тут же смело валом видений. Лица, люди, желания, мечты, боль — все, что клинок успел увидеть за свою более чем тысячелетнюю историю. Теперь уже не было нужды копаться в библиотеках, разыскивая ответы на загадки прошлого — я и так знала практически все. Знала, откуда пришел Ворон и что он искал, помнила, как укладывались каменные блоки замка, который сабиры перекроили и переименовали на свой лад, помнила тысячи имен давно погибших нелюдей, и одно-единственное имя — того, кого мне предстояло найти — Атор.Видения наступали горным обвалом, превращая меня во что-то чужое. Я почти чувствовала, как Аня Семенова, которая хочет домой, скучает по маме и глупо влюбляется в первого встречного оборотня, растворяется в этом водовороте, уступая место существу более могущественному, но абсолютно чужому.И когда уже начало казаться, что еще секунда — и меня не станет, совсем, окончательно и бесповоротно — все закончилось. Оставалось прислониться лбом к неизвестно откуда взявшейся каменной плите и шумно выдохнуть.Теперь я точно знала ответ на вопрос, так волновавший сотни американских психологов семидесятых годов — что чувствовал супермен, когда понял, что он супермен? Да ни черта хорошего он не чувствовал — сожаление, что это не произошло раньше, потерянность и всеобъемлющее желание послать весь мир куда подальше. Какой смысл в том, что тебе преподнесли правду на тарелке с голубой окантовкой, если ты и сам до нее почти добрался? Обидно!— И чего тебе стоило проделать этот фокус три месяца назад? — упрекнула я клинок.Он не ответил.«Адмирал, может, подвигаешь веслами, не век же с камнем миловаться? » — устало спросил внутренний голос. Похоже, что моя шизофрения тоже притомилась от бесконечных поисков.Несколько секунд я тупо разглядывала высокую гранитную плиту, с которой так нежно обнималась, и пыталась сообразить, откуда она здесь взялась. Потом огляделась по сторонам — леса больше не было. Вернее, он был, но намного дальше. А я, как горный орел, восседала на мощеной камнем площадке среди живописных развалин бывшего форта сабиров.— Нашла! — с жизнерадостностью идиота констатировала я, и честно призналась: — Но повторить не смогу.В общем-то, живописными руинами я сгоряча обозвала несколько валунов от фундамента, кусок стены, вросший в землю, на которой не было и следа снега: площадка и плита, больше смахивающая на надгробный камень. Выбор был невелик — навряд ли сабиры спрятали жертву своих магических опытов в остатках стены.— Меняем профессию и имидж. Зовите меня просто Ларой. Расхищаю гробницы за умеренную плату, — я уперлась плечом в плиту, стараясь сдвинуть ее с места.Через десять минут отчаянных попыток, отборной ругани и использования клинка в виде рычага, между постаментом и гранитом появился узкий зазор. Дальше дело пошло легче, вскоре я смогла отжать плиту почти на полметра. Послав к чертям все предосторожности, я сиганула туда, как кэрролловская Алиса в кроличью нору, но в отличие от сказочной девочки, приземление которой прошло без сучка без задоринки, меня приветливо встретила куча каких-то острых черепков, жалобно хрупнувших под сапогами (кроссовки погибли смертью храбрых в камине Лайона). В мутном пятне рассвета, проникавшего через щель в подземелье, я смогла разглядеть только усыпанный слоем темных черепков пол и фрагмент стены с пустующей факельной стойкой.Тут мою голову, наконец, посетила мудрая мысль, что если я не отыщу, чем осветить дорогу, то шансы выбраться живой и невредимой стремительно падают. К счастью, факелы и огниво все-таки нашлись — нужно было только сделать пару шагов в темноту.За первой мудрой мыслью пришла вторая — как оказалось, совсем не мудрая — я решила повнимательнее рассмотреть хрустевшие под ногами черепки. Лучше было этого не делать! Тридцатисантиметровым слоем каменную кладку покрывали раздробленные кости. Кому они принадлежали, людям или животным, уже не разобрать: осколки были мелкими, не больше, чем палец в длину, но глобальность жертвоприношения поражала.— Что вы тут наделали? — вопрос, адресованный давно умершим сабирам, заметался эхом под каменными сводами.Подавив отвращение, я заставила себя идти по этому мертвому ковру. Осколки с хрустом перемалывались под ногами, превращаясь в невесомую пыль. Подземный коридор, прямой как стрела, уводил все дальше от входа. В неровных отсветах факела, который больше чадил, чем горел, моя тень троилась, и начинало казаться, что кто-то идет следом, пару раз даже почудился шелест чьих-то шагов. Коридор свернул влево и начались лестницы — довольно широкие и удобные — и усыпанные костями.Темные коготки страха прочно засели где-то под кожей, и при каждом треске расколовшейся кости впивались все глубже. Мне мерещились целые армады призраков с красными как угли глазами, недовольных столь грубым нарушением их вечного сна. Чем глубже я спускалась, тем толще становился слой праха: начали попадаться целые черепа, равнодушно провожающие меня пустыми глазницами. Человеческие черепа.Жалобно заскулив, я еще крепче вцепилась в рукоять меча. Быть смелым — это хорошо, но уж больно страшно.Последний лестничный пролет почти полностью скрывала костяная насыпь, только в самом низу темнел крохотный кусочек каменного арочного проема. Осторожно спустившись по этой горке, я, сжав зубы, стала отгребать кости в сторону, освобождая дорогу и изо всех сил стараясь не паниковать.Первое, что я увидела, протиснувшись под низким сводом и насыпью, это черный обелиск. Такой же матово-бархатный, как мой меч, но более прозрачный. Он стоял посреди идеально круглого зала, памятником самому себе. Радиальный орнамент на плитах пола лишь подчеркивал эту обособленность.«Кажись, добрались, — скептически крякнул внутренний голос. — Только шею не сверни от радости, до пола все-таки метра два! »Послушавшись совета, я, прежде чем спрыгнуть, подсветила место будущей посадки факелом. Нет, зря я ругала свой внутренний голос, какой бы он не был зануда, но чаще всего его рекомендации были как нельзя более своевременны: пола не существовало — куда ни посмотри, вниз уходили лишь отвесные стены. Обелиск просто висел в центре этой пропасти, поддерживаемый магией и фосфорно-светящимися, толстыми линиями огромной паутины, которую я сначала приняла за орнамент мозаики.Пришлось оставить факел и, рискуя головой, сползти вниз по насыпи, пробкой затыкавшей арку, благо, кости спрессовались за долгие века и не осыпались под руками — и осторожно поставить ногу на одну из линий паутины. Выждать несколько секунд, окончательно уверившись, что паутина материальна и способна выдержать мой вес, поставить вторую ногу и, наконец, отцепиться от костей. Нити слегка завибрировали, но даже не прогнулись.Дальше я, как канатоходец, осторожно двинулась вперед — сетка линий была довольно частой, что утешало: если начну падать, главное как следует раскорячиться, тогда точно за что-нибудь затеплюсь.Таким черепашьим манером я медленно продвигалась вперед, останавливаясь на каждом перекрестье паутины перевести дыхание. Чем ближе к обелиску, тем чаще становилась паутина. Последние пару метров мне удалось пройти, как по ровному полу. Теперь я могла подробней рассмотреть черный камень.На первый взгляд, он казался абсолютно монолитным и однородным, но через несколько секунд пристального вглядывания я различила еще более черный сгусток в центре. Почти прижавшись к холодному камню и вцепившись в гранитный постамент (паутина, конечно, прочная, но мало ли), я старалась различить что-то еще. Перед моим взглядом обелиск словно терял цвет и становился прозрачным — теперь стала видна фигура человека. Она проступала все отчетливей, и вскоре стало возможным различить, что это мужчина. Довольно высокий и широкоплечий, безволосая голова опущена на грудь — так, словно он спит стоя. Я протерла заслезившиеся от напряжения глаза. Что-то в его фигуре казалось странным и неправильным.Через несколько секунд, когда камень стал почти полностью прозрачным, я поняла, что: с оборотня содрали кожу. Были прекрасно видны линии мышц, серые веревки связок. Кое-где (видимо, кожу сдирали неосторожно) полностью обнажились кости. Кошмарней всего смотрелся когда-то яркий и блестящий медальон, который теперь покрылся бурыми пятнами ржавчины и врос в грудь оборотня, раздвинув в стороны мешавшие ему ребра, под которыми живым куском мяса пульсировало сердце. Плоть вокруг медальона почернела и бугрилась темными нарывами.— Мамочки... — прошептала я. — Так вот как сабиры командира своего делали...Этот шепот словно проник через толщу камня, и мужчина пошевелился — медленно, очень медленно он поднял голову. От созерцания лишенного кожи и половины мышц лица меня чуть наизнанку не вывернуло. Поборов тошноту, я заставила себя посмотреть прямо в глаза тому, кого столько лет называли Предавшим. Наверно, они с Айсом действительно были когда-то похожи — сейчас об этом напоминал только темно-серый, с легким ртутным отблеском цвет радужки — единственное, что осталось неизменным на изуродованном лице.Атор чуть наклонил голову, рассматривая меня, потом перевел взгляд на клинок и медленно кивнул. Я непонимающе подняла брови, но меч, который соображал в тридцать раз быстрее, решительно дернулся.— Не понимаю! Надо разбить камень? — выкрикнула я.Последовал второй кивок.— Но ведь тогда ты умре... — я замолчала от нахлынувших чужих воспоминаний. Минуты, часы, дни, годы — почти полная неподвижность, адская боль, от которой уже сотни раз сошел с ума, темнота везде — внутри, снаружи; сотни лет одиночества, сотни лет чувства вины, бешеной злости и жажды мщения, и снова темнота, и скитание измученного разума на грани бреда; сожаление о несделанном и несказанном, какая-то женщина, подкладывающая сучья в костер, звон стали, искаженное в муках лицо совсем молодого сабира, и опять темнота, боль и ожидание смерти, которая не торопится приходить...— Прекрати! Не надо, пожалуйста! — я безостановочно просила, умоляла, убеждала, но все было тщетно — воспоминания продолжали мелькать одно за другим, и каждое оставляло в памяти кровоточащую зарубку. — Не надо! Ты хочешь умереть?! Хорошо, я все сделаю! Я все сделаю, только прекрати! — уже ничего не соображая, я нащупала рукоять клинка и со всех сил ударила по обелиску.Взрыв, который последовал за ударом, откинул меня в сторону и швырнул о камень, славно приложив затылком. От боли в глазах потемнело. Мелькнула мысль, что паутина не выдержала и лопнула, и я уже лечу, как сказочная Алиса, в бездонную пропасть.Внезапно я ощутила, что на меня смотрят. Взгляд был почти осязаемым, он словно шелком обласкал щеку, потом плечо. Затем на смену взгляду пришли чьи-то теплые и нежные руки. Сделав колоссальное усилие, я открыла глаза — собственные веки казались мне чугунными гирями, которыми так лихо перебрасываются в цирке силачи. Сначала ничего не было видно, кроме серой туманной пелены, потом сквозь нее, как контур на проявляемой фотографии, проступила тень склонившегося надо мной оборотня. Атор. Такой же, как и в моем сне: на плечах темный плащ, потертая дорожная одежда покрыта пылью, серо-черная грива волос растрепана, над бровями каньонами залегли глубокие морщины. Я, как завороженная, уставилась в темные спокойные глаза, на дне которых притаилась легкая грусть.— Ты живой? — во рту внезапно пересохло, и собственный язык показался самым непослушным и неловким существом на свете.Оборотень улыбнулся и отрицательно покачал головой.— Значит, я тоже?..Еще одна улыбка и движение, означающее «нет». Оборотень осторожно погладил меня по голове. Странно, разве у мертвых бывают такие теплые руки?— Атор, ты... — моя говорливость была остановлена самым банальным образом — мне просто прикрыли рот ладонью. Затем оборотень еще раз улыбнулся, вложил мне в руку тот самый медальон, что когда-то был у него на груди, и легко, словно крыльями мотылька, коснулся поцелуем виска.— Вы так похожи, — еле слышно прошептала я. — Ты все знаешь, скажи, что мне делать? Я хочу вернуться домой...Улыбка исчезла с лица Атора, как исчезают пустынные миражи, стоит только подойти к ним ближе. На смену ей явилась гримаса боли, словно мои слова ударили оборотня по самому уязвимому месту. Он как-то беззащитно и горестно усмехнулся, пожал плечами и еще раз погладил меня по голове.«Нечего ему тебе сказать. И помочь он не может. Это просто призрак, по странному распоряжению судьбы задержавшийся в мире живых. Привидение. Фантом с теплыми и ласковыми руками», — от этой правды стало еще горше, и я почувствовала, что вот-вот самым бесстыдным образом расплачусь.Тем временем оборотень поднялся с колен, поправил на плечах потрепанный плащ, проверил, легко ли выходит меч из ножен, взмахнул на прощанье рукой и, развернувшись, растворился в густом тумане. Не исчез, не ушел в серую муть, а именно растворился — словно сам состоял из того же тумана.Ушел к своему Ворону. Теперь уже насовсем. Пророчество из книги сабира начало сбываться: Предавший обрел смерть, а вместе с ней и свободу.Боль воспользовалась тем, что некому ее отогнать, и стала безнаказанно вгонять в затылок железные сваи. Наконец-то можно было закрыть глаза, покрепче сжать в кулаке медальон и позволить себе потерять сознание. Первый раз за всю жизнь я погружалась в беспамятство с такой радостью. * * * Ворота медленно выплывали навстречу из вечернего тумана, как гигантский силуэт «Титаника», — совершенно идентичные тем, первым, на пустоши, через которые мне довелось пройти целую вечность назад. Возвращаться обратно в замок решили именно через них, плюнув на предосторожности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33