Я даже почувствовал себя несколько странно, ощутив одновременное прикосновение множества тонких и нежных ручек – особенно запомнились быстрые пальчики той черноглазой девчушки, что ловко расчесала мне волосы и бороду изящным костяным гребнем… Царь Леванид тоже впервые за последние несколько месяцев вспомнил о том, что он – царь: выпрямился в расписных креслах и, положив на колени сверкающий золотой меч Константина, обеими руками взялся за молочного поросенка.
Мне стало жаль Босяту: он положительно недоумевал, кому из нас нужно кланяться особенно усердно. К счастью, истинный князь Опорьевский не заставил себя долго ждать: в сенях раздался шум, отчетливо прозвучала нецензурная брань, всхрипнул жестоко ударенный привратник – и человек в бордовом пиджаке, с трудом пробившись сквозь заслон челяди, появился на пороге гридницы.
– …!!! – заорал он с порога, злобно тараща глаза. – Я вам покажу… как князя во дворец не пущать! Я вам устрою утро стрелецкой казни! Кто тут наместник? Подать сюда живым или полумертвым!
Босята едва не погиб, осознав свою ошибку. Злобно покосившись на нас с Леванидом (проклятые самозванцы!), он с размаху скользнул под ноги разгневанному Бисеру и ухватился белыми ручками за отвратительно грязные княжьи сапоги.
– Ой, не гневайся, княже! Я посадник! – Босята судорожно вытер рукавом желтую грязь на сапогах. – Уж мы ждали тебя, кормильца, ждали-дожидали… Вот, дружина твоя покормиться пожелала – ну мы и рады помочь… Заходи, добрый волен, отведай моего худого жированьица…
Услышав про жированьице, Мстислав потеплел лицом и, перешагнув посадника, направился к столу. Нарядные девушки разом бросили нас с Леванидом наедине с молочным поросенком и легким косяком метнулись навстречу запоздавшему князю.
– Я тут, понимаешь, по мельницам езжу… можно сказать, село поднимаю, не жалея сил… А они – ужинают! – С укоризной сказал Мстислав, косясь на темноволосую служаночку с гребнем. И тут же добавил уже совсем незлобно: – Налейте, что ли, князю… вон в тот золоченый дюар с ручками.
К «дюару» подскочили сразу три девушки – под одобрительный рев пьяной дружины они наполнили чашу изумрудно-зеленым молодым вином, и посадник Босята саморучно поднес новому властителю «штрафную». Я понял, что после этого тоста Бисер еще недолго пробудет в сознании, и уныло отвернулся. Князь взглотнул – гридница взорвалась молодецким гоготом, свистом и топаньем, потом еще глотнул, еще… и – не глядя швырнул через плечо опустошенный бокал. Чудом не убил холопа, выносившего на двор объедки.
– Вот так будет с каждым… – выдохнул Славка и строго похлопал посадника Босяту по плечу. – Ты, значит, будешь здешний мэр? Ну-ну… ничего-ничего. Будем теперь вместе работать. Меня Мстислав Лыкычем зовут, я ваш новый начальник.
Он говорил еще что-то, но слова потонули в свербящем звуке дудок и рожков – из боковых комнат в гридницу высыпали скоморохи в ярких рубахах. Мстислав, оттеснив меня с княжьего места, навалился грудью на стол и, не моргая, уставился в блюдо с заливной рыбой.
– Неужели опять надо кушать? – с ужасом спросил он сам себя, берясь за нож. Я улыбнулся и протянул руку к кувшину с любимым смородиновым медом. Потом мы все по очереди произносили многозначительные тосты за окончательный разгром язычества и торжество над Чурилой. Царь Леванид, совершенно не пьянея, налегал на угощение и с удовольствием наблюдал за проделками скоморохов; слепой Лито в шутку бился на кулаках с огромным дружинником из отряда «боевых жаб»; а Мстислав громогласно расхваливал характер и добрый нрав покладистой мельничихи.
– Оч-чень спортивная дама, – бубнил он, перекрывая общий шумовой фон застолья. – Один бы я не справился: хорошо, Гнедан помог.
Он находился под таким сильным впечатлением, что пообещал в честь мельничихи переименовать несколько улиц в Жиробреге. Дабы увековечить в народной памяти достоинства своей фаворитки, новый князь решил подыскать городу новое, более современное название – к сожалению, настолько неприличное, что я могу дать его лишь в латинской транскрипции.
– Опорье – глухая дыра, а Жиробрег – мой любимый город! – объяснял он Дормиодонту Неро, ухватившись пальцами за медную бляху на груди катафракта. – Я хочу, чтобы столицей моего княжества был Жиробрег. Здесь полно красивых и разведенных мельничих. Чудный город, я его переименую в Velikye Siski. А главную площадь я назову Площадью Восстания, то есть Erection Piazza… Да! И пусть установят новые указатели!
Босята пообещал к утру развесить новые таблички.
– Хорошо, когда название города рифмуется со словом «виски», – задумчиво произнес Мстислав, в рассеянности отпуская бляху на груди Неро.
I'm always drunk in San-Francisco!
Maybe it's the air…
But only in Veliky Sisky
You'll find that lovely rounded pair…
[Всегда пьян в Сан-Франциско,
Возможно, это от воздуха…
Но только лишь в Великих Сиськах
Ты найдешь славную круглую парочку (англ.)]
Так запел Мстислав. К счастью, я не расслышал второй куплет – Бисер вылез из-за стола и направился туда, где плясали скоморохи. Вместе они стали разучивать новые песни.
…Кто-то безжалостно тряс меня, дергал за плечо! Я вздрогнул и проснулся – перед глазами прояснилось мутно-желтоватое днище братины с медом, и я оторвал голову от стола. Утро еще не наступило: за окнами темно, и факелы на стенах давно погасли, только в близоруком свете масляных плошек под потолком виден опустевший разграбленный стол и нагромождения спящих тел… Меня разбудил слепой Лито – я узнал его по светлой челке и длинному носу.
– Подымайся, княже Лисей! Тревога!
Я вскочил, озираясь: меча не было видно – очевидно, его несли вместе с доспехами девушки-служанки. Я наклонился выдернул корявый поцарапанный кинжал из ножен у одного из Славкиных дружинников, храпевших под столом.
– Переполох в городе, княже, – быстро сказал Лито. Он уже в кольчуге и сжимает в левой руке секиру. – Горожане наших бьют. На постоялом дворе твоего дружинника зарезали, гречанина…
Я похолодел. Где Босята? Неужель неспроста затеял пьянку хитрый посадник? Решил перебить нас хмельными? Но нет – вот он, прикорнул на скамеечке, спит как младенец… А рядом, разбросав по ковру мощные конечности, запрокинув багровое лицо, лежит князь Мстислав – его Лито так и не сумел растолкать.
– Сколько наших воев погибло? – переспросил я, спросонья путаясь в древнерусской грамматике. Лито дернул плечом:
– Не знамо. Пока нашли одного, с перерезанным горлом… У постоялого двора, что на рву. Двое твоих всадников после пира туда ночевать пошли, там их и осадили.
– Много ли бунтовщиков?
Лито не мог ответить. По его словам, к месту происшествия только что устремились трое «боевых жаб» из его десятка. Остальные просто не в силах подняться в седло. Я отшвырнул стул и, на ходу оправляя на груди золотую цепь, бросился к выходу.
– Разбуди Босяту! Пусть собирает своих дружинничков и на всякий случай вооружит челядь! Попробуй привести в чувство еще хоть кого-нибудь!
Через несколько секунд туповатые сонные пальцы уже распутывали узел на кольце коновязи – наконец я залез на чью-то немолодую, раскормленную кобылу. Следом за мной из терема выпрыгнул маленький, всклокоченный человечек – я узнал десятника Неро.
– Десятник! Отыщите ваш доспех и поспешайте вслед за мной! – крикнул я, не оборачиваясь, и вдавил пятки в кобылий пах. Обезумевший за ночь привратник едва успел растворить ворота, и я вылетел из гостинца на дорогу, ведущую ко рву.
Я сразу различил постоялый двор в ряду одинаковых светлых теремов, выходящих к дороге крытыми высокими крылечками. Над одной из крыш нежно расползалось в небо легкое облачко сизого дыма,, а напротив, у ограды светлели неподвижные пятна – привязанные лошади. Я выпрыгнул из седла поспешно и несколько неудачно – потянул ногу. Прихрамывая, подбежал к забору: здесь в траве залегли несколько «союзников» – невыспавшиеся Славкины дружинники. Ярко-алое пятно привлекло внимание: у одного из них голова перевязана кровавой тряпкой. Сосредоточенные лица; рядом с каждым в траве – пара заготовленных дротиков, моток веревки или пучок метательных ножей.
– Не спеши, княже Лисей! – грубовато окрикнул меня ближайший из «боевых жаб». – Вражина из окон стрелами бьет. А ты и кольчужки не накинул, недобро это…
И верно, я позабыл про доспех. Пригнулся у плетня и посмотрел на задымленный терем в щель между жердин.
– Видать, человек пять их там засело, – невозмутимо продолжал широкоплечий дружинник. – Метко бьют, и гляди-ка: дыму напустили, дабы нам не видать.
Бесполезно вглядываться: за легкой переливчатой завесой (не то дым, не то пыль) различим только общий контур терема, а что за окнами творится – не разобрать. Я обернулся на шорох: пригибаясь к земле, подбежал мой катафракт, Харитон Белоликий. Лицо почему-то перепуганное: почти касаясь губами уха, стал шептать о каком-то желтоглазом демоне, засеваем в проклятом тереме.
Я прислушался: Харитон всерьез говорил о том, что один из славян-постояльцев внезапно превратился в страшного упыря с волчьей мордой и напал на него в тот момент, когда Харитон уже готовился ко сну. Напарник Харитона, катафракт Савва Фригиец атаковал оборотня сзади – но чудовище успело обернуться и перегрызло ему горло… Харитон ухитрился выпустить в желтоглазую нечисть тяжелую стрелу из своего арбалета – но тут изо всех углов бросились на него какие-то мохнатые твари… Пришлось выпрыгивать в окно и сзывать подкрепление.
Я отвернулся. Это полный бред: очевидно, мои всадники были настолько пьяны, что спровоцировали драку со славянами, да во хмелю перепугались их грязных бородатых рож. Позади на дороге всхрапнула лошадь – со стороны гостинца к нам приближалось еще несколько верховых: я без труда узнал темную кобылку Дормиодонта Неро. Рядом, придерживая у бедра секиру, скакал слепой Лито. За ними от ворот крепости двигалась толпа пеших воинов нам на помощь – очевидно, отряд посадника Босяты. Не прошло и минуты, как Неро опустился рядом со мной на землю – выставил вперед арбалет и прищурился на высокие окна терема, накручивая рычагом тетиву.
– Эх, жаль не захватили с собой катапульты. – Он пытался шутить. – Сейчас бы уронить на крышу один камень – и цель достигнута!
Я не успел ответить: внезапный порыв крепкого ветра туго ударил по траве, по деревьям – и на мгновение разорвал плотный дымовой занавес вокруг дома; всего на миг ясно очертились шагах в пятидесяти бревенчатые стены, крыльцо, темный провал окна – и в окне возник силуэт человека: неподвижно стоит, опершись обеими руками о подоконник!
«Боевые жабы» среагировали мгновенно: легкий шорох, и рокот разом сорванных тетив! – три или четыре стрелы стаей рассекают воздух… вот он, человек в окне, виден как на ладони! Кто-то из «жаб» даже успевает усмехнуться – не уйти ему, гаду, от острого наконечника!
Но – такого я еще не видел: легкие летучие черточки, вспоровшие воздух, уже едва достигли окна, почти ударили таинственного человека – и вдруг, бессильно вильнув вбок, вяло попадали на землю возле самого дома! Стрелы будто натолкнулись на невидимую стену, защищавшую темную фигуру в окне…
Это, конечно, уже магия. Я обернулся: лица «боевых жаб» посерели – непростой, видать, противник засел в оцепленном доме.
Дормиодонт Неро так и не успел выстрелить из своего арбалета – новый бесшумный взрыв сизого дыма вспенился где-то внутри терема, распух и повалил изо всех щелей, из окошек и дымоходов наружу. Грамотно обороняются эти твари – совсем как кавказские сепаратисты. Очевидно, так просто их оттуда не выкуришь. И все же сделать это необходимо до рассвета, прежде чем проснутся горожане – чтобы не провоцировать новых беспорядков.
– Зови своих Гречанинов, княже Лисей! – бесцветным голосом пробурчал из травы ближайший «боевой жаб». – А мы на приступ не пойдем. Там, видать, нечисть затворилась – колдуны да оборотни… И стрелой не возьмешь.
Я полез в дорожную сумочку – кожаный кисет, привязанный к поясу – достал продолговатый кусочек серебра и повертел в пальцах.
– Серебряную гривну тому, кто бросит мне в ноги голову этого колдуна, – холодно сказал я и демонстративно швырнул гривну в кусты у забора. И не стал оглядываться на «жаб» – потому что трава уже зашуршала и несколько ловких теней скользнули сквозь провалы в плетне к задымленному дому. «Жабы» пошли на приступ – и, кажется, наперегонки.
Тут-то началась настоящая магия. Сухо взорвавшись желтой опилковой пылью где-то у самой земли, затрещало и накренилось дерево у забора – угрожающе распахнув ветви над нашими головами… Вслед за ним еще несколько немолодых лип, буйно колыхнув кроной, повалились на землю, словно подрубленные под корень – перегораживая путь к терему, накрывая атакующих Славкиных дружинников… И уже совсем как в фантастическом фильме, разорвавшись косым пучком бенгальских искр, распахнулись взломанные перепонки чердачного окошка! – горячий скрежет, уже почти свист: он перекрывает даже треск проседающих к земле деревьев – и какая-то адски блестящая, стремительная мерзость в остром полумесяце распахнутых железных крыл маленьким заостренным диском выстреливает из терема параллельно земле… ракета или просто пучок зазубренных ножей? Она приближается!
Сбоку всхлипывает Неро, накрытый зеленой мятущейся сетью ветвей рухнувшего дерева – а черная стальная тарелка, красиво накренясь набок, с разворота пикирует к земле – я на миг теряю ее из виду… – вот! снова, будто выпрыгнув из другого измерения, вспыхивает страшно близко… Едва успеваю рывком броситься на землю, пригнуться – горячий шум проносится над головой! Оторвав лицо от земли, смотрю вслед: наискось сбривая верхушку забора, сквозь жженый дым и суету разлетающихся обломанных жердин, уходит ввысь – на разворот…
В двух шагах впереди кто-то из моих катафрактов – кажется, Харитон Белоликий – с колена, выбросив вперед руку, отсылает в мутное рассветающее небо арбалетную стрелу… Я не смотрю ей вслед – оборачиваюсь назад, на толпу Босятиных дружинников:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77