сребряну гривну предлагал, ежли кто про Даню-кузнеца скажет, укрывище его назовет. Ко мне приходил, расспрашивал… А я того Даньку и в глаза не видывал, даже рожи его не признал бы. Разбита мне мол: коли схоронил у себя Даньку-вора, будешь плетьми бит, да еще гривну князю отдашь. А меня смех разбил: где я те гривну возьму? У нас отродясь такого богатства не видано!
Середа громко расхохотался: он словно гордился своей бедностью. А Данила потрогал языком тонкую серебряную пластинку за щекой и задумался. У него в подвале целый сундук таких гривенок – недаром и подожгли кузню… Как выяснилось, на него охотится сам местный десятник – представитель княжеской власти. Слава Богу, однорукий Середа не догадывается, кого прикормил молоком в своей избушке. К сожалению, Данила вынужден злоупотреблять его гостеприимством. Здесь он был в относительной безопасности: нужно отлежаться, осмотреться и обдумать новую жизнь.
В этот миг за тяжкой завесой в дальнем углу что-то тихо шевельнулось, и темная фигурка выплыла из пыльного полумрака – в косом разрезе солнечного луча, бившего снаружи в полураскрытую дверь, жарко вспыхнул золотистый локон, заливая солнечной пылью бледное личико. Еще один неуверенный шаг – и вот уже мягкий свет обнимает все ее сонное, разнеженное тело, закутанное в белую ткань: теперь видно каждую тонкую тень в складках одежды, легкий волос в неприбранной прическе… Данила тревожно замер на своей лавке, вмиг осознав, насколько красива хозяйка: уловил раздраженным чутьем птичий запах чистого тела, свежую пряную струю от рассыпавшихся волос, увидел эти крошечные розовые подошвы, осторожно ступавшие по холодному полу. Узкая ладошка вынырнула из заворота белой ткани, поднялась к лицу: закрывая от света невнимательные, пьяные от внутренней истомы глаза и едва заметно покраснев от мужского внимания, женщина попыталась вглядеться в темные тени у стола.
– Середушка? – тихо спросила она, и Даниле стало больно от этого голоса. Однорукий подскочил к беременной жене и заквохтал вокруг, поспешно обнимая тоненькие плечи свободными концами белой ткани, разворачивая ее послушное тело вспять, в дальний угол. «Ложись, ложись, миленькая… ненадобно ходить», – только и различил Данила, не в силах оторваться взглядом от узенькой спины в россыпях развившейся косы, от сладкой округлости сгруженного, обремененного зада, не умея выдохнуть, выпустить из себя ее прозрачный детский запах… «Почто же ты, Середушка, мне не скажешь, что у нас гости», – долетело, уже угасая, из-за занавеса – и Данила, скрипнув зубами, выдернул себя из густого оцепенения – рывком поднялся навстречу возвращающемуся хозяину:
– Ну, мужик… я пойду! – скорее, не останавливаясь, напирая на хозяина жестким плечом: – Пойду я теперь… пора мне идти.
– Как?.. Уходишь? А как же…
– Передумал я. Так лучше – одно несчастье вам от меня будет. Не проси: не останусь.
– Ну парень… чудной ты, право. – Середа рассмеялся, головой покачивая: – Совсем меня перепутал. Что же… ступай себе с миром. Однако жаль: я уж замечтался, будя коловодец с тобою справим до вечера…
– Коловодец? – Уже на пороге Данила обернулся. – Ладно, давай по-быстрому. Неси сюда лопату.
IV
То измена, то засада…
Не люблю я эти вещи.
«Чиж & Сo»

Вот уже с полчаса Данила работал по колено в воде. Веселыми струйками она сочилась сквозь тесные бревна сруба: крупные ледяные капли с каждой минутой все гуще сыпались Даниле на голову, на плечи… Солнце вышло в звенящий зенит полудня, когда Середа начал уставать: перестал балагурить и пошучивать всякий раз, принимая и вытягивая наверх на бечеве огромную рассохшуюся корзину с выбранной земляной жижей. В очередной раз наполнив ее доверху комьями грязи с камнями, Данила с наслаждением разогнул хребет, вытер мокрое жало рукавом сорочки (кольчугу сбросил и оставил вместе с оружием у порога хижины) и, отбросив лопату, ухватил рукой размокшую веревку. Дернул два раза: давай, хозяин, принимай корзину.
На этот раз Середа не отозвался – должно быть, отлучился приглядеть за женой. Обрадованный нежданным отдыхом, Данила присел разгоряченной задницей в воду, спиной к жесткой стене сруба – и запрокинул голову, подставляя сожмуренную морду колючим водяным искрам, летевшим сверху. Когда Данила открыл глаза. Середа уже вернулся – в солнечном окне колодца на пронзительно-голубом фоне неба появился черный силуэт человечьей головы.
– Ох-хо-ххо! – рокочущим басом рассмеялась голова, и Данила увидел, как мелко затрясся флажок на маковке остроконечного шлема, надетого на голову. – Данила? Ты ли эво, друже ненаглядный? В коловодце схоронился? Ох-хо-ха-ха!
Данила и сам захотел улыбнуться – но передумал, когда рядом с бородатой головой появилась еще одна – этот человек тоже был в шлеме. И с небольшим луком в руке – склонившись над провалом почти по пояс, он быстро натянул тетиву и нацелил прямо в Данилу тонкую темную стрелу, остро блестевшую на солнце колким трехгранным наконечником.
– Довольно же прятаться, Данька! – Первая, бородатая голова тоже внезапно перестала смеяться. – Вылезай, ворюга. А не то прямо в яме землей закидаем…
Даниле стало грустно: ему не понравились люди в шлемах. Они мешали спокойно работать – а ведь он никого еще не обижал в этом новом, древнем мире… Все, что ему нужно, – это медовая лепеха с молоком и русская речь вокруг… И отсутствие вооруженных мужиков в шлемах. Данила горько улыбнулся и поднялся на ноги. Он карабкался вверх по недостроенной стене колодца – медленно и нелепо, отталкиваясь от скользких земляных ступеней. Он не смотрел на вооруженных людей наверху – но почему-то чувствовал спиной холодный взгляд трехгранного наконечника. И – бог знает отчего – совершенно ясно сознавал: человек с луком не успеет спустить тетиву. Данила поморщился. Видит Бог, он не хотел этого.
Разумеется, лучник не успел выстрелить вовремя. Он только по-ребячьи охнул, когда Данила ухватил его жесткими пальцами за лодыжки босых ног и несильно, но резко дернул на себя, в глубокую пустоту. Туго пропела сорвавшаяся с тетивы стрела, мигом уходя куда-то вбок; вытаращив глаза и роняя лук, отбивая спину о рыхлый край ямы, мужик обрушился вслед за Данилой в холодный провал колодца – вверху сквозь взметнувшуюся осыпь камней и глины мелькнуло побледневшее лицо толстяка в шлеме, стремительно пронеслась чехарда теней по бревнам сруба – и тут же все утонуло в холодной волне мрака: уже в полете Данила подмял тощего лучника под себя, и тот с размаху врезался головой в ледяную воду на дне ямы.
Отплевываясь и стервенея от боли в ушибленном колене, Данила охватил размякшее тело руками и рывком перевернул, прикрываясь им сверху от жарких стрел, летевших вдогонку, – он еще не видел, но знал, что они летят. Так и есть: что-то жестко хлопнуло по воде, и тут же вторая стрела жадно впилась в бревно над головой. Данила глянул вверх – и увидел сразу три знакомых силуэта в остроконечных шлемах с флажками.
– Не стрелять! – ненормальным голосом заорал Данила, пряча голову за кольчужное плечо бессознательного лучника. – Не стрелять или я убью его! Я прикончу вашего дружка!
«Дружок» был еще жив – он слабо простонал и закашлялся, сплевывая воду. Охватив его сзади за шею, свободной рукой Данила нащупал на поясе лучника топор – и демонстративно выдернул его из воды:
– Еще один выстрел – и я раскрою ему череп! Бросай оружие, уроды! На землю, я сказал!
Вооруженные люди наверху переглянулись – и Данила вновь услышал раскатистый хохот бородатого толстяка.
– Бросай оружье?.. ххо-ххо-хо-хо! – Мужик радостно затряс бородой, и его приятели тоже затряслись от хохота – впрочем, не опуская долу напряженных луков. – Слышь, мужики: бросайте луки-то! Ах-ха-ха! А не то он его прибьет! Во страх-то… Ха-ха-ха!
Данила напряженно завозился в луже, ловчей перехватывая в ладони топорище.
– Будя вам веселиться! – Толстяк вдруг строго одернул подчиненных и вновь холодно глянул сверху вниз на Данилу. – Ты, Данька, не балуй. Охота его прибить – дело твое, ужо я тебе не мешаю: он людина воинский, до смерти всегда готовный. Только уж и мы тебя стрелочками пощупаем… А коли жить хочешь – вылезай из ямы. Да боле не чуди – довольно с меня твоей лихости!
С досадой отбросив топор в воду, Данила бережно прислонил бесчувственного лучника спиной к стене (чтобы ненароком не захлебнулся) и вторично полез из ямы наверх. На этот раз мужики в шлемах предусмотрительно отшагнули подальше от колодца – Данила быстро оглянулся: не считая бородача, недоброжелателей было трое. Телосложение лучников не внушало Даниле особенного трепета: тощие стрелки в коротких побуревших кольчугах напоминали крестьян, только вчера перековавших орала на мечи. Данила был на голову выше любого из них – даже теперь, безоружный и полураздетый, он почему-то по-прежнему чувствовал себя хозяином ситуации.
– Наконец сыскал я тебя, хвала Мокоше! – Выставив перед собой туповатое лезвие меча, толстый командир начал осторожно приближаться, то и дело оглядываясь на подчиненных, державших Данилу на прицеле. – Ишь вздумал убечь! От меня не схоронишься… От Разбиты еще никто не сбегал!
– Если я правильно понял, ты и есть десятник Разбита? – строго спросил Данила и неодобрительно сощурился. – Ты зачем мой дом сжег?
– Коли домишко сгорел – знать надобность была! Ха-ха! – Десятник задорно оглянулся на своих стрелков, но никто не улыбнулся – слишком много сил уходило на прицеливание. Непрестанно оглядываясь и нервно пританцовывая на толстых ножках, Разбита приблизился и упер Даниле в живот округлое острие клинка. Данила улыбнулся: на рыжей бороде, на лбу и даже на мясистом носу десятника дрожали крупные капли пота. Начальник явно волновался. Данила покосился на вражеский меч: выбить острую железку из этих пухлых ручек не представляло труда. Однако смущали лучники: Данила не любил острых предметов в воздухе.
– И давно ли в коловодце сидишь? Неужто всю ночь в луже продремал? – Рыжая десятникова бородища вновь задрожала от смеха. – Ловко умыслено… Стало быть, однорукий Середка тебя схоронил? – В голосе Разбиты мелькнуло недоброе; толстяк обернулся и нашел взглядом одного из подчиненных: – Слышь-ко, брат Гусята, тащи сюда хозяина! Враз поспрошаем его, почто вора-крамольника на своем дворе пригрел…
Рябой Гусята, моргнув желтыми ресницами, опустил лук, аккуратно затолкал стрелу в тесный колчан на поясе и поспешил к сарайчику Середы. Изнутри раздался уже знакомый Даниле грохот рассыпавшегося хлама, писк травмированных котят – наконец, дверь распахнулась настежь. Из облака пыли появился перекошенный силуэт Середы – постоянно оглядываясь, он судорожно махал единственной рукой и что-то говорил вооруженному Гусяте. Тот молча шел сзади, изредка тыкал Середу плетью в спину и шуйцею жестко придерживал за плечо – Данила похолодел – кого-то маленького и неловкого, закутанного в светлые тряпки, семенившего белыми ножками по пыли и едва поспевавшего за мужиками.
– Ну, Середа, быть тебе под плетьми… – негромко и как-то радостно сказал Разбита, не отводя лезвия от Данилиного живота. – Укрыл ты у себя великого вора и лиходея, зловредного Даньку-кузнеца… А мне, псицын сын, солгал, будя про Даньку те неведомо и рожа его незнакома есть. Добро же… Получишь теперво тридесять плетей, а опослед возьму с тя гривну сребряну за злоумысел.
– Гривну! – выдохнул Середа и посерел лицом. – Где ж ее взять? Добрый десятник, не вели казнить… бей меня плетьми нещадно! Не скопить мне гривны вовек – хоть шкуру дери живьем, хоть в роботу меня продай!
– Тебя? В роботу? Ха-ха-ха! – Десятник никак не мог сдержать очередного приступа смеха. – Во потешил! Ха-ха! Однорукий раб! Или разве… жинку твою в услужение отправить в посад? А? Пусть послужит князю, пока долга не отработает… Уж больно лепа жинка у тебя. Середа: не по чину пригоженька…
Не сводя почерневшего взгляда с десятниковой бороды, Середа тихо опустился на колени. А Разбита, увлекшись внезапной идеей, словно позабыл про Данилу – опустил меч и обернулся через плечо, в упор разглядывая женщину, повисшую на железном плече лучника Гусяты…
– Ох и миленька баба у тебя. Середа… Хошь и на сносях уже, а одно слово: красуленька… Хе-хе-хе. – Оглаживая влажную бороду. Разбита не торопясь повернулся спиной и тронулся в сторону сарайчика. Данила осторожно покосился на лучников: один впереди, другой чуть справа – усатые жала перекошены от напряжения, а руки, должно быть, уже затекли, пальцы ноют на тетиве… – Хе-хе. Молоденька… – услышал Данила уже совсем в отдалении и вдруг позабыл про лучников: увидел, как беспокойно задергался, не смея подняться с колен, однорукий Середа… Его жена быстро подняла голову: сквозь пшеничные струи волос плеснул синий испуганный взгляд – Разбита наклонился, его пухлая рука на секунду зависла в воздухе, колебля короткими пальцами, перед самым лицом женщины… вальяжно потянулась ниже…
Разбита так и не успел прикоснуться к ней. Горячая земля под ногами Данилы ударила его вверх, подбросила вперед: ветер сухо пропел в голове – тело со сладостной силой разогнулось в коротком зверином броске, тяжелым слитком энергии перетекло по воздуху и с лету – обеими ногами в десятника, в кольчужную широкую спину! Острый занозистый звук искоса резанул побоку – вскрикнула женщина или ударила стрела! Разбита качнулся, цепляя жадными когтями по белой ткани, по женским волосам – но уже прогнулся вбок, мотнув головой… роняя короткий меч… Ax! – заметались перепуганные лучники, а Данила уже на ногах: босые пятки цепко ударились оземь, короткий пружинистый разворот корпуса – и тяжелая длань выстреливает вперед, в длинное рябое лицо, в морду ослепшему, захлебнувшемуся болью Гусяте… Тот, неестественно изогнувшись, отлетает спиной в стену сарая – почти как в кино! – успевает подумать Данила, со странным спокойствием наблюдая, как корявый лучник с размытым перекошенным лицом нацеливает ему в грудь легкую жесткую стрелу…
Данилу спасла женщина – теряя сознание от ужаса мелькающих стрел, ударов и криков, она слабо отшатнулась от подброшенного в воздух Гусяты, качнулась вбок, хватаясь тонкими руками за чье-то плечо… Данилино плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77