Вопреки закону Белисамы, Квинипилис отличала его как отмстителя за Вулфгара. В остальном он мало для нее значил. Лугайд дивно пел и играл на арфе. Однако его не любили. При дворе говорили вполголоса, что ночами, в одиночестве, он свершает тайные обряды. Лугайд был отцом Форсквилис. Мать умерла родами, и девочку вырастила и воспитала Квинипилис, ее бабушка. Лугайд правил всего четыре года.
Хоэль. Король Хоэль происходил из племени намнетов. В детстве, чтобы заплатить подать, семья продала его в рабство. Он убежал и долгое время скитался по свету, пока не пришел в Ис. Тут он почувствовал необъяснимый порыв, вызвал Короля и убил его.
Веселый и жизнерадостный, Хоэль быстро завоевал сердца подданных. Он был умен и умел оставаться лишь первым среди равных, более предлагая и советуя, нежели прибегая к своей законной власти. Гуляка и бражник, неутомимый любовник, Хоэль был к тому же бесстрашным воином. Он предпринял карательную экспедицию против скоттов и саксов; те помнят ее и по сю пору. При нем город расцвел, как никогда. Главными маршрутами караванов торговых судов стали края его родных намнетов и южные земли, Испания. Однако в процветании таился и зародыш погибели — так считала Квинипилис. Изобилие и чужеродные южные влияния вызвали упадок морали и подорвали патриотизм. Хоэля искренне оплакивали, и не в последнюю очередь его безутешные вдовы и дочери.
Колконор. Озисмий, фермер. По слухам, домогался жены соседа, надругался над ней; будучи застигнут, бежал и присоединился к лесным разбойникам-бакаудам. Среди них провел несколько лет, потом решил стать королем. Он был свиреп, коварен в бою и силен и мог удерживать королевство неизвестно сколько времени. Вскоре его возненавидели за то, что он убил доброго короля Хоэля, но еще больше — за бесстыдные привычки и за то, что ему нравилось унижать людей. В начале правления его много раз вызывали, но он всех убивал. Ни одна из галликен не родила от него, хотя он посещал их часто и брал всегда жадно и грубо. Только Малдунилис понесла, но родила недоношенного ребенка, а это зловещее знамение. При нем умерла Тамбилис, и знак сошел на юную Эштар, и она приняла имя Дахилис. Дахилис нравилась Колконору больше других, и он брал ее часто, но ему не удалось ни сломить ее дух, ни вызвать любовь к себе. Галликены не скрывали отвращения к нему, все, кроме Малдунилис, слишком ленивой для каких-либо чувств. С пропойцами и продажными девками Колконор прокутил немало из государственной казны. Его считали виновником смерти Тамбилис, и справедливо. Он терзал Тамбилис с особой изощренностью, и у нее не выдержало сердце. В городе говорили, что пора прибегнуть к яду или кинжалу. Это, однако, было бы святотатством и нарушением уговора с богами, и Лер мог послать большую волну и сокрушить морские ворота. Суффеты втайне склоняли смельчаков, и те ударяли в Щит Вызова, но Колконор всех убивал. В конце концов Девятеро решились. Знаки были смутными, но прямого запрета не давали, и Девятеро прокляли Колконора.

V
К ночи небо затянуло тучами. В темноте Сорен Картаги нащупал бронзовое кольцо и легко стукнул в дверь. Открыла ему Ланарвилис.
Галликены жили порознь, неподалеку друг от друга и от храма Белисамы. Дом умершей галликены переходил к преемнице, к той, на которую сходил знак. И каждая владелица оставляла свой след в жилище, и многие из этих следов сохранялись неприкосновенными в течение долгих лет. Ланарвилис и сама не знала, какая из королев, к примеру, распорядилась отлить вот это дверное кольцо в форме змеи, кусающей свой хвост.
Не красавица, с раздавшимися к сорока годам бедрами и иссохшей грудью (она родила и вскормила пятерых дочерей), сегодня вечером Ланарвилис как будто помолодела на десять лет. Ее длинное, мягкого ворса платье горчичного цвета с блестками перламутра, присборенное на талии, скрывало изъяны погрузневшей фигуры; притирания придали матовый блеск коже; волосы были заплетены в косы, собраны в узел и скреплены массивным золотым гребнем. Глаза ее, такие же ярко-синие, как сапфиры в золотом колье на шее, лучились радостью. Она взяла его руки в свои.
— Да хранят тебя боги!
— Элисса! — воскликнул он в восхищении. — Ты прекрасна. Какие колдовские чары позволяют тебе оставаться вечно юной?
Ланарвилис улыбнулась, но в словах ее звучала горечь.
— Я была Элиссой когда-то, — сказала она тихо. — Когда-то очень давно. Теперь я Ланарвилис. Элисса — моя дочь от Лугайда, весталка. Ее служение вот-вот закончится, и она выйдет замуж. Так что я почти бабушка.
— Я забыл. Всего на миг. На один миг. Мне не следовало забывать.
— О Сорен, дорогой, прости меня. Я хотела… Я рада тебе. Наверное, это неправильно, — отняв руку, она указала на кресло. Они сели. Ланарвилис молча откупорила оплетенную бутыль и наполнила кубки. По комнате разлился терпкий аромат вина с Аквитанских холмов.
— Я истомился в ожидании ответа, — сказал он.
— Прости, — голос ее был спокоен и тверд. — Сестрам понадобилась моя помощь. Это потребовало времени. Для чего ты хотел повидаться со мной?
— Скоро король созовет Совет. Нам следует подготовиться к возможным неожиданностям.
— Что ты имеешь в виду? Этот Гра… Грало… Гра-цил-лоний уже принял старейшин и королев по очереди. Всем он показался весьма толковым и искренним человеком; с большинством его предложений старейшины согласились. Так что Совету останется лишь закрепить на бумаге наше соглашение.
Сорен нахмурился.
— Не очень-то мне верится в его искренность. Почему Риму вдруг вздумалось посылать к нам префекта, после стольких-то лет? Этот мальчишка, новый король, намекает на некие грядущие перемены и уверяет, что постарается сделать все, чтобы нас они не коснулись. Что он имеет в виду? Я чувствую, что знает король куда больше, чем говорит. Какой сюрприз Грациллоний — или Рим? — нам еще уготовят?
На лице Ланарвилис появилось странное выражение; оно застыло, словно превратившись в безжизненную жреческую маску. Глаза стали ярко-голубыми, осветившись изнутри светом тайного, недоступного непосвященным Знания.
— Я поняла тебя, — проговорила она бесцветным голосом. — И у Форсквилис в тот день было предчувствие…
— У Форсквилис? Она что, знала?…
— Да. Мы все знали.
Сорен неуклюже, словно руки перестали его слушаться, поставил кубок.
— Может, ты расскажешь? — осторожно спросил он.
И она рассказала.
Прикрыв веки, Сорен слушал рассказ о той страшной ночи на острове. Когда она кончила говорить, он потянулся к кубку, отпил и некоторое время сидел молча, не поднимая глаз.
— Нечто подобное я и предполагал, — выговорил он наконец, поглаживая бороду. — Хорошо бы намекнуть римлянину, что нам подвластно не только привести человека к городу и сделать королем, но и проникнуть в самые его тайные помыслы. Тогда, может, он станет более сговорчивым. Ко всем нашим бедам нам не хватало только короля — лазутчика чужой державы.
— Пришел к городу и стал королем он без нашей помощи. Что же до его помыслов… Мне кажется, он не хочет нам зла.
— Возможно, но у него свои цели. Вернее, у Рима. То есть у императора Римской империи. Наши представления о том, что есть благо для Иса, а что зло, могут сильно отличаться. — Сорен недобро усмехнулся. — В любом случае лучше быть хозяевами положения. Кто знает, каких уступок мы сможем добиться от Империи.
Рассмеявшись, Ланарвилис тронула его за руку.
— Ты слишком корыстен, Сорен!
— Да. Ради моего города, моего дома, моих сыновей и себя, — ответил Сорен глухим голосом. — Больше у меня ничего нет.
Ее взгляд потемнел. Она почувствовала горечь в его словах и знала, что он никогда не выскажет этого прямо. Много лет назад она и Сорен были тайно помолвлены. Знак на своей груди Ланарвилис обнаружила за месяц до окончания службы весталкой.
— Ты можешь оспаривать решения короля на Совете, — сказала она. — Только не строй козни у него за спиной. Поверь мне, Грациллоний для нас — не зло. Иначе боги не позволили бы призвать его.
— Кроме богов, ему помогали люди. Женщины, — Сорен прикрыл глаза ладонью. — Сильного Колконора нужно было ослабить. И в этом вы преуспели. Что вы с ним сделали? Каким грязным фокусам ты обучилась за эти годы?
Упрек был несправедливый и злой. Ланарвилис разрыдалась. Слезы размыли малахитовую краску на подведенных веках, и лицо королевы сразу стало жалким и некрасивым.
— Сорен, но меня там не было! Я все знала. Я помогала Сестрам, но… на это я никогда бы не пошла!
— Почему же? В чем разница? Мы с тобой давно не юные влюбленные, воркующие при луне. Ты вдоволь изведала плотских утех со своими прежними мужьями. Теперь у тебя новый король. Молодой, красивый, пылкий…
Королева уже овладела собой, утерла слезы и выпрямилась.
— Ты тоже не был затворником, Сорен Картаги, — ответила она резко. — И весьма охотно ублажал свою плоть, и, насколько мне известно, не только с женой. Что же до моих мужей… Лугайд был неплохим человеком, и Хоэль тоже. Что мне оставалось делать? Но я всегда представляла на их месте тебя… А Колконор стал ненавистен мне с первого дня. Он почти умертвил во мне женщину!
— Элисса! — выдохнул Сорен. Полузакрыв глаза, они потянулись друг к другу.
Она отпрянула за мгновение до того, как губы их встретились.
— Нет. Нельзя. Мы с тобой те, кем мы стали. Я не могу осквернить богиню.
— Ты права, — хрипло проговорил Сорен и снова спрятал лицо в ладонях. Воцарилось молчание.
— Я пойду, — Сорен с усилием встал, не поднимая на нее глаз.
— Задержись, Сорен, — она снова стала королевой, и голос ее зазвучал властно. — Мы с тобой те, кто мы есть: Оратор Тараниса и высшая жрица Белисамы. Я не хочу, чтобы ты строил козни новому королю. Давай обсудим, как нам поладить с ним.

Глава девятая

I
Дахилис выглядела непривычно серьезной.
— Любимый, ты мог бы уделить мне час нынче утром?
Грациллоний прижал ее к себе. Какая она тоненькая и легкая! Его рука обняла чашу ее груди, прошлась по изгибу бедра и живота, пригладила золотистый пух и вернулась, чтобы пощекотать под подбородком.
— Что, опять? — засмеялся он. — За час я едва успею восполнить силу, которую ты тратила так щедро.
— Я думала о том, чтобы поговорить с тобой наедине, — в голосе и в лазури глаз Грациллоний прочел настойчивую просьбу. — О, я понимаю, что ты занят. С самого прибытия вокруг тебя круговерть народу, но если ты сможешь найти время… Это касается нас обоих — и всего города.
Он ответил поцелуем.
— Ну конечно, — исанский давался ему нелегко, но он старался, как мог. — Будь моя воля, я бы от тебя не отходил. И если тебе вздумалось обсуждать государственные дела, что же, с тобой это приятнее, чем с купцами и военными.
Шевельнув плечами, Грациллоний ощутил меж лопаток посторонний предмет — снимать Ключ не дозволялось, поэтому приходилось закидывать его за спину, чтоб не мешал. Перекидывая Ключ обратно на грудь, он испытывал почему-то такое чувство, словно закрывал тем самым некую дверь. Но отгонял эти мысли, скрывая их от Дахилис и от себя самого.
Они выбрались из постели и отправились принимать ванну. Намыливая ему спину, Дахилис развеселилась и, хихикая, ныряла в теплой воде, как тюлененок. Они вытерли друг друга, но не стали звать слуг. Цирюльник подождет, решил Грациллоний, одевшись, накинув плащ и надев сандалии. Дахилис облачилась в простое белое платье, перепоясанное по талии, сунула ноги в тапочки и нахлобучила на голову венчик. Расчесанные золотистые волосы свободно спадали на спину. Ныне многие молодые женщины из хороших семей предпочитали этот плебейский стиль традиционным сложным прическам. В таком наряде юная жена казалась Грациллонию девушкой, почти ребенком.
Рука об руку они прошли по коридору, в который выходили двери роскошных покоев, по мозаичным полам мимо слуг, касавшихся лба в знак приветствия, и вышли в утренний сад. Едва ли не единственный в Исе огороженный палисадник при доме был невелик, но сложное переплетение дорожек и изгородей, горок и клумб позволяло бродить по нему часами, не наскучивая замкнутым пространством. Сам дом с пристройками также был скромных размеров, но удобен и приятен глазу. Северный и южный фасады образовывали правильные прямоугольники, расписанные изображениями диких зверей на воле. Лестницу, ведущую к портику перед главной дверью, стерегли медведь и вепрь. На бронзовых створках дверей выделялись рельефы человеческих фигур. Второй этаж отступал назад над крышей из позеленевших листов меди и венчался куполом с золотым орлом на вершине.
Славный был день! Весенний воздух наполнял грудь, как прохладное вино. На листьях и во мху еще сверкали капли росы, новорожденные цветы сбрасывали скорлупу бутонов, и она мягко хрустела под ногами. Повсюду слышался радостный гомон птиц: зарянок, зябликов, крапивников, пеночек… Высоко над головами проплыл косяк аистов, возвращавшихся к родным гнездам.
Дахилис шла молча, снова помрачнев. Что же ее так тревожит? Вышли к стене. Густой плющ не мешал солнечным лучам нагревать песчаник, и от камня уже дышало теплом. Грациллоний раскинул плащ на сырой каменной скамье, и они присели под стеной. Широкая мужская ладонь накрыла стиснутый кулачок Дахилис.
— Рассказывай, — попросил Грациллоний.
Дахилис говорила с трудом, уставившись прямо перед собой невидящим взглядом:
— Мой господин, мой любимый, я больше не могу. Обещай мне, что позволишь… позволишь мне вернуться к себе.
— Как! — огорченно воскликнул он. — Мне казалось, ты счастлива…
— Так и есть. Мне никогда не было так хорошо. Но это неправильно… нечестно, что король только со мной. Уже пять дней. Шесть ночей.
Он отозвался сквозь зубы:
— Что ж, верно. Я полагаю, нам следовало бы…
— Мы должны! Ты — король! А они… они мои Сестры по Таинствам. В каждой из нас — Белисама. О, не гневи Ее. Мне страшно за тебя.
— Я непременно окажу им должное уважение, — принужденно выговорил Грациллоний.
Юная жена обернулась к нему. На ее ресницах блестели слезы.
— Этого мало, ты должен полюбить их, — умоляла она. — Постарайся, хотя бы ради меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55