Шестьдесят миль мы ехали не останавливаясь. Ни Креозотов, ни лагерей уцелевших мы не видели. Хотя однажды увидели вдали что-то вроде гигантского бублика посередине поля.
В бинокль я рассмотрел, что это кольцо из мертвых Креозотов – сотен мертвецов, наваленных друг на друга. В центре кольца торчали обгорелые коробки домов.
Кольцо возникло там, где Креозоты навалились на изгородь перед смертью. Меня затошнило, и я отдал бинокль Доку.
Мы ехали дальше. Док и Мозаика сидели тихо. Я знал, о чем они думают. Много ли времени пройдет, пока Креозоты нападут на их лагерь?
В пяти милях от Уэйбича мы миновали десяток престарелых Креозотов, хромающих по дороге в сторону города.
Волосы у них отросли белыми гривами. Эти, наверное, были слишком больны, чтобы присоединиться к прежним миграциям взрослых.
Уэйбич оказался городом-призраком. Пляж был таким, каким я его и помнил, и пирс тянулся над песками. Папа нас туда водил с Джоном в детстве.
– Кажется, Господь не оставил нас милостью, – сказал я. – Дал нам отличный кусок.
Город был не тронут. Даже супермаркет был заперт и будто ждал, пока придет, насвистывая, менеджер и откроет его, как ни в чем не бывало.
Мы нашли грузовик на ближайшем угольном складе, и я стал пытаться его запустить. С ДНЯ ПЕРВОГО прошло больше полугода. Машины остались на месте, но шины спустили и аккумуляторы сели. Почти всюду топливо испарилось за время жаркого лета. Еще год-другой – и все эти машины рассыплются в ржавую пыль.
Работа требовала времени, но была простой. За три дня мы запустили грузовик и прицепили к нему большой трейлер. Потом нагрузили в него достаточно бочек солярки, чтобы Полольщики Лейберна могли пережить зиму. Из супермаркета взяли еду и одежду. Я даже нашел в машине место для флакона духов в подарок Шейле.
– Когда мы расскажем об этом Боссу, – сказал Док, загружая в трейлер мешки риса, – он направит сюда целую банду, чтобы очистить город.
На четвертый день мы поехали обратно. Впереди шел грузовик, я ехал на “хонде” сзади. Вокруг меня на всех сиденьях громоздились коробки консервов и шоколада.
Всю дорогу я не переставал улыбаться, воображая счастливые лица ребят, когда мы въедем в лагерь. И подмигивал сам себе в зеркало заднего вида:
– Ну, Ник, вот что значит быть Санта-Клаусом.

Глава сорок третья


Лестница в небо

Я ехал, подпевая ленте в магнитоле машины. Рядом со мной стояла открытая коробка шоколадных конфет. Впереди грузовик, где ехали Док и Мозаика, тащился под нагрузкой, от которой оси трещали.
“Веселый солнечный народ”… и меня среди него посчитайте! Я пел так громко, что руль дрожал в ладонях. “Весеееелый! Соолнечный!”
Почти уже дома. Впереди из-под грузовика вырвался клуб дыма.
– Помедленнее, ребята! Нам не надо успевать на паром… А, черт!
Что-то там не так. Грузовик мчался, хлеща по окрестным деревьям, сшибая ветви.
Дорога была такой узкой, что мне только и было видно, что поросль и летящий впереди грузовик.
Боже мой! У них отказали тормоза. Я вцепился в баранку, шины скользили по слякоти. Мы ехали вниз по склону. Еще сто ярдов – и дорога выравнивается за полмили до лагеря.
Если Мозаика сохранит хладнокровие, он просто съедет с холма, а на ровном месте затормозит коробкой передач.
Как же. Дело было не в тормозах. Мозаика давил на газ, гоня грузовик быстрее, чем тот мог ехать безопасно, будь за рулем хоть сам святой Христофор.
Мозаика ни от чего и не убегал. Он ехал навстречу.
Я припустил за грузовиком, надеясь только, что он не свалится в кювет. Мозаика ехал куда-то, где хотел оказаться вчера.
Вниз по холму, всплеск воды в луже, на плоский участок, деревья отступили – и я увидел то, что видел Мозаика.
– Нет. Нет. Не верю… Гады… Ах вы, гады!
Пять дней назад мы тронулись в путь, оставив лагерь, где было больше сорока человек в возрасте от нескольких недель до девятнадцати лет.
Мы вернулись туда, где не было ни лагеря, ни людей.
Грузовик юзом затормозил. Док и Мозаика выскочили и побежали к порванной изгороди. Я остановил машину и бросился за ними.
Вороны тяжело взлетали, дикие собаки отскакивали с нашей дороги. Я бежал по ковру тел – взрослые в пятнах огнестрельных ранений.
Я добежал до Мозаики. Он безудержно рыдал, колотя себя ладонью по лбу, будто хотел вышибить себе мозги.
Док с побелевшим лицом стоял, тяжело дыша.
– Как они это сделали? Как? Босс мог их прополоть грузовиками… Если – если бы он уменьшил их число… Они бы не напали… Они…
Он вертел головой, ошеломленный тем, что видел. Территория была завалена мертвыми Креозотами. Тут и там виднелись тела членов общины. Я побежал мимо сарая к дому, крича:
– Шейла! Шейла!
Она лежала на лестнице. Погибла, пытаясь не пустить волну психов к мансарде, где был ребенок. Я опустился на ступеньку и приблизил ее изломанное лицо к своему.
– Подохнуть бы мне сейчас, – шепнул я, подняв глаза к небу. – О Господи, дай мне тут подохнуть!
Примерно через два часа мы достаточно пришли в норму, чтобы осмотреть лагерь.
Тело Босса мы нашли под кучей Креозотов у ворот. Наверное, он пал одним из первых. Оружие и стреляные гильзы укрыли ковром место его гибели. Креозоты никаким оружием не пользовались – только бессмысленной жаждой убийства, которая вела их на лагерь. В конце концов, это и было самое разрушительное оружие.
Кто-то из Креозотов выжил после ранений, и они лежали или сидели молча посреди бойни. Нас они не замечали. Мозаика зарядил автомат.
Продолжая поиски уцелевших, я услышал сухой треск выстрелов, разнесшихся среди мертвых домов.
Док нашел меня, когда я рыскал в конюшне.
– Они все погибли, Ник. Нет надобности проверять каждого. Гапы работали тщательно. Они никого из нас не собирались оставлять в живых.
– Ты прав… Но я не уйду, не пересчитав всех.
– Я узнал, почему они не прореживали гапов грузовиками, – сказал Док. – Баки были пусты. Кроме как в баке грузовика, на котором Шейла нас выводила, не осталось ни капли солярки. Последние галлоны Босс отдал нам.
Кровь загудела у меня в ушах.
– Господи, я же просил только два!
– Он дал нам восемь. И велел тебе не говорить. Даже отсоединил показатель уровня топлива в машине. – Док пожал плечами. – Босс хотел быть уверенным, что мы, в особенности ты, Ник, сможем вернуться, если не найдем горючего.
– Черт… Будь он проклят! – Я выкрикивал все ругательства, которые мог вспомнить. – Он навалил все эти смерти на мою совесть! Может, подумай я хоть чуть покрепче, и горючее не было бы нужно! Босс выполол бы этих лунатиков… и дети остались бы живы!
Я оглядел окрестные поля. Они лежали теперь тусклой пустыней. Холодный ветер колыхал траву. Семейство Креозотов ушло – работа была окончена. Мы, их дети, погибали один за другим.
Вдруг я резко вдохнул, пораженный идеей, которая со свистом вонзилась в меня, как прилетевшая из космоса пуля. Это было то же чувство, которое я испытал на складе перед тем, как нашел генератор.
– Куда ты? – крикнул мне вслед Мозаика. Я побежал к дому, потом вверх по лестнице, на которой лежала Шейла.
– Знаю, солнышко, – сказал я ей по дороге тихо и ласково. – Я знаю, как ты сделала.
Я вошел в закуток, где спал самый маленький из младенцев. Ощущая, как вертится в животе холодный ком, я сдернул пропитанное кровью одеяло.
И перевернул крошечную фигурку на матрасе. Она была окоченелой… я отодвинул чепчик.
– Шейла… что бы ни сделали с тобой они, но победила ты.
В моих руках, одетая в детские вещи, лежала пластмассовая кукла.
Я толкнул люк в потолке, где стоял водяной бак в пространстве под крышей. Забравшись наверх, я поднял крышку бака. Воды там давно не было, а лежал толстый слой одеял. А на одеялах – младенец. Он открыл глаза и улыбнулся мне.
– Как ты узнал, Ник? – Док не отставал от меня всю дорогу до грузовика. – Как ты мог знать, что ребенок там? Не было же ни записки, ничего.
– Шестое чувство. Когда столько времени выживаешь в аду, оно вырабатывается. Мозаика, не трать патронов… Это не вернет время обратно.
– Да поцелуй ты меня в задницу со своим шестым чувством! Что тебя заставило искать ребенка?
– Если честно, то сам не знаю. Я только знал, точно знал, что Шейла как-то попытается его спасти. Когда они вломились в лагерь, она знала, что никто не спасется. И даже если она их задержит на время у лестницы, когда они полезут в детскую, ей их не остановить. И они найдут ребенка.
Док кивнул:
– И потому она спрятала его в пустом баке и надеялась, что мы вернемся и найдем его раньше, чем он помрет от голода.
– Послушай, Док, – сказал я. – Ты видел, как Креозоты прочесали все кладовые по всему двору: они обыскивали тщательно. Они хотели наверняка. Хотели, чтобы никто моложе девятнадцати лет отсюда живым не вышел. Я полагаю, что наши ребята в доме продержались чуть дольше. Шейла наблюдала за этими убийцами из окна. И видела, что они пересчитывают наших мертвых. Они же неделями изучали наше поведение, да, но эти гады нас еще и пересчитывали. Они знали, что нас троих в лагере нет. Но если бы они из остальных не досчитались хотя бы одного, они бы разорвали все дома на клочки в поисках ребенка. Шейла одела куклу в детские вещи и вымазала их кровью, чтобы они решили, что ребенок мертв… Мозаика, брось ты свой автомат и покорми ребенка? Вот бутылка. Ему нужно много жидкости – он обезвожен.
Док покачал головой:
– Синдром мессии. Ник… я знаю, что это все самообман… но вот смотрю на тебя, и видит Бог, думаю…
– Давай вернемся к реальности, – сухо отреагировал я. – Док, помоги мне отнести тела к дому… нет, не взрослых. Пусть гниют. А потом вам двоим придется искать новое место, где жить.
– Мы уже решили. – Он кивнул в сторону Мозаики, который неуклюже держал младенца в одной руке, другой поднося ему бутылку. – Мы поедем в общину в Хармби. Может, они разрешат нам к ним присоединиться.
– Когда вы привезете им полный грузовик запасов, они вас примут с распростертыми объятиями.
– А ты хочешь вернуться в Эскдейл?
Я кивнул.
– Вы двое возьмите грузовик и “хонду”. Там в гараже есть мотоцикл, а я доеду до дома на одном баке.
Док мрачно кивнул. Потом мы отнесли тела в дом. – Я это сделаю, – сказал Док, вытаскивая зажигалку. Еще полчаса мы стояли, как стоят на похоронах, и смотрели, как пламя охватывает дом. Потом я попрощался с Мозаикой, Доком и младенцем, который сейчас довольно гукал, закинул автомат за плечо и сел на мотоцикл. Он завелся с первого раза. Я помахал рукой и поехал в сторону дома.
Передо мной была дорога, уходящая вдаль. Перед глазами была Шейла, ее улыбка, которая заставляла улыбаться меня самого, эти огромные глаза, вспыхивавшие, как черные алмазы.
А позади столб дыма от горящего дома тянулся вверх, как лестница в небо.

Глава сорок четвертая


Шоссе, где разбиваются сердца

Кажется, примерно в это время я перестал чувствовать ужас или потрясение. Наверное, это была какая-то психологическая защита.
Час за часом гнал я мотоцикл. Иногда дорогу перекрывали потоки воды и грязи, и мне приходилось выбирать объезды.
В ту ночь я спал в каком-то сарае. В нем я нашел дневник с историей шестнадцатилетнего парня. Марка Вудли, и как он выжил в первые дни после безумия.
Мои родители уже близко за моей спиной. Я не знаю, за что они меня ненавидят. Мир сошел с ума. Это я понимаю. Но не понимаю, почему это случилось с мамой и папой. Это просто не укладывается в голове. И мне остается только бежать и бежать. Я найду место, где они никогда меня не найдут. Остров. И буду жить, как Робинзон Крузо.
В углу сарая лежал скелет, объеденный крысами добела. Я отстранение отметил, что кварцевые часы все еще показывают точное время. Секундная стрелка неутомимо бежала по кругу, отщелкивая секунды для своего мертвого хозяина.
Я бросил дневник рядом со скелетом.
– Да, Марк… Ты недостаточно быстро бежал, друг.
На следующий день я снова был на дороге в 7.09, согласно часам Марка.
Я нашел автостраду и поехал на юг. И хотя поземка заметала полосы пустой дороги, не было причин, по которым я не заехал бы на стоянку в Эскдейле перед гостиницей еще до ужина.
Потом я увидел, что по разделительному газону тянется какая-то линия. Я проехал мили три, пока до меня дошло, что это.
Я притормозил. Через каждые десять ярдов стояла вкопанная в дерн деревянная конструкция в виде буквы Y высотой шесть футов. И к каждой из них был прибит человек.
Это было распятие на кресте в таких масштабах, каких никогда не видел мир. Я ехал мимо распятых тел и ничего внутри не чувствовал. Мне хотелось одного: доехать домой и увидеть, что с Сарой ничего не случилось. А это еще одна бойня – только и всего. Не хуже прошлой… или будущей.
Я проехал еще милю, когда увидел впереди золотой проблеск. И затормозил до скорости черепахи. Одежда на одном из трупов сияла.
Возле тела я остановился.
– Штанина… эти гады мне за тебя заплатят. Поверь мне, заплатят!
Кровь на мертвом лице уже засохла, прибитые к хвостам буквы Y руки посинели.
И шевельнулся палец.
– Штанина?
С усилием таким страшным, что смотреть было больно, он поднял голову и посмотрел на меня. На его лице не было никакого выражения – только глаза смотрели.
– Господи… Штанина, я тебя сейчас сниму. Все будет хорошо.
Он покачал головой. И снова было больно смотреть, каких усилий ему это стоило. Я перевел взгляд на его ноги.
Креозотские гады, которые его прибили, еще и отрезали ему ноги. Оставив ему выбор – висеть на пробитых гвоздями руках или стоять на обрубленных лодыжках.
Он смотрел на меня сквозь корку крови.
– Сделаю, друг. Не сомневайся, сделаю.
Он медленно повернул голову. Я снял с плеча автомат. Сперва руки так дрожали, что я не мог прицелиться. Потом я сделал глубокий вдох, и дрожь остановилась. Я спустил курок.
Птицы взлетели с пиршественного стола, услышав выстрел. Я выстрелил снова. И снова.
Убедившись, что его страдания прекратились, я выехал с шоссе на ближайшем повороте.
И медленно поехал по заиленным дорогам, где на каждом повороте заднее колесо шло юзом.
До дома было миль семьдесят, когда я увидел впереди горы, уходящие в облака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39