Образование Демократической фракции, как ни много оно значит для развития и созревания сионистской идеи в русском еврействе, однако, само по себе не может претендовать на статус судьбоносного еврейского небесно-исторического порядка. В этом последнем качестве выступает не факт рождения Демократической фракции, а акт сочетания Демократической и религиозной фракций в одном соотношении, которое самовольно и спонтанно становится генеральным противоречием русского сионизма. Роль и значение членов данного генерального противоречия, как и положено, кардинально отличны: религиозная фракция, будучи по своей природе охраной старины и воителем сохранения, имеет в этом положительное значение, создавая сугубо еврейскую форму национальному лицу, но вместе с тем она функционально не способна воспроизвести из себя импульсы развития, а потому не имеет определяющего влияния на формирование нового национального дома евреев; Демократическая фракция же, напротив, является динамически активной и инициативной частью генерального противоречия, реально осуществляющей всееврейские сионистские чаяния. Демократическая фракция в этом плане несет в себе функции культурного противовеса духовной экспансии талмудистской религиозной фракции, всегда нацеленной на духовную деспотию, и в данном генеральном противоречии именно Демократическая фракция, имея в себе ха-форму культуры, исполняет роль радуги в облаке. Образование генерального противоречия как такового объективно означает появление зародышевых форм будущей сионистской государственности , а будучи дано в виде соотношения сионистской Демократической фракции с еврейской религиозной фракцией, служит гарантией еврейской государственной организации (по рецепту Ахад-ха-Ама: «еврейское государство, а не государство евреев»). В этом состоит судьбоносная роль данного события, закономерно и поступательно перешедшего в самостоятельное государство Израиль. Таким образом, появление последнего как исторического продукта обязано характеру и интенсивности движений и пертурбаций, происходивших внутри еврейского котла, а никак не милости чужих стран, положительно проголосовавших на международном, ооновском, опросе и опоздавших со своим волеизъявлением лет на 40, что могло бы избавить мир от шока и трагедии цивилизованного каннибальства — Холокоста. (Вполне может быть, что историческое голосование в ООН, давшее независимость еврейскому народу, было вовсе не выражением понимания справедливости еврейского упования и воздаянием должного силе духа маленького народа, а стремлением как-то замолить свою вину перед этим народом, и способом убрать с глаз живой укор и напоминание о легкомысленности и трусости международного сообщества. В. Лакер написал: «Решение ООН, принятое в ноябре 1947г. , было, по всей видимости, последним шансом для сионистского движения. Общественное мнение во многих странах было настроено сочувственно к евреям; многие испытывали угрызения совести за то, что не постарались спасти их» (2000, с. 833). Возможно, по этой причине в воле ООН, организации, поклявшейся в верности европейским принципам демократии, отразился дух идеологии европейского сионизма, а потому оснований для развития политического сионизма в Израиле было гораздо больше, чем для русской культурологической ориентации).
А в совокупности это означает одно: образование государства Израиль есть главная заслуга русского еврейства . Это суждение стало исторической истиной вне зависимости от последующей истории государства Израиль и великим уроком еврейского исторического прошлого, невзирая на существующие реалии израильского общества. Известный летописец русского еврейства Гершон Свет обосновывает это суждение с фактической стороны: «Русское еврейство обогатило всемирное сионистское движение целой плеядой выдающихся политических и общественных деятелей, писателей, поэтов, мыслителей, которыми имели бы основание гордиться и народы, численно во много раз превосходящие еврейский народ. Приведем лишь небольшой список имен. Хаим Вейцман — первый президент Израиля; Ицхак Бен-Цви — второй президент Израиля; Мошэ Шарет — бывший премьер и министр иностранных дел; Давид Бен-Гурион — премьер Израиля. Ряд членов его кабинета: Леви Эшкол — министр финансов, Голда Меир — министр иностранных дел, Бар-Иегуда — министр внутренних дел, Мордехай Намир-Немировский — министр труда, Залман Аран-Аронович — министр просвещения, И. Барзилай — министр здравоохранения, Мордехай Бен-Тор — министр экономического развития страны, Мордехай Кармон — министр транспорта, Кадиш Луз — земледелия и Пинхас Сафир — министр торговли и промышленности. Все они вышли из среды еврейства Украины, Волыни, Подолии и русской Польши» (2002, с. 271). Для пущей выразительности историк перечислил громкие имена политиков, стоявших у колыбели еврейской государственности, но более показательно звучали бы имена деятелей израильской культуры, вышедших из лона русского еврейства, и их количество было бы много больше.

4. Евреи в русской революции и революция в сионизме
Тема «евреи и революция» не блещет ни свежестью, ни оригинальностью, а реалии русской истории поставили ее на острие еврейского вопроса с непреходящей и поныне актуальностью еще в период погромной эпидемии в России, да и многие серьезные аналитики ставят появление самой темы в причинную и хронологическую связь с антисемитским взрывом 80-х годов XIX века. Корифей политического террора Гирш (Григорий) Гершуни прямо заявил своим судьям: «Это ваши преследования загнали нас в революцию», а не менее значимый авторитет в еврейской исторической аналитике Г. Я. Аронсон высказал эту мысль в более сложном виде: "В этих условиях именно с 80-х годов произошел глубокий перелом в русском еврействе, который еще до сих пор недооценен полностью, но который сыграл в его истории исключительную роль. Как ни парадоксально это звучит, именно тогда, когда еврейству дано было с особой настойчивостью почувствовать, что оно является только покорным и беспомощным объектом истории, — с ним можно делать, что угодно, с ним считаться никто не собирается, — именно тогда, может быть, в первый раз за годы своих испытаний — русское еврейство ощутило себя, как субъект, как кузнец своей судьбы и своего счастья. Именно тогда в еврействе стал наблюдаться бурный рост его общественного и национального самосознания. Если раньше перед русско-еврейской интеллигенцией стояла дилемма: возвращение в гетто или ассимиляция, — то теперь эта дилемма потеряла свою власть над умами, и ее вытеснила Формула, которую будет правильно выразить словами: не гетто и не ассимиляция — а национальное самосознание " (2002, с. 216-217). В этом изречении достаточно объемно выражено наибольшее заблуждение еврейской аналитики: отождествление сионистских настроений («национальное самосознание») с революционными, при том, что склонение еврейских масс к сионизму, как уже высказывалось, происходит вне связи с антисемитизмом 80-х годов. Самое лаконичное определение этого заблуждения принадлежит 0. В. Будницкому: «Неполноправное положение евреев в царской России неизбежно толкало определенную часть еврейства в ряды революционеров» (1999, с. 18).
Многочисленные аналитические экзерциции по этой теме по преимуществу сводятся к коллекционированию эмпирических фактов в поддержку этой причины и путь евреев в русскую революцию приобрел некий специфический оттенок. Но у Солженицына другой взгляд на данную ситуацию и он говорит, что «… не только из-за стеснений евреи густо рвались в революцию» и аргументирует свое мнение, как кажется, достаточно убедительными доводами: «Да это же видим мы и по тому душевно-динамическому заряду, который вырос в молодом Богрове в его юности в богатейшей семье. Отец, богач — либерал, — давал полную свободу сыну-террористу. — И террористы братья Гоцы вышли из родов двух московских еврейских крезов Гоца и Высоцкого, чайного фабриканта, несметного миллионера, и деды не только не удерживали внуков, но жертвовали эсеровской партии сотни тысяч рублей».
Такая постановка не только возвращает сам вопрос в еврейское русло, но и обнаруживает в многое русского еврейства новую . Эта последняя состоит в том, что, как утверждает Солженицын, у евреев вовсе не было необходимости участвовать в русской революции, которая разрушает нормальный ход русской жизни, где евреи благодаря обоюдным усилиям приобрели свой место (хотя и ущербное в правовом отношении), а также, — на что Солженицын постоянно намекает, — революция, куда так рвутся евреи, являет собой главный генератор погромного процесса и суть мать антисемитизма. Итак, по Солженицыну, еврей в революции — это кур во щах и еврейское участие в революции самоубийственно для самого еврейства. Однако при объяснении этого, увиденного только им, парадокса еврейской экзистенции, Солженицын уподобился многим другим экскурсантам в еврейскую тему и дает самый общий ответ, ближе похожий на попытку уйти от ответа: «Такова — прирожденная мобильность еврейского характера, и его опережающая повышенная чуткость к общественным течениям, к проступу будущего. Но в истории человечества не раз бывало, что из самых естественных порывов людей — потом вдруг вырастали неестественные чудовища» (2001, ч. 1, с. с. 361, 240, 252). Отсюда возникает вопрошание: как увязать участие евреев в революционной стихии с принадлежностью к еврейству, если революционность евреев по своему принципу самоубийственна для еврейства? Этот вопрос и есть анатомическое вскрытие темы «еврей в революции», произведенное русским писателем А. И. Солженицыным, есть тот вопрос, который он поставил, но не решил. А причина состоит в том, что разрез (вскрытие) Солженицына стоит вне коллизии личность-коллектив, а потому не дана разница между участием еврея в революционном, то бишь коллективистском, движении и революционностью мышления, то есть индивидуальной константой, или, в другом выражении, у Солженицына отсутствует соотношение между революционным поведением еврея и революционным духом еврея, что в конечном счете раскрывается в вопрос об источнике революционного состояния еврея — внешнего либо внутреннего . А если эту проблему поставить в исторической плоскости, то с очевидностью явится верный способ решения, расположенный в бердяевском небесно-историческом, наиболее подходящем для еврейского сознания, подходе; здесь таится основная причина заблуждения Г. Я. Аронсона и ему подобных аналитиков: стремление разрешить небесно-историческую проблематику посредством земной истории, или иначе, попытка проникнуть в духовную суть явления с помощью рационального метода.
Человеческая оценка революционера очевидно зависит от положительного либо отрицательного отношения к революции как общественному процессу. Известно, что существуют две резко полярные точки зрения: одна принадлежит К. Марксу, который в определении, ставшим хрестоматийным, уподобил революцию локомотиву истории и где революция дается как experimentum crucis (эксперимент креста, решающий довод) истины, и другая, какая с той же категоричностью утверждает исключительно отрицающую разрушительную роль любой революции, — показательна в этом сентенция Н. А. Бердяева: «Всякая революция есть реакция на реакцию, после которой наступает реакция на революцию» (1909, с. 92). В зависимости от принятой точки зрения будет находиться определение еврея в революционном состоянии и соответствующая оценка еврея-революционера; Солженицын априорно принял позицию русской идеи, то есть точку зрения Бердяева, и революция воспринимается им как абсолютно разрушительная стихия, пик которой пришелся на большевистскую вакханалию. Сообразно чему революционность еврея занимает центральное место в еврейском деструктивном комплексе и она выступает с помощью положительной ассимиляции как образ еврейской реакции на воздействие внешнего мира.
П. Б. Струве, — из ярких фигур русского серебряного века и философского ренессанса, — в своих раздумьях пришел к выводу, что теоретически существует два вида революций: «революции никогда не происходят, они всегда делаются» и «революции никогда не делаются, а всегда происходят», то есть революции искусственной или естественной природы. А в итоге он склонился к тому, что не существует универсальной теории революции, а каждая революция обладает своей механикой, структурой и философией, — к примеру, французская и русская революции есть два разные потрясения общества и, следовательно, широкое участие евреев в русской революции и их полное отсутствие во французской выглядит как один из отличительных признаков. Но другой специалист по революционному процессу князь П. А. Кропоткин обнаружил универсальный критерий революционного состояния: крайнюю приниженность мысли при необычайной активности моторной (двигательной, более всего сенсорной) энергии. Князь отмечал: "Грозные революционеры, не склонявшие свои головы перед мощными силами реакции, с которой они боролись, не имели революционной идеи . Они знали лишь революционные способы борьбы, состоявшие, по их мнению, в том, чтобы обратить против старого правительства то оружие, которое это правительство употребляло до этого времени против своих врагов… И между тем в продолжение всей этой грандиозной драмы мы видим необычайную робость в области идей, отсутствие смелости в построениях будущего. Посредственность мысли убивает благородный порыв, великие страсти и огромное самоотвержение". Обездоленность духовного фактора в революционном производстве спонтанно усиливает разрушительные тенденции, а русское народничество возвело эти тенденции в мировоззренческую установку и главный идеолог народничества Д. И. Писарев громогласно вещал: «Что может быть сломано, должно быть сломано. Стоит любить только то, что выдержит удар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79