За сим для спасения журнала вопрос может быть поставлен трояким образом: 1) переливать из пустого в порожнее, чтобы не раздражать нашего грозного барина, или 2) быть доносчиком на нацию, раскрывая одни только темные ее стороны и не смея ни слова произнести в защиту там, где гнут ее в дугу, — или, наконец, 3) закрыть журнал до более благоприятных обстоятельств. Тут ни одно честное сердце не поколебалось бы в выборе, и я со спокойной совестью прекращаю свою журнальную деятельность» (цитируется по Ф. Канделю, ч. 1, 2002, с. 449). Так что о какой-либо заранее осмысленной стратегии или принципе внешнего государственного присутствия в еврейской среде России, крайне необходимых как первое условие сколько-нибудь продуктивного административного процесса, говорить не приходится.
В результате еврейский вопрос в России приобрел совершенно парадоксальный облик, вместивший в себя два противоречащих друг другу отношения, и на это обстоятельство делает упор глава израильской исторической школы профессор Шмуэль Эттингер: «Казалось бы, перед нами первое в Европе провозглашение равноправия евреев, опередившее даже законы периода Французской революции; установление, которое сопровождалось попыткой дарования евреям права участвовать в выборах и избираться как равные среди равных в местные органы власти. На практике же проводилась явная дискриминация евреев в соответствии с местными циркулярами, их расселение было ограничено присоединенными территориями и пустующими южными землями (вся эта область впоследствии получила название „черта оседлости“), а взимаемые с них налоги в два раза превышали выплаты городских торговцев-христиан» (1993, с. I94). Это же отношение в качестве основополагающего параметра еврейского быта в России отмечает и другой видный историк Бенцион Динур (бывший министр культуры и просвещения Израиля): «При присоединении к России польских районов и их еврейского населения, были даны обещания прав и сделаны попытки осуществить эти обещания. Но в то же время — начались массовые изгнания из деревень, двойное налоговое обложение, установление черты оседлости. Либеральные законопроекты, допущение в общие школы, обещания земли и денежной помощи колонистам — с одной стороны; а с другой — кантонисты, пойманники, крещения детей» (2002, с. 323).
Подобное противоречие русско-еврейского бытия входит составной частью в открытие Солженицына, ибо, соотнесенное по европейскому стереотипу антисемитизма, безобразная стихия русского погрома не коррелируется с европейским рациональным производством, куда естественным образом был включен антисемитский процесс в целом, чему ярчайший пример дан нацистским Холокостом. Любопытна ремарка Солженицына, что на коренной русской территории еврейские погромы достаточно редки, а распространены они на молдавской, украинской, белорусской и прибалтийских землях, то есть там, где евреи проживали, входя в состав Европы. Несомненно, что ненависть к евреям составляет реликтовый, остаточный момент европейского антисемитизма в этих народах, да и в российских условиях генерация этой ненависти из Запада, — в Молдавии со стороны Румынии, Белоруссии и Прибалтики со стороны Польши, — больше, чем возможна; об украинском антисемитизме, питающем большую часть погромов в России, будет сказано отдельно.
В свете подобных рассуждений раскрывается содержательность исторической теории Эттингера в качестве научного арсенала израильской аналитики в ее концептуальном неприятии выводимого А. И. Солженицыным макета русского еврейства. И. Орен, биограф Шмуэля Эттингера, говорит о своем патроне: «Относясь к истории как к строго научной дисциплине, он ни на йоту не отступал от объективного исследования фактов, от сугубо рационального подхода к истории…» (1994, 298). Таким образом, своим научным авторитетом Ш. Эттингер поддерживает когнитивную весомость доктрины «степень полноты источниковой базы», а двигало автором прежде всего мировоззренческое воспитание (Ш. Эттингер — основатель Союза еврейских коммунистов), которое утверждало методологию и идеологию исторического материализма (материалистического понимания истории), составной частью которых является разрешающий способ по схеме этой доктрины. Эттингер, обнаружив в русской формации еврейства двойственный характер, исключил из последнего всякое противоречие, выставив во главу угла исключительно реальное отношение и тем самым лишил еврейскую тему русского своеобразия, а в строгом соответствии с чем любой факт ущемления еврейского самосознания, даже на уровне тривиальной кухонной свары, безоговорочно относится к разряду антисемитизма. Сосредоточив познавательный интерес только на одном типе отношений в еврейском вопросе русского еврейства, школа Эттингера, естественно, не видела в царизме ничего, кроме «антисемитизма, являющегося официальной политикой правительства». Царский антисемитизм, избавленный Эттингером от своего русского диагностического свойства, становится поэтому идентичным по количеству и качеству с западноевропейским преследованием евреев, хотя Эттингером отмечено, что русский антисемитизм служит продолжением «политической традиции Киевской Руси». Понятно также, в силу чего Эттингер увязывал положительные итоги русской хаскалы (просвещения) с влиянием европейского просвещения и постоянно ссылался на «успехи эмансипации евреев на Западе». Эттингер пришел даже к такому гнозису: «Екатерина II, в период царствования которой происходили разделы Польши, принесла в российскую политику тенденции, взращенные западноевропейским Просвещением» (1993, с. 253).
Основным гностическим продуктом школы Эттингера является сложный и достаточно запутанный взгляд на происхождение и сущность русского еврейства как такового автономного тела. Эттингер указывает: «Речь идет о группе евреев, наделенных яркими отличительными признаками. В этом смысле не существует четкого разделения между периодами польской власти (до раздела Польши) и русской. Русское еврейство является прямым продолжением еврейства польского… не евреи переселились в Россию, а Россия сама „пришла“ к евреям». Следовательно, ни о каком своеобразии и самобытности русского еврейства не может быть и речи, поскольку наличествует только польское еврейство, по иронии исторической судьбы оказавшееся под российским стягом. Историк продолжает свою мысль: "Русское еврейство как специфическая общность людей сохранило свою самобытность — в отличие от многих других групп еврейства, и даже не пыталось отказаться от нее… Еврейская деятельность в России всегда отличались своеобразием и результаты этой деятельности значительны: несколько магистральных общественных течений нового времени возникли в русском еврействе или укоренились в нем: хасидизм, рабочее движение, сионизм. Появление этих движений связано как с традициями самой еврейской общины, так и с влиянием окружающей среды". Эту силлогистику завершает заключительный пассаж, снимающий видимое противоречие в суждениях Эттингера: "После гибели испано-еврейского центра все более важную роль начинает играть польское еврейство. Польша становится центром изучения Торы и формирования интеллектуальной традиции. Таких достижений мы не наблюдаем у других еврейских общин… " (1993, с. 18-19). Таким образом, «яркие отличительные признаки», «самобытность» и «своеобразие» русского еврейства суть не более чем унаследованные польские черты, а общественные движения, возникшие в недрах русского еврейства, следует воспринимать как развитие тех достижений польского еврейства, аналогов которых «… мы не наблюдаем у других еврейских общин».
Однако Ш. Эттингер допускает тут исторически некорректное действие: «золотой век» польского еврейства, о котором толкует историк, закончился задолго до вступления польских евреев под скипетр российской державы и все его ценности погибли в огне казацкого Холокоста Богдана Хмельницкого. С. Дубнов говорит об этом периоде: «Перенесенные польскими евреями бедствия наложили свою печать и на их духовную жизнь. На Украине, в Подолии и Волыни, наиболее пострадавших от казацкого разгрома, умственный уровень еврейской массы все более понижается. Талмудическая наука, прежде распространенная во всех слоях народа, делается достоянием тесного круга книжников, а бедная масса коснеет в невежестве и суеверии» (1997, с. 529-530). Польское еврейство перед присоединением к России представляло жалкое зрелище, каким может быть жалким обломки некогда роскошного замка, и полный распад государственности Речи Посполитой, ставший причиной разделов Польши, прежде и ранее всего сказались на укладе еврейской жизни. Неимоверная нищета, теснота, скученность и болезни были постоянными спутниками польских евреев этого времени, в стране не утихала погромная стихия, свирепствующая на самой мерзкой, ритуальной почве, произвол католической церкви был неограничен и в своих приговорах католические суды применяли к евреям наказания не только из арсенала святой инквизиции, но казни из репертуара запорожских казаков. В 1768 году раввин общины города Могилев-Подольского взывал к местным евреям: «Бедственное время наступило для Яакова: одна беда следует за другой… Мы идем ощупью, как слепцы в потемках, мы беднеем изо дня на день, нас ведут, как овец, на заклание; мы стали притчей между народами, на нас кидают жребий, как на брошенную вещь в пустыне… Бог да воззрит на страдание наше, да скажет Он нашим бедствиям: довольно!».
Итак, присоединение польских и украинских евреев, задавленных множеством бедствий, к Российской империи, как прислонение хоть к какому-то порядку, хоть к призрачной надежде на спокойный дом, должно считать благостным свершением для еврейства. Но иной мотив проводит школа Эттингера и принятая ею декларация гласит: становление и развитие русского еврейства проходило под воздействием европейских тенденций и в своей основе лишено чего-либо специфически русского. Русским элементом здесь единственно положен антисемитизм, который в исследованиях Эттингера выставляется едва ли не чертой национального характера. Эттингер постигает, что начало русскому антисемитизму заложено в Киевской Руси, а продолжение имело место в теологическом диспуте в Московской Руси по поводу «ереси жидовствущих», и с тех пор антисемитизм становится прочной традицией в государственной деятельности царского самодержавия, — по его словам: «Таким образом, дискриминация евреев из-за их религии и образа жизни становится основным правовым принципом. Из всех противоречивых установок, которыми руководствовались законодатели предыдущих эпох, победила традиционная установка Московского государства: подозрительность и неприязнь к еврею из-за его религии», и умозаключает: «Как известно, позиция Московского государства по отношению к евреям определялась враждебностью ее правителей к иудаизму и евреям, и это несмотря на отсутствие еврейского населения» (1993, с. с. 187, 155). Антисемитизм, «не требующий физического присутствия евреев», — достаточно своеобразная аргументация школы Эттингера, а те же случаи в российской истории, которые нельзя подвести под явный антисемитизм (установления Екатерины II, Александра I и Александра II), школа Эттингера рекомендует знать как ухищрения дипломатического ремесла и государственно-правовой казуистики.
Однако последние медиевистские (средневековые) исследования лишают концепцию Эттингера ее изначальных оснований: оказалось, что борьба с «ересью жидовствующих» вовсе не была безоговорочным антисемитизмом, а резкие противоеврейские выпады русских властителей (царя Ивана 1У и владыки Геннадия Новгородского) больше напоминают обычную для того времени и тех правителей жестокосердную борьбу с протестантизмом. Профессор М. Фрейденберг выделяет из этих исследований работу Йоэля Раба «Жидовствующие» ли? История задушенной мысли" (2001г. ), где деятельность московской группы «жидовствующих» определяется как попытка «членов нового просвещенного слоя сломать монополию церкви в области культуры и мысли», и вовсе не антисемитизмом, а скорее наоборот, веет от заключительного итога Й. Рабы: «Эти плоды еврейской мысли и интеллектуальной любознательности легли в основу русского рационального мышления» («Еврейский камертон» 29. 08. 2002). Экскурс Ф. Канделя обнаруживает и духовное влияние «ереси жидовствующих» на русское духостояние: «Распространение „ереси жидовствующих“ сопровождалось появлением книг еврейских философов по логике, астрономии, астрологии и другим наукам. Эти книги переводились с иврита на древнерусский язык, в основном для того, чтобы доказать правильность еврейского летоисчисления и исторической традиции в сравнении с византийской. Были переведены „Слова логики“ Маймонида», «Тайная тайных», книга по астрономии «Шестокрыл» Эммануэля бен Яакова Бонфиса, астрологическая книга «Лопаточник», а также «Логика Авиасафа» мусульманского философа одиннадцатого века Газали, тоже переведенная жидовствующими с иврита. Переводились на древнерусский язык Книга Даниила и апокрифическая Книга Ханоха; имелся у жидовствующих даже сборник еврейских празднических молитв, так называемый «Псалтырь Федора Жидовина», который перевел крещеный еврей Федор" (2002, ч. 1, с. 78-79).
Но самое весомое опровержение сути исторической гипотезы Ш. Эттингера в связи с русским «врожденным» антисемитизмом заключено в русской фольклористике и русские народные былины содержат образцы опоэтизированных еврейских библейских мотивов отнюдь не в антисемитском направлении. Школа русских этимологов, возглавляемая в конце XIX столетия блистательными профессорами А. Н. Веселовским и Н. С. Тихонравовым, культивировала идею, что народная словесность развивается посредством совмещения и заимствования, часто апокрифического, сюжетов, сказаний и преданий других народов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79